Советская атомная бомба: с днем рождения, чудовище!

Иван Толстой: 29-го августа 1949 года исполняется 60 лет с того дня, как на Семипалатинском полигоне была взорвана первая советская атомная бомба. Этому событию посвящена программа, которую подготовила Лиля Пальвелева.


Лиля Пальвелева: В Москве, в Выставочном зале Федеральных архивов круглой дате посвятили экспозицию под названием “Атомный проект СССР. К 60-летию создания ядерного щита России”. Подготовлена она в рамках государственной программы “Патриотическое воспитание граждан Российской Федерации”.

Ключевой экспонат выставки – идущий нон-стопом документальный фильм, смонтированный в свое время для показа Сталину. Название ленты, которая в течение 45 лет была недоступна для просмотра простыми смертными - “Опыт на полигоне №2. Испытание РДС-1”. Так было зашифровано название первой советской атомной бомбы. Аббревиатура РДС-1 раскрывается как “Реактивный двигатель Сталина-1”. На Западе этого не знали, но по наитию дали свое, абсолютно совпадающее по смыслу название “Джо-1”. Бесстрастный закадровый голос, вслед за движением кинокамеры, рассказывает об устройстве специально построенного Семипалатинского полигона.


Диктор: Опытное поле полигона расположено на равнине, окаймленной невысокими холмами. Диаметр опытного поля превышает 20 километров. На дистанции 250, 500 и 750 метров видны концентрические круги, по которым располагались подопытные объекты. Для оценки поражающего действия взрыва в различных секторах опытного поля были построены типовые гражданские и промышленные сооружения, установлены различные образцы военной техники, а также расставлены подопытные животные. В секторе промышленных и гражданских сооружений были построены два кирпичных трехэтажных дома с толщиной стен от двух с половиной до трех с половиной кирпичей. На дистанции 500 метров было выстроено каркасное здание промышленного цеха. На расстоянии 500 метров от центра поля был сооружен железнодорожный мост с 23-ти метровой фермой.


Лиля Пальвелева: Размах поражает. Жители послевоенной страны теснятся в коммуналках, бараках и даже в землянках. Именно так! Вернувшиеся с фронта в разоренные деревни мужчины для начала, на скорую руку, рыли своим семьям землянки, но в казахстанской степи строят - лишь для того, чтобы эффективно уничтожить - дома в натуральную величину и с толщиной стен в несколько кирпичей.
В замедленной съемке пухнет на глазах, а затем опадает ядерный гриб. Вот он, момент превращения страны в атомную сверхдержаву.


Диктор: В течение первой вспышки, длившейся менее 15-ти тысячных долей секунды, светящаяся область расширялась вначале со скоростью около 200 километров в секунду, затем эта скорость упала до трех километров в секунду. Температура поверхности святящейся области достигла 25 тысяч градусов. После притухания, причина которого пока еще не ясна, свечение вновь разгорелось, но значительно медленнее. Температура в святящейся области достигла 4,5 тысяч градусов. Через шесть десятых секунды после взрыва поперечник святящейся области достиг 400 метров, а температура упала до 3 тысяч градусов. Последующее стадии явления сняты с нормальной скоростью с дистанции 5 километров. Раскаленные газы, поднимаясь вверх, медленно остывали и заволакивались дымом. За шапкой облака восходящими потоками воздуха увлекались вверх тучи пыли. Шапка дымового облака поднималась со скоростью около 60 метров в секунду. Расширяющийся столб пыли сносился ветром в строну. Под облаками виден расширяющийся белый круг. Ниже кромки туч проходил слой воздуха, сильно насыщенный водяными парами. Проникающее излучение в момент взрыва произвело ионизацию воздуха. Далее в этом слое прошла ударная волна, и фронт ее сдавил воздух. Следующие кадры – съемка зафиксировала ударную волну, бегущую по земле.

Лиля Пальвелева: Испытание прошло успешно, и вот один только кадр.


Диктор: Железнодорожный пролетный металлический мост, весом в 28 тонн, был отброшен по воздуху на 15 метров. Затем ферма откатилась по земле еще на 30 метров.


Лиля Пальвелева: Особое внимание - подопытным животным, многим сотням особей, между прочим. Те, что были поближе к эпицентру, погибли сразу. Мучения остальных фиксирует хладнокровная кинокамера. Все для науки, все для могущества страны! Никаких “зеленых”, радеющих за гуманное отношение к зверью, еще нет и в помине. Да если и были бы, кто бы их пустил на полигон.


Диктор: У овцы, находившейся на расстоянии 1200 метров, парализованы задние конечности в результате повреждений спинного мозга ударной волной. У облученных собак на пятый день появляются первые признаки лучистой болезни: общая вялость, отсутствие аппетита. Собака с дистанции 1200 метров: виден односторонний ожог головы. Дикие птицы, подобранные на поле после опыта: обращают на себя внимание ожоги крыльев. Всего на поле погибло от ударной волны 368 животных, и в последующие дни погибло 420 животных.



Лиля Пальвелева: За рамками фильма остаются судьбы окрестного населения. Между тем, за годы активной работы полигона, то есть с момента взрыва первой бомбы и до 1989 года, когда испытания прекратились, радиационному заражению подверглись территории в радиусе двух тысяч квадратных километров. Накрыло и сам Семипалатинск, и Павлодар, и Алтай. В результате – болезни, преждевременные смерти и генетические мутации в нескольких поколениях. В одном только Казахстане (для российских территорий такой статистики нет), так вот в Казахстане в 1992 году пострадавшими вследствие ядерных испытаний официально были признаны более полутора миллионов человек. Такова цена “ядерного щита”. Но об этом на торжественном открытии историко-документальной выставки не было сказано ни слова. А вот о чем, к примеру, говорил Сергей Кириенко, Генеральный директор Государственной корпорации “Росатом”.


Сергей Кириенко: При всем могуществе этого оружия, страшного оружия, можно, как это ни парадоксально, говорить о том, что создание советской, российской атомной бомбы было созданием оружия мира. Потому что именно создание этого оружия создало основу для ядерного сдерживания, благодаря которому в мире, на протяжении 60 лет не было глобальных мировых войн, благодаря которому изменились отношения в мире, отношение человечества и понимания того, что человеческий гений уже способен создавать оружие, которое способно уничтожить не просто все живое на земле, а способно уничтожить нашу планету. И, кроме этого, я хотел бы сказать еще одну важную вещь. Для нас 60 лет ядерного оружия в России это еще одна важная веха. Первый ядерный проект Советского Союза - это был локомотив, который вытащил за собой целые сферы народного хозяйства, которых иначе бы просто не было. И вся гражданская атомная энергетика, даже суперкомпьютеры, в важности которых мы сегодня много понимаем, радиоэлектроника, это целые сферы отраслей, целые поколения специалистов, ученых, людей, которыми гордится страна, они появились благодаря реализации этого первого проекта.


Лиля Пальвелева: И в самом деле, в истоке впечатляющих успехов советской науки первых послевоенных десятилетий – работа на оборонную промышленность. Недаром, к 60-м годам знаковым персонажем кинофильмов, книг и спектаклей стал молодой физик-ядерщик. При этом в неглубоком подтексте угадывалось: он занимается чем-то секретным. На вопрос, где вы работаете, следовал уклончивый ответ – так, в одном месте, что только добавляло интеллектуалу шарма.
Гуманитарий не шел ни в какое сравнение с таким героем. Знаменитые строчки Бориса Слуцкого того времени – как ироничный вздох:

“Что-то физики в почете,
Что-то лирики в загоне”.

И вновь слово Сергею Кириенко:

Сергей Кириенко: Здесь представлены уникальные материалы, многие из которых рассекречены и представляются впервые. Они открывают подлинную картину того, как создавалось ядерное оружие Советского Союза. А я абсолютно убежден, что это был великий подвиг людей, подвиг человеческой самоотверженности, потому что то поколение людей, в тех в условиях… Занимаясь сегодня атомной энергетикой, мы понимаем, как многое у нас для этого есть, и как мало было в руках у людей, которые начинали этот проект, как многое решалось талантом, гением человека, настойчивостью людей.


Лиля Пальвелева: К вопросу об условиях. Место рождения советской атомной бомбы - территория разоренного монастыря, Саровской Успенской Пустыни, переданной в ведение Нижегородского управления НКВД. Иными словами - секретный город Арзамас-16, в 1995 году вернувший свое историческое название Саров. К нашим дням церковь и атомщики сумели совместить несовместимые, казалось бы, идеи; нашли общий язык, чем и объясняется приезд в выставочный зал Федеральных архивов архиепископа Нижегородского и Арзамасского Георгия.

Архиепископ Георгий: Город Саров - это место подвигов великого русского святого, преподобного богоносца отца нашего Серафима Саровского Чудотворца. Это те места, где он совершал свои молитвы, свои монашеские подвиги, свои слова и наставления. И справедливость судьбы Божией, что именно в этом месте затем был создан щит и ограждение нашего Отечества в ХХ веке. Это весьма символично и, прежде всего, мы должны отдать дань памяти тем людям, которые смогли создать этот щит для нашего Отечества, чтобы на многие десятилетия мирное небо было над нашей страной. И я хочу поблагодарить “Росархив” за то, что они совершают это большое дело - сохранение памяти наших предков, наших отцов и дедов, которые положили все на алтарь нашего Отечества, чтобы и сегодня мы жили и трудились в нашей богохранимой стране с ревностью и усердием. Бог всем в помощь!


Лиля Пальвелева: Еще более эмоционален и, даже, парадоксален владыка Георгий в статье, которую он написал для каталога выставки. Вот цитата.

Диктор: “Если бы преподобный Серафим не позволил создать атомную бомбу, никакого ядерного центра здесь и не было бы. Эта точка зрения в наши дни перестала удивлять. Ядерщики начинают прямо соотносить слова акафиста преподобному Серафиму с тем очевидным обстоятельством, что начинали они свою трудную работу в сороковые годы не где-нибудь, а непосредственно в стенах Саровской пустыни. Да и строгая секретность их трудов напоминает монашеский келейный затвор.
Сегодня все чаще вспоминают о том, что слово “Серафим” по древнееврейски означает “пламенный”. Великого святого начинают видеть как покровителя всей современной науки, в первую очередь связанной с высокими энергиями, рукотворным солнцем”.


Лиля Пальвелева: Иными словами, ничтоже сумняшеся ставятся в один ряд ядерная вспышка чудовищной разрушительной силы и нимб святого. Смелое сближение.
Кроме того, конечно при некотором полете фантазии можно и “шарашку” переосмыслить как келейный затвор. Однако документы выставки этому сопротивляются. Монахи уходили от мира добровольно, чего не скажешь о многих сотрудниках так называемого КБ-11. Даже члены их семей не могли отлучаться из зоны, а сами сотрудники могли оказаться “на большой земле” только в случае служебной командировки.
Сравним два экспоната выставки. Вот Российский государственный архив древних актов предоставил красноречивый документ, датированный августом 1781 года и озаглавленный для сегодняшнего слуха диковинно - “Доношение Прохора Мошнина об увольнении в монашество”. Курским купцом Прохором Мошниным (впоследствии преподобным Серафимом Саровским) доношение составлено на имя Екатерины Второй. В этом тексте Мошнин, ссылаясь на свое болезненное состояние, просит разрешить его увольнение из курского купеческого общества в Саровскую пустынь для пострижения в монашеский чин.
Другой документ: из Центрального архива “Росатома” на выставку попал куда более поздний машинописный листок. В 1946 году помощник военного коменданта водного района и пристани города Риги старший лейтенант Власов обращается к Лаврентию Берии, который в то время курировал все структуры, связанные с атомной энергией. В письме – предложение использовать заключенного Солженицына А.И. для работы по созданию ядерной бомбы.

Диктор: “Я совершенно не собираюсь заниматься здесь реабилитацией Солженицына или анализом его истории. Интересен только вопрос возможности использования своих способностей Солженицыным на благо нашей любимой Родины не за страх, а за совесть. Он имеет соответствующую подготовку и далеко незаурядные способности”.


Лиля Пальвелева: Куратор выставки “Ядерному щиту России 60 лет” Алексей Литвин перечисляет, материалы каких архивов он использовал. Некоторые мы уже упоминали, иные – нет.


Алексей Литвин: Архив Службы внешней разведки, Архив Президента, Архив социально-политической истории, Объединенный архив “Росатома”. Вот, собственно говоря, основные участники, без чьих материалов эта выставка, в принципе, не могла бы состояться. Ну и Государственный Архив Российской Федерации.


Лиля Пальвелева: А фильм вам кто предоставил?


Алексей Литвин: “Росатом”. Он был рассекречен в начале 90-х годов.


Лиля Пальвелева: Очень много было сделано в свое время для того, чтобы у Советского Союза возникла устойчивая репутация сверхдержавы, и атомный проект в этом отношении один из самых важных. Вот эту сторону политическую, пропагандистскую вы на выставке отражаете?


Алексей Литвин: Да, мы показываем документы о том, что ядерная энергия может быть использована как в мирных целях, так и в военных, и что Советский Союз занимал позицию защитника мира. Мы тоже по документам, но показываем. Пожалуйста, различные материалы заседания Cпецкомитета Академии Наук, Совета по ядерной энергии о направлениях использования ядерной энергии в мирных и прочих целях.


Лиля Пальвелева: Сейчас на выставке я встречала многих людей, которые явно очень хорошо разбирались в материале. Это было понятно по каким-то их отдельным репликам. Тем не менее, они отзывались давать интервью. Совершенно очевидно, что здесь дело в секретности. Есть ли у вас материалы, которые только недавно стало можно показывать широкой публике?


Алексей Литвин: Да, но основой комплекс материалов был рассекречен в конце 90-х годов, когда готовилось многотомное издание, посвященное советскому атомному проекту. Это самые содержательные комплексы, а есть материалы, которые, в общем-то, интересуют только историков, и главная из причин медленного их рассекречивания, что нет времени и сил этим заниматься.


Лиля Пальвелева: Почему в 90-х годах? Время пришло, срок прошел секретности?


Алексей Литвин: Нет, просто появилось другое государство, у которого сменился ряд приоритетов. Государственные, военные, политические деятели и ученые посчитали возможным, что на эту тему имеет смысл говорить, потому что из-за жесткого режима секретности Советский Союз потерял приоритет в ряде открытий. Тоже это хорошо известно. Тут есть физики, которые могут вам привести примеры. Поскольку все-таки я не физик, меня интересовала организация процесса и того, как это происходило, то, соответственно, я и не влезал в технологию. Бомба - это высокотехнологичное устройство, а мне важно было показать историю, показать людей, какие-то животрепещущие примеры, как можно было пяти академикам поручить написать за две недели отчет за прошедший год и план работы на следующий год, и они его составляли. В 45-м, 46-м. 47-м. Потому что была достаточно жесткая установка, что бомба должна быть сделана и испытана быстро. Соответственно, все было подчинено этой цели. А государственное устройство Советского Союза было таково, что если что-то подчиняется определенной цели, если это можно сделать вообще, то это делается быстро.


Лиля Пальвелева: Особый комплекс документов предоставлен Библиотекой-музеем президента США Гарри Трумэна. Президента, давшего согласие на бомбардировку Хиросимы и Нагасаки. В отличие от своих российских коллег, директор этого архива Майкл Дивайн склонен рассуждать не только о величии ядерного щита, но и о том, что глава сверхдержавы может оказаться в такой ситуации, когда он не готов, но должен ответить на вызовы истории.



Майкл Дивайн: В 1945 году, в апреле, Гарри Трумэн находился в здании Капитолия. Примерно в пять часов вечера раздался телефонный звонок. Его извещали о том, что он срочно должен последовать в Белый Дом. Всего 82 дня к этому времени Гарри Трумэн работал вице-президентом США. За все это время он всего лишь два раза встречался лично с президентом США, поэтому стоит предположить, что он, наверное, удивился, почему так срочно он должен последовать в Белый Дом. Когда он прибыл в Белый Дом, его приветствовала Элеонор Рузвельт, супруга президента. Она сказала ему: “Гарри, президент умер”. Господин Трумэн сказал: “Мне очень жаль, миссис Рузвельт, могу ли я что-нибудь сделать для вас?”. Госпожа Рузвельт ответила: “Нет, вы ничего для меня сделать не можете, а вот что мы можем сделать для вас, потому что теперь все проблемы - ваши”.
По этой фразе видно, что президент Трумэн меньше всего был готов к президентству, в такое время у него даже не было шансов прослушать какую бы то ни было подготовительную дискуссию от президента, бывшего президента США, а буквально через пару месяцев ему предстояло решать, использовать ли это неизвестное для него до этого оружие в войне. И на сегодняшний день, оценивая деятельность президента Трумэна, мы считаем его одним из величайших президентов нашей страны. Принятые им решения во многом определили наше сегодняшние состояние, в частности, тот ядерный щит, о котором наша сегодняшняя выставка. Буквально через малое время после того, как он прибыл в Белый Дом, была произведена срочная инаугурация нового президента. Он, его жена и дочь собрались в Овальном кабинете. Глава Верховного суда объявил клятву, у нас есть фотографии принятия присяги президентом Трумэном, и над ним висит портрет Вудро Вильсона.
Через два дня после инаугурации президента Барака Обамы, нам в Библиотеку Трумэна позвонили из Белого Дома. Куратор Белого Дома сказал, что президент Обама хотел бы украсить Овальный кабинет портретом Трумэна. Поэтому теперь во время заседания кабинета министров над всем этим процессом надзирает портрет Трумэна. Эту историю я рассказываю для того, чтобы показать насколько важной мы считаем личность президента Трумэна для истории ХХ века. Я хочу выразить глубокую признательность всем сотрудникам Государственного Архива Российской Федерации за совместную работу над созданием этой выставки.



Лиля Пальвелева: Один из гостей выставки – опирающийся на трость девяностодвухлетний старик с удивительно твердым взглядом. Это Сергей Львович Давыдов, человек, нажавший на ту самую кнопку программного автомата, что и запустила взрыв в августе 49-го. В упоминавшемся нами фильме рабочее место инженер-майора Давыдова описывается так:


Диктор: На расстоянии 10 километров от центра поля был сооружен командный пункт, связанный подземными кабелями со всеми приборами, распложенными в пределах поля. В помещении командного пункта был установлен автомат поля, обеспечивший включение всех приборов. Контрольные приборы и световые указатели облегчали оператору наладочную работу перед пуском автомата. В строго определенный момент времени автомат поля подал сигнал, вызвавший взрыв. За четыре секунды до взрыва начали подавать предупредительные сигналов времени – два длинных и короткий.


Лиля Пальвелева: Мы стоим рядом с экраном, где идут эти кадры, и Сергей Давыдов сетует.


Сергей Давыдов: К сожалению, тут показали случайные какие-то вещи. Выставка мне не понравилась, в общем-то. Выставка проводится во исполнение программы патриотического воспитания. Но каким патриотизмом вы бы заразились, обойдя выставку? Чиновничьи протоколы - и больше ничего нет. А должно было быть главное: почему вынуждены были советские люди создать атомную бомбу? Этого здесь нет. А мы все понимали, как понимали Курчатов, Сахаров, что, не создав советскую атомную бомбу, как стал Сталин, мы бы, советские люди, на себе испытали бы действие атомного взрыва. Ибо президент Трумэн подписал доклад в 1946-м, в котором было четко написано, что США должны быть готовы к тотальной войне против Советского Союза. Война будет бактериологическая и атомная. Еще в таком масштабе, какой никогда не знало человечество. Я работал в министерстве обороны, у меня в то время был перечень 20-ти городов, по которым должны были нанести в 1947 году американцы ядерный удар. Конкретные города.




Лиля Пальвелева: И как тут не спросить о том, что должен почувствовать человек, увидевший апокалиптическую картину сотворенного им взрыва. Ответ – неожиданный.


Сергей Давыдов: Я, к сожалению, картины не увидел, и не услышал. Я сидел в бункере, в 10-ти километрах от места взрыва. Передо мной стоял программный автомат, который нажимал кнопки. Я смог только выйти после того, как взрыв произошел. А Курчатов вышел, предварительно посмотрел. Он все видел.


Лиля Пальвелева: В 1951 году Сергей Давыдов по распоряжению Курчатова на том же Семипалатинском полигоне взрывал вторую атомную бомбу, а позже – первую термоядерную. Но испытание 1949 года, конечно, было самым трудным.


Сергей Давыдов: Вообще, много было переживаний. Первый взрыв, все-таки. Когда первый космонавт летел, он, как вы думаете, переживал? Вы скажете, что американцы уже взорвали бомбу. Да, взорвали. Но одно дело - американцы, а другое дело - мы, русские. Я имел удовольствие учиться в Путиловском железнодорожном институте ленинградском, у меня был такой профессор один, который рассказывал, что американцы в 20-х годах построили паровоз, который не взрывался. Паровозы, вы знаете, пар там, котел взрывается. А они построили такой, который не взрывается. Россия купила эти паровозы, несколько штук. Так что вы думаете? Русские взорвали их. Так вот мог ли я быть уверен, что если у американцев все в порядке, то у нас будет все в порядке? В какой-то мере. А во-вторых, мы все-таки понимали, мы знали, что Хиросиму и Нагасаки в 1945 году американцы бомбили.


Лиля Пальвелева: Но если бы и в самом деле испытание РДС-1 прошло неудачно, как с теми паровозами? Понимал ли человек у программного автомата, что он может быть репрессирован? Думал ли в тот момент об этом?


Сергей Давыдов: Я был офицером, майором, я отвечал за технику. Техника была так сделана, что она не могла подвести, и она, слава богу, меня не подвела. Хотя мне было записано моими недругами, что мы допускаем технику, которую создал программный автомат под личную ответственность Давыдова. Такая же ответственность за неуспех, как и Курчатов. Если бы был неуспех, то я бы нес такую же ответственность, как Курчатов.


Лиля Пальвелева: А что бы это в те времена могло означать?


Сергей Давыдов: Я не знаю, я у Берии не был. Но есть воспоминания соратников Берии, которые говорили, когда произошел взрыв, как Сталин решал, кому какую награду дать: кому дать Героя Советского Союза, кому - Орден Ленина. Как будто бы Берию Сталин спрашивал, что было обещано человеку в случае, если взрыв не произойдет. Если расстрел, то давать ему Героя, а если не расстрел, то давать меньше.



Лиля Пальвелева: Как бы то ни было, взрыв произошел. Первые моменты после.


Сергей Давыдов: Ну вот, я выпустил этого чудесного джина, но к этому джину я с уважением относился, я считаю, что он был очень благородный джин, воспитанный джин, ибо, когда его выпустили на волю, то он своей лапой как бы похлопал меня по плечу два раза, то есть, по крыше моего каземата было два хлопка. Я понял, что он меня благодарит за то, что его освободили.


Лиля Пальвелева: А ну как похлопает-похлопает, да и прорвет укрепления? Не страшно было в тот момент?


Сергей Давыдов: Нет. Когда хлопает, то уже не пробьет. Страшно, конечно, всегда, потому что там бывает такая невидимая вещь как проникающая радиация. Через полтора-два часа я был в центре взрыва. По любопытству, никто меня не заставлял. По любопытству.


Лиля Пальвелева: Полюбопытствовать… А как же радиация?


Сергей Давыдов: А ничего мы не знали, Господи, Боже мой. Нам академики лекции читали и об атомах, и об ионах, но толком и академики не знали, что такое атомный взрыв. Поехал туда, приехал на машине, подъехал к центру взрыва, никакой мачты нет, 40 метровой мачты как будто и не было, а рядом стояло большое здание трехэтажное кирпичное - тоже нет. А земля вся в радиусе нескольких сотен метров - это настоящее стекло. Там же песок в Казахстане, а оплавленный песок - это стекло. И вот по этому песку я и ехал на машине. Машина, конечно, никаких следов не оставляла. Потом я смотрю, что предо мной недалеко товарищи работают в противогазах, в комбинезонах. Значит - опасно. Раз опасно, водителю говорю: “Давай, заворачивай обратно”. А куда обратно? Следов-то нет. На стекле не видно. Крутились, крутились, но кое-как нашли. Но нам уже было не до того, чтобы наблюдать, а дай бог выбраться. Но, слава богу, никто из нас не заболел, скорее всего, потому что мы не знали признаков лучевой болезни. Уши горели. У меня потом был постоянно низкий уровень лейкоцитов в крови, мне делали очень часто всякие инъекции, до переливания доходило. Двадцать лет мучился, а потом прошло. Сейчас я, видите, 92 года живу. Никто сколько не живет, очевидно, радиация помогла.


Лиля Пальвелева: Один из членов оргкомитета выставки “Ядерный щит России” - сын Нобелевского лауреата Петра Капицы известный российский физик Сергей Капица. Обратимся к нему с таким вопросом. Говорили и до сих пор говорят, и в выставке это заявлено, что это - ядерный щит. Нет ли здесь некоторого лукавства - вообще-то же это оружие?

Сергей Капица: Знаете, есть спор у дипломатов: пушка - это оружие нападения или оружие защиты? Было сказано, что все зависит от того, с какой стороны пушки вы находитесь. Вот я думаю, что то же самое относится к ядерному оружию. С какой стороны вы находитесь. Но Советский Союз и, в последующем, Россия приняли решение не применять его первым. С их точки зрения это было щитом. Так что лукавства нет.


Лиля Пальвелева: Есть очень много разных сведений и даже домыслов о том, что если бы секреты некоторые не были украдены в Америке, так скоро не могли бы создать этот ядерный щит. Как вы считаете?


Сергей Капица: Я думаю, что это сильно преувеличено. Дело в том, что у нас важно соревнование с Западом. Во-первых, мы соревновались со всей мировой наукой, лучшие силы находились в Америке, а мы в одиночку занимались этим делом. У нас оказались удивительно подготовленные люди для этой цели. Я сам мальчишкой был свидетелем этого дела. Во время войны мы были в Казани, и летом нужно было либо грузить уголь на станции, либо где-то работать. Я два года, в 1942 и 1943 году, работал в экспедиции Радиоинститута Академии наук, основанным еще Вернадским, который первый указал еще в 1922 году на возможность создания атомного оружия. Он создал Радиоинститут для добычи радия и, вообще, для исследования этого круга явлений. И у нас были подготовлены замечательные кадры, например, радиохимиков. Об этом почти не рассказывается. Но их вклад был очень велик.
И не только они, но и люди, возглавлявшие проект, тоже были исключительно квалифицированными физиками. По-моему, то, что дала разведка, она дала, во-первых, уверенность, что мы можем и должны заниматься эти делом, а мы работали, в основном, своим умом. Начальство было легко убедить после того, как американцы эту бомбу взорвали.



Лиля Пальвелева: То есть, это было больше политическим или практические сведения помогли?


Сергей Капица: Помогли, конечно. Когда вы знаете, что это можно сделать, у вас появляется собственная уверенность. Американцы действительно были пионерами, они прокладывали этот путь. Но у нас было полное понимание масштабов этой задачи и всего того, что к ней относится. И эта выставка, несомненно, это демонстрировала. Главное, что были люди, кадры - самое ценное. Вот сейчас мы разбазарили все наши научные кадры. А тогда они были.


Лиля Пальвелева: В этой области разбазарили?


Сергей Капица: В том числе. И, в значительной мере, во всех областях. Атомное оружие, любое оружие такого типа требует участия всех специалистов, не только атомной физики, но и твердого тела физиков, физиков, занимающихся системами управления электроники. Это мобилизация всех средств современной науки и техники.


Лиля Пальвелева: Как вы думаете, когда может наступить такое время, что человечество откажется от такого оружия? Вообще, возможно ли это?


Сергей Капица: Я считаю, что возможно. Об этом много говорилось. Было движение ученых, основанное по инициативе Рассела и Эйнштейна, и знаменитый Манифест Рассела-Эйнштейна, который был подписан, открывал путь к этому. И это движение ученых, в котором и я, в том числе, участвовал, работало над этой задачей – до сих пор ни разу ядерное оружие не использовалось.


Лиля Пальвелева: Из телеграммы Эйнштейна и других американских ученых Президенту советской Академии Наук Вавилову. Декабрь 45-го.


Диктор: “Нью-Йорк. Те, кто в этой стране работали над атомными бомбами, очень взволнованы большими опасностями, которые связаны с этим открытием. Основные факты в этой области и их прямые последствия для жизни человечества сейчас сформулированы в книге, написанной учеными, занимающимися атомными исследованиями, которая в ближайшее время здесь должна выйти. Эта книга также выразит наше убеждение, что угроза бомбы может быть предотвращена только сотрудничеством в международном масштабе, путем соглашения или организации достаточно сильной для того, чтобы обсудить эту проблему как мировую проблему. Мы предлагаем выдающимся физикам СССР, Франции и Англии принять участие в этой книге краткими высказываниями по этому вопросу. Мы считаем, что книга была бы не полна без высказываний таких наших русских коллег как Капица, Йоффе, Курчатов, Ландау, Френкель или тех, кого вы найдете нужным указать для этого. Для того, чтобы вся сила мировой научной мысли и научного авторитета могла повлиять на проблемы, поднятые атомной бомбой, мы настойчиво просим вас протелеграфировать к 15 января высказывания в несколько сот слов на имя Альберта Эйнштейна, Принстон, Нью-Джерси. Мы были бы рады показать законченную рукопись нашей книги тому, кому вы найдете нужным поручить этот просмотр здесь, и мы можем вас уверить, что текст, который вы нам пришлете, будет нами использован без каких бы то ни было изменений”.


Лиля Пальвелева: Итак, в противостоянии двух сверхдержав ядерное оружие действительно не использовалось, однако оно существует как потенциальная угроза. И вновь слово Сергею Капице.


Сергей Капица: Что делать. Было противостояние. Уровень существенно уменьшился с тех пор максимума, когда было 30 тысяч у каждой стороны. Это значит три тонны, такой кусок динамита на всех.


Лиля Пальвелева: А на каждого три тонны?


Сергей Капица: На каждого человека три тонны. Сейчас подворотню взорвут полкилограмма, и уже крик всю планету. Вот, что такое запасы ядерного оружия в максимуме. Сейчас они урезаны приблизительно в 10 раз, и идет речь о том, чтобы пойти по этому пути дальше.


Лиля Пальвелева: Сколько сейчас приходится на каждого человека?


Сергей Капица: Я не знаю, в 10 раз меньше, но 300 килограмм это тоже очень много, такая тумбочка. Но вот я упоминал Вернадского. У него в 1922 году было замечательное провидческое предсказание, после открытия основных, фундаментальных явлений в ядерной физике. Он сказал, что это открывает путь к неисчерпаемым источникам ядерной энергии, которая в миллион раз больше, чем химическая энергия. Когда она будет сделана - через десять лет или через пятьдесят лет, - сказал он, - я не знаю, но меня беспокоит, хватит ли у человечества мудрости, чтобы использовать эту силу с пользой, а не во вред себе. Вот это было им сказано тогда, когда еще ничего не было, но была потенциальная возможность, и он это предвидел. И потом, в 1939 году им было написано письмо Сталину об этом деле. Он стоял у истоков советского атомного проекта. Но постепенно, с 1942 или 1943 года уже можно было, после решающих побед в войне, заняться и этим делом. Требовалась же колоссальная мобилизация ресурсов. Атомный проект Америки занимал больше средств, чем вся автомобильная промышленность.


Лиля Пальвелева: И вот как Сергей Капица оценивает роль советского ядерного взрыва 1949 года.


Сергей Капица: Я думаю, что он наступил на хвост наиболее агрессивным силам. Потому что возникло противостояние. Хотя это абсурдная ситуация: мы с вами сидим в одной комнате, у меня тонна динамита и у вас. Деваться нам некуда, но если я его взорву, то нас обоих разорвет в клочья. Это очень неудобная ситуация. Возможна глупость, возможна случайность. Но, к счастью, этого не произошло.


Лиля Пальвелева: Одно из давних детских воспоминаний: в школе висят плакаты, наглядно объясняющие, куда надо прятаться в случае атомного взрыва. Одноклассник с видом знатока указывает на нарисованного человека, наверное, замешкавшегося и оказавшегося дальше всех от входа в бомбоубежище. На горизонте – яркая вспышка. “Этот дядька практически погиб”, - объясняет пацан. Беднягу с картинки становится так жаль, что сжимается сердце. Много позже такие плакаты были переосмыслены соц-артом. Тот, кто рос среди подобной агитации, населенной одинаковыми до стертости персонажами, хорошо понимает язык новейшего течения.
Некоторое время назад я оказалась в Новосибирске. Оставшихся со времен холодной войны, просторных и заброшенных подвальных помещений в городе много. Одно из них находится в самом центре Новосибирска, рядом с известным всем местным жителям магазином ‘’Под строкой’’, в доме сталинской архитектуры.
Несколько лет назад Некоммерческая организация ‘’Фонд имени Кондратюка”, переоборудовала бомбоубежище в культурный центр под названием ‘’Бункер’'. Рассказывает координатор фонда Яна Глембоцкая.

Яна Глембоцкая: Все началось с архитектурного конкурса, открытого для студентов Новосибирской архитектурно-художественной академии, которые предлагали идеи дизайнерского решения и концептуального решения бомбоубежища. Это были такие фантазийные, скорее, какие-то полубезумные идеи. Литературные вечеринки какие-то там проходили у нас, танцевальные, у нас там съемки фильмов идут. Потому что очень нравится всем эта фактура, тем, кто делает видео и какие-то видеодансы снимают. Всем нравится бомбоубежище.


Лиля Пальвелева: Свет здесь тусклый, над головой нависают толстые трубы принудительной вентиляции.
Трудно представить себе лучшее место для показа видеофильма Александры Архиповой ‘’Проект война’’. Фильм, как признается автор, и снимался специально для показа в ‘’Бункере’’.


Яна Глембоцкая: Война - это очень общее понятие, и рассуждать об этом можно долго и в разных направлениях, но то, что будет премьера фильма в “Бункере”, это навело меня на мысль, что все люди, которые участвуют в этом проекте, авторы фильмов, это такой проект общий людей, которые работают в Фонде Кондратюка. Каждый из них подготовил свой фильм, и “Бункер” продиктовал идею, на которую я нанизала все эти фильмы и интервью. Это поколение холодной войны. Все мы примерно одного возраста, мы росли в одно время, и у нас должны быть какие-то ассоциации, пересекающиеся друг с другом.

Лиля Пальвелева: В основном, там ведь детские воспоминания, детское восприятие войны.


Яна Глембоцкая: Там проходит эволюция от восприятия ребенком. Мой фильм “Back in the USSR”, там в главной роли маленькая девочка - это я. Это впитано с молоком матери. Жизнь в закрытом городе и, естественно, холодная война в закрытых городах ощущается гораздо сильнее, чем в больших городах. То есть там все этим пронизано, ты этим живешь и ты принимаешь это как естественное. Сейчас это очень странно, но тогда это казалось естественным, что город за колючей проволокой. Когда мы приезжали к бабушке в Новосибирск, например, я у родителей спрашивала: “А где КПП? Где мы будем сейчас эти жетоны оставлять, где - паспорта?”. И все это эволюционирует через воспоминания детей, школьников, потом подростков. Вот эти все ГО, подготовки, учения. До армии. Когда люди сначала говорят, что они очень хотели, чтобы война началась, потому что нас воспитывали на примере пионеров-героев, мы готовились к подвигу. И как это эволюционирует к тому, что человек, который говорит, что он хочет, чтобы началась война, говорит, что он очень не хотел идти в армию, и как только мог от этого откачивал. Конечно, фильм - он полный абсурд, он показывает, как мышление перевернулось у людей, когда они хотят войны, а в конце они не хотят войны, они готовы заниматься чем угодно - сексом, клоунадой, вообще ничего ни знать, ни слышать об этом не хотят.


Лиля Пальвелева: В вашем фильме использованы учебные фильмы по гражданской обороне. Для чего это нужно было?

Яна Глембоцкая: Мы эти фильмы, наверное, все смотрели в школе и потом прочно забыли, потому что уже в начале 80-х годов этого не показывали. Мне было очень любопытно еще раз на это посмотреть и показать это людям, как лично я вижу это учение, что это такое. Это тоже полный абсурд, когда люди собираются, идут куда-то, сидят в бомбоубежище, чего-то пережидают, потом дальше ведут обычную жизнь. Такое ощущение бессмысленности затраченных каких-то усилий. И потом вот ведь еще, что главное. Как бы детей ни пугали вот этим всем, они боятся, но при этом для них это какая-то игра, страшная, может быть, но они в это играют, потому что все дети играют войну. А тут - настоящее что-то: побежать, надеть этот вонючий противогаз. С возрастом приходит осознание, что это пустая трата времени и ерунда полная, потому что так, как мы спасаемся, мы не спасемся никогда.


Фрагмент из фильма: Угрюмый генерал, ребенок, на картонном ящике сидит, болячечку ковыряет на коленке. Он проиграл свою войну. Что скажет он теперь народу, что скажет почерневшим матерям? Растерянные мертвые солдаты сдались врагам. Сквозь дырку в танке он мрачно наблюдает свой позор. Да и он сам, кому теперь он нужен, с пришитой, но оторванной ногой? Сквозь дырку в танке подлые враги злорадно наблюдают, как он глотает слезы. Осатаневшая от крови муха почти взрывает танк гудением, похожий на чокнутого грифа, на насекомое, Б-52.



Лиля Пальвелева: Между прочим, бомбоубежища на случай атомной войны строятся до сих пор, - сообщает член президиума Экспертного общественного совета при главном архитекторе Москвы Алексей Клименко.

Алексей Клименко: Называют их “Сооружениями типа А”. Они очень солидные, их используют под гаражи или под какие-нибудь склады. В частности, в Крылатском, казалось бы, такой новый район, там этих сооружений много, и у них такая мощная, развитая вентиляционная система, которая очень выразительна в ландшафте Крылатского. Такие вот какие-то странные, очень кривые сооружения, трубы там какие-то, выросты из земли. Вот под ними - могучая система сооружений, защищенных чрезвычайно на случай атомной катастрофы. Это строительство очень распространено, понятно, что была угроза войны, и во всех странах тоталитарных, во всех странах с такого рода режимами эти подземные сооружения чрезвычайно были развиты, их делали очень активно. Существует подземный Пекин. И в России то же самое. Сталинская архитектура, безусловно, имела такие сооружения, их много, просто сейчас они по-другому называются – подземные гаражи. Но они так же солидны, так же защищены, там мощные тюфяки, так называемые, то есть железобетонные такие прослойки, в зависимости от класса этих сооружений они имеют либо полтора, либо три метра. То есть это строится до сих пор. Больше того, до сих пор множество полковников и всяких майоров вот таких закрытых, которые курируют систему этих сооружений. Несмотря на то, что прямой угрозы ядерной войны нет, но инерция страха сохраняется и подобного рода сооружения возводятся. Другое дело, что почему их не использовать под всякого рода сегодняшние нужды. Но, может быть, пора избавиться от этих фобий, а это, конечно, фобии тех времен, когда говорили так много о ядерной угрозе. Сейчас это как-то странно.