Дмитрий Волчек: В августе в выпуске радиожурнала “Поверх барьеров” мы начали разговор с режиссером, кинокритиком, писателем и переводчиком Пьером Леоном. Тогда речь шла о судьбе журнала “Cahiers du cinema”. Кинокритик Борис Нелепо еще раз встретился в Париже с Пьером Леоном и его младшим братом, актером и режиссером Владимиром Леоном, и говорил с ними об их фильмах и истории их семьи. Пьер и Владимир родились в Москве. Их отец - Макс Леон, корреспондент газеты французских коммунистов “Юманите”, работал в СССР с 1958 по 1975 год. В 2004 году сыновья сняли фильм об отце. Владимир Леон рассказывает:


Владимир Леон: Документальный фильм, который мы сняли с Петей, - портрет нашего отца с проблемами, которые он встречал как корреспондент коммунистической газеты в Советском Союзе. У него были иногда позиции более оригинальные, чем линия газеты. Это, конечно, давало какие-то сложности. Мы брали интервью у Марины Влади, потому что хорошим знакомым нашего отца был Владимир Высоцкий.



Дмитрий Волчек: Пьеру Леону запомнились встречи не только с Высоцким и Влади, но и с Лилей Брик.


Пьер Леон: Важность таких встреч все равно понимается гораздо позже, когда люди умирают. К Лиле Брик мы ездили, когда я был маленьким. Я ее очень хорошо помню. Володю Высоцкого я очень любил, даже когда был совсем маленьким. Когда он приезжал, я был совершенно в восторге, но, опять же, совершенно не понимая, не представляя себе, что это такое. Просто приходил какой-то дядя домой с удивительным голосом, и пел какие-то песни, которые я не понимал, но которые обожал. И я, между прочим, об этом вспоминал совсем недавно, когда мне несколько раз задавали вопрос про “Идиота”, почему вдруг Рогожин поет песню в середине фильма. Я отделывался от этого вопроса, говорил, что я люблю этот романс и почему бы ему не петь романс. Отделывался, отделывался, говорил, что во всех русских фильмах всегда есть песни. А потом вдруг мне пришло в голову, что так же у меня происходило, когда я был маленький. У нас дома было полно народу, все разговаривали, пили, курили, даже кто-то ругался, и вдруг кто-то брал гитару, это был Володя, и начинал петь песню. Все замолкали, он пел песни, три или четыре, а потом снова начинали ругаться, разговаривать, смеяться. И вот я, когда снял этот эпизод, подумал, что это, наверное, что-то из детства пришло, когда они все замирают, слушают, и ничего не слышно, кроме его голоса. Вот все это, по-моему, переработалось и в моем сознании, и в моей памяти. Но я об этом, конечно, совсем не думал. Я его просто обожал. Когда он в Париж приезжал, мы ходили смотреть “Гамлета”, я только на него смотрел. А самое для меня было главное, что когда после спектакля ехали к Марине, он опять нам пел. Вот чем для меня был Высоцкий. Потом я понял, когда увидел, что наши соседи все записывают через стенку в Москве, когда он к нам приходил, потом все это переписывалось, ходило по всем домам, я думал, что, наверное, он кто-то, этот человек, если его все записывают, а потом понял, что его все знают. Это все сопоставилось, в общем, не сразу. В Париже это все сложилось более обдуманно, кончено.


Дмитрий Волчек: Пьер Леон родился в 1959-м году. Владимир – на 10 лет позже, он уехал во Францию, когда ему было 6 лет, но еще часто приезжал в СССР к родственникам


Владимир Леон: Я был моложе, так что для меня это все мифология семейная, я к ней каждый раз возвращался, опять же с этим фильмом, где мы с Мариной к этой эпохе возвращались, разговаривали про это. Для меня все это существует где-то. Я тоже помню, но очень плохо, как мы к Лиле Брик с папой ходили. Еще меньше, чем Петя, конечно. Какая-то старая дама, все там старое, немножко страшновато. Высоцкого я помню, когда “Гамлет” был в Париже, я чувствовал, что что-то происходит в семье и повсюду, но что именно и как - это, конечно, я позже понял, хотя не все понял, наверное. И, что опять же помогло, это, наверное, снимать фильм про это, снова вопросы пересказать, понять что-то про эту эпоху, где был Высоцкий с огромной популярностью, а в то же время ему не давали работать, не давали петь. Это, конечно, какая-то фантастика, как этот мир существовал, как это было возможно, что, с одной стороны, были психушки, а, с другой стороны, был Высоцкий, который имел эту огромную популярность, которую нельзя сравнить ни с чем, ни с кем во Франции, например.


Дмитрий Волчек: Пьер Леон уехал из СССР, когда ему было 17, и о “смене столиц” он говорит, как о травматическим опыте:


Пьер Леон: Мне уже под пятьдесят и, наконец, получился какой-то стык, равновесие я нашел между двумя странами, что-то начинает происходить. Несколько лет уже это длится, но в первые годы, когда я сюда приехал, я вообще о России даже слышать не хотел. Я выучил французский. У нас вся семья жила всегда между двумя странами. Бабушка с дедушкой со стороны мамы после революции уехали во Францию. Мама у нас русская, которая родилась в Париже. И у нас все время было такое туда-сюда, и после этого туда-сюдания я, когда приехал в Париж, сказал себе: “С нас хватит, надо где-то остановиться, жить и работать, и не плакаться все время, что ностальгия по той стране, то по той стране. Когда в Париже, то: ах, Москва, Москва, как у Чехова, когда мы в Москве, то: Париж, Париж…”. И у меня это получилось, в конце концов, я действительно вырос сознательно во Франции, потому что я приехал достаточно молодым. Русское и Россия - все отошло как-то на второй, даже на третий или на четвертый план, пока я не занялся кино и не начал снимать фильмы, которые сначала к русскому совсем не имели никакого отношения. А потом захотелось мне “Дядю Ваню” снять, и с этим все вернулось как-то. И вернулось путем культуры, в общем-то, а не цивилизации, не какими-то воспоминаниями. А у Владимира, я думаю, совсем не такой подход к этому делу, потому что, когда он приехал сюда, ему было 6 лет, это совсем не так происходит. Можешь сам сказать.

Владимир Леон: Нет, конечно, для меня Россия как-то всегда существовала, но, наверное, в какой-то степени проще, это была страна, куда я к бабушке ездил каждое лето, там у меня были друзья, но, с другой стороны, фильмы, которые я снял, документальные, связаны или с Россией, или с семейной историей, так или иначе. То есть, наверное, для меня все время в фильмах, которые я делаю, существует этот вопрос: там быть? здесь быть? что это значит, быть там? где ты живешь? где твоя жизнь? Для меня это, может быть, было проще, когда я был моложе. Теперь я чувствую, что я француз, конечно, я живу во Франции, работаю во Франции. Но вот я недавно был в Минске и я понял, когда мы в самолет садились белорусской авиакомпании, я смотрел на людей и - никуда не деться - я знаю этих людей, я знаю эти страны, это тоже мне принадлежит, и от этого не отделаться никак, и от России не отделаться никак. Так что будем продолжать жить между странами.


Дмитрий Волчек: Пьер Леон перевел на французский русских писателей, в том числе стихотворения Цветаевой и Блока:


Пьер Леон: Цветаеву я давно переводил, это был мой первый перевод и я к нему вернулся один раз, когда было переиздание стихов в “Галлимаре”, я их немножко подточил опять. Но больше я не могу к этому возвращаться, слишком трудная поэзия - я думаю, непереводимая совсем. Блок тоже труднопереводимый, но я думаю, что это даже какая-то у меня миссия, потому что во Франции его очень плохо знают. А это все-таки очень важный поэт, поэт такой же важный в мировом значении, как Рильке, как Аполлинер или как Кафка, и я себе поставил такое вот задание, в общем-то. И когда меня спросили в “Галлимаре”: “Знаешь ли какого-то поэта русского, которого ты хотел бы перевести?”, я сказал, что Блока, сказал до Ахматовой, до Мандельштама. И я над этим сидел года четыре, наверное. Это была моя самая интересная работа в этой сфере, и я думаю, что в этой книге все-таки есть двадцать или тридцать стихотворений, которые я хорошо перевел. Я этим очень горжусь. Но, теперь с меня хватит.



Дмитрий Волчек: Первым актерским опытом для Пьера Леона стали съемки в фильме Луи Скореки “Синефилы”.



Пьер Леон: Для меня это, в общем, смешная история. Я тогда работал в “Либерасьон” и подружился со Скореки. Это один из моих дядей в кино. Жан-Клод Бьетт и он - это мои два дяди в кино, которые меня всему научили. Я не боюсь об этом говорить, хотя сегодня не принято говорить, что ты у кого-то учился, а я думаю, что все-таки кто-то тебе показывает что-то такое, что у тебя остается на всю жизнь. И, например, Скореки мне показал, что главная проблема всех людей, которые занимаются кино, это то, что они слишком любят кино, они недостаточно занимаются фильмами, они слишком занимаются всем, что вокруг кино. И я это понял, он мне это объяснил каким-то образом, потому что он все время со мной спорил, он меня прямо посылал в кино ходить на тот или иной фильм, говорил, что это - невыносимо, это - можно, это - нельзя. Он любит говорить, что нельзя все любить. Чтобы хорошо любить какие-то фильмы, надо ненавидеть другие фильмы. У него такая постановка вопроса. Как раз воспитание вкуса. То есть самое объективное, что есть в мире, это вкус. У меня есть такая теория, я в это верю, что все остальное - субъективно, там всегда есть какие-то критерии, а у вкуса никаких критериев нет, это или есть, или нет. И надо его воспитывать, надо ходить и любить или ходить и не любить, и от этого получается что-то интересное в кино. С этого все началось. Я тогда вообще о кино мало писал, я писал о классической музыке, что, по-моему, тоже Луи Скореки нравилось, потому что он любит, когда люди любят кино, но кино не занимаются профессионально. И мы об этом много, много говорили, у нас разговоры были каждый день с ним обо всем об этом, а потом он меня пригласил делать специальный номер “Либерасьон” в 1987 году, который назвался “Почему вы снимаете кино?”. Это был такой толстый номер, теперь он даже культовый, потому что его не найти, он сделан был в совершенно невероятные сроки, чуть ли не за два месяца. И этот вопрос был поставлен более 500 режиссерам мира, ответы которых мы публиковали. Луи этим занимался, он был главным редактором, и мы проводили дни и ночи над этим специальным номером. И, я не знаю как, но, по-моему, после этого у Луи появилась идея о “Синефилах”. Потому что он видел фильм, который он считал скандальным, ужасным, совершенно невыносимым фильмом. Жан-Шарль Таккелла снял фильм, где все друзья жили на лестничной площадке. Все друг друга любят и все, когда обмениваются репликами, то все реплики из каких-то фильмов, они все синефилы. И я помню, что Скореки взбесился от этого фильма, потому что синефилы такими не бывают, это лишь только кино, как «лишь только литература» у Верлена вместо поэзии. И он тогда решил снять настоящий фильм, сказал, что снимет фильм с простым названием “Синефилы” (прекрасное название), а также с довольно простой идеей первоначальной, что ходить в кино - это то же самое, что ходить на любовное рандеву. Все это сплетается в фильме, и каждый раз, когда они куда-то идут, это похоже на попытку познакомиться. Вот когда проходим и видим кого-то красивого, и кто-то нам нравится, то мы к нему подходим с вопросом, который никакого отношения к этому не имеет: “А вы живете у ваших родителей?”. А там, вместо “вы живете у ваших родителей”, тот спрашивает: “А ты смотрел последний фильм Фрица Ланга?”. По-моему, эта его идея - гениальная. Идея “Синефилов” вот в этом и состоят. И эти все молодые люди весь день ходят в кино, спрашивают друг у друга, видел ли он последний фильм Фрица Ланга или - еще хуже - Люка Бессона, и когда они оказываются в комнатах в голом или почти голом виде, ничего между ними не происходит. Вот. Я понял, когда он мне это изложил. Никакого сценария не было, он нас записывал на магнитофон, он писал потом реплики по тому, что мы говорили. Это совершенно натурально. Он меня попросил, потому что я был из поколения младше его, он говорит: “У тебя не друзей, которых бы мы могли снять, синефилов?”. И я ему набрал половину комплекта этого фильма. Первая моя роль кастинг-директора.


Дмитрий Волчек: Младшего брата Пьер Леон тоже пригласил сниматься в “Синефилах”. Вспоминает Владимир Леон:


Владимир Леон: Мой интерес к кино, конечно, благодаря Пете, он был мой старший брат, с ним я ходил в кино, это были, конечно, моменты очень важные. И оказалась история вроде “Синефилов”: вдруг Скореки искал людей, которые могли бы немножко гнусно говорить про кино и так уныло беседовать. И мы с братом стали вместе уныло говорить про фильмы Фрица Ланга. Есть реплика в фильме, которая для меня все время существует. Там один персонаж говорит: “Ой, я хочу стать режиссером”. Другой говорит: “Нет, я только актер в этом фильме”. Другой ему отвечает: “Это то же самое”. В смысле - это кино. И для меня это, в общем-то, то же самое - можно играть в фильмах, и я теперь продюссерством занимаюсь, и это движение то же самое к фильмам.


Дмитрий Волчек: Для Пьера Леона учителями стали Луи Скореки и Жан-Клод Бьетт, Владимир говорит о своем интересе к бельгийским режиссерам:




Владимир Леон: В последнее время я все-таки больше документальным кино интересовался, и для меня документальные фильмы Аккерман очень имели большую роль. Менее известный режиссер бельгийский – Борис Леман. Фильмы в жанре Йонаса Мекаса - очень много у него дневников. Меня поразил первый фильм его, который я видел, он длился три часа, «Бабель» называется. И это такой для меня был сюрприз, что можно делать такой длинный фильм, где, как в бельгийском кафе, ты можешь уйти, вернуться, там еще что-то произошло, рассказывается вся история. И вот этот баланс между собственной историей и формой, которая находит намного более универсальные смыслы, я очень это люблю. И, конечно, тот же Скореки играл, как я думаю, для многих большую теоретическую роль. Долгое я не понимал, что значит «смерть кино». Все время в «Синефилах» возвращаются к тому, что после 1954-56-го нет больше кино. Я долго не понимал, что это значит. По-моему, теперь я немного лучше понимаю, что, конечно, кино переместилось и, я думаю, существует кино, но абсолютно не в том же месте, и мне помогло понять, что это за место, именно документальное кино, которое не той же формы, как игровое. И в литературе Пруст для меня очень был важным, в том же балансе между историей и как это можно все выкладывать, где автобиография, где ее нет, где литература, как литература появляется вдруг. Для меня был очень большой шок, когда я вдруг нашел энергию прочитать все эти тома “À la recherche du temps perdu”.


Дмитрий Волчек: Одним из первых опытов Пьера Леона в кино стала попытка экранизации книги Джейн Боулз “Две серьезные дамы”. Остается мечта снять большую картину по единственному роману жены Пола Боулза:


Пьер Леон: Это не проект, это мечта, а мечты не сбываются. Я просто влюбился в эту книгу когда-то. Это книга, где много путешествий по странам Латинской Америки, и мне сразу пришла идея в голову, что надо, конечно, это делать в студии и никуда не ездить, а только стилизовать с декорациями. С этим фильмом я долго возился, я снял первый вариант несколько подпольный, потому что, конечно, права я никогда не покупал, я не имею право снимать фильм. Это был мой первый серьезный фильм, который почти невозможно видеть, потому что он очень испортился. А потом я собрался делать ремейк своего собственного фильма. И это моя первая была встреча с Жанной Балибар, потому что я ей послал сценарий, когда я с ней познакомился лет 10 назад. И это было тоже, конечно, восхитительно, потому что она мне позвонила почти что через день и сказала: “Я эту книгу знаю”. А ее очень мало кто знает. И она говорит: “Я, конечно, согласна, давайте искать продюсеров”. Мы поискали, не нашли. И я не находил вторую даму, потому что там две роли. И Жанна мне говорила 10 лет назад: “А что ты думаешь о Сильви Тестю”? Мы тогда ее мало знали. Я говорю: “Да, идея неплохая”. И я тогда написал, послал ей книгу, не сценарий, а книгу, и никакого ответа у меня не было. Ну, думаю, ладно, бывает. Я забыл об этой истории. И четыре года назад, когда я снимался во Франции у Бозона, где снималась Сильви Тестю, мы не только познакомилось, но и подружились на этих съемках с ней, и я на третью неделю говорю: “А ты знаешь, Сильви, у тебя дома моя книга, я тебе книгу когда-то послал, она у тебя”. Она открыла глаза такие: “Какая книга?” Я говорю: “Две серьезные дамы”. “А, это ты мне ее послал?! Эта книга замечательная, гениальная, я тогда ее прочла, я ее обожаю. Так что же с этим фильмом?”. Я говорю: “Так ты мне не ответила”. “Так я тебе отвечаю: давай делать будем делать”. Опять мы стали ходить по продюсерам с Жанной и Сильви, ничего из этого не вышло, потому что книга совершенно невозможная, совершенно некоммерческая. Вот это действительно трудно самому снимать, я не могу, для этого нужны деньги, и много денег. Поэтому это, опять же, существует где-то, но в платоническим мире, в мире идей, это настоящая реальность Платона. Это не стул, это реальность стула.


Дмитрий Волчек: В прошлом году вышел фильм Пьера Леона “Идиот”. Настасью Филипповну сыграла Жанна Балибар, Дарью Алексеевну – Сильви Тестю, Рогожина – Владимир Леон. Это экранизация лишь сорока страниц из романа Достоевского.

Пьер Леон: Давнейшая моя мечта это, конечно, снять “Идиота”. И простая идея мне пришла в голову, что надо снять целиком. Не как телефильм, а как сериал: например, я думал, например, о фильме “Берлин, Александрплатц” Фасбиндера. Все нужно снимать в “Идиоте”, его нельзя так концентрировать, особенно из-за монологов, которые там есть. Но когда я предложил это нашему Центру Кинематографии - 14 эпизодов, - конечно, они вежливо отказали. Почему я говорю “вежливо”? Совсем не вежливо отказали, даже не потому, что он должен был длиться 14 часов, а потому, что обычно, что нам здесь отвечают: “А кого это интересует, какой смысл имеет ставить Достоевского в 21-м веке?”. Одни и те же глупые вопросы, на которые можно давать только глупые ответы, поэтому ответов я не даю. Конечно, это было для меня трудно, но я все-таки упорный человек, я сначала снял фильм, который называется “Октябрь”, и опять же меня просто осенило: а почему бы не снять один кусок этой книги, этого фильма, который бы показал, что я о нем думаю как о фильме, и что о нем можно вообразить себе как о фильме, длинном таком. И я поискал, поискал и нашел эти 40 страниц - конечно, о Настасье Филипповне. Для русских это антологическая сцена, ее все знают наизусть и могут даже смотреть без перевода, потому что я, в общем-то, диалоги оставил те же, что и в книге, я их просто перевел. Потом я предложил Жанне Балибар, которая, конечно, согласилась, потому что такую роль никто не может отклонить и, вообще, актеры никогда не сомневались, что этот фильм надо делать - ни актеры, ни я, ни зрители, которые сегодня видят его, и каждый меня спрашивает, когда будут следующие эпизоды. А я говорю: “Вы все согласны, только продюсеры не согласны с этим, а без них я никак не могу сделать остальные части”. Но я, хоть и упорный, но все-таки разумный человек, и я думал, что если я сделаю один эпизод, надо, чтобы он сам собой держался, чтобы он мог быть одним только, если я никогда ничего больше не сниму из этой книги, но чтобы он существовал и чтобы все-таки он был “Идиотом”, даже вот в таком виде, но чтобы это похоже было. Поэтому я его снимал как один фильм, а не как эпизод, конечно.


Дмитрий Волчек: Удастся ли продолжить работу над сериалом по книге Достоевского? Пьер Леон говорит, что проект не так уж дорогостоящ:




Пьер Леон: Самое трудное это найти человека, который поймет, что это возможно. Фильм идет еще в Париже, у него «грандиозный» зрительский успех. Мы, по-моему, переварили 7 тысяч зрителей. Мы не думали о таком, мы думали о, может быть, 2-3 тысячах максимум, потому что он в форме видео выходит, ни одной копии на пленке нет, и очень трудно показывать, потому что не все залы оборудованы. И, несмотря на все это, зрители пришли. Поэтому у нас появилась какая-то надежда, что если пришли, то, это, наверное из-за Жанны Балибар или Сильви Тестю, а, может быть, и из-за Достоевского. Многие приходили из-за Достоевского, потому что зрители не такие неначитанные, как думают продюсеры. Я надеюсь, что он когда-нибудь в России выйдет, какой-то прокатчик об этом подумает там, у вас, что он может тоже иметь, может быть, не громадный успех, но будет показан. Во всяком случае, мне хотелось бы, чтобы он был показан в Москве.


Дмитрий Волчек: Братья Леон вновь собираются в Россию. Владимир готовится к съемкам еще одного “семейного” фильма.


Владимир Леон: Первый фильм, который я снимал, был игровой с Харольдом Маннингом, который тоже в “Синефилах” оказался. Было три короткометражных фильма, которые мы сделали. Один часовой фильм назывался “Loin Du Front” - “Далеко от фронта”, тут ничего русского не было тогда еще, и семейного еще ничего не было. А потом как-то эта идея снимать фильм про нашего отца меня вернула и к России, и к семье, и, так как я интересовался всей этой историей коммунизма и Коминтерна, я снял другой документальный фильм, который вышел позже, потому что его дольше пришлось снимать - портрет революционера, называется “Le Brahmane du Komintern”, и после этого я сказал, что больше фильмов про семью и про Россию делать не буду, и вот теперь собираюсь снимать фильм про Россию и про семью. Он будет про эту историю наших бабушки и дедушки, которые были в Париже после Революции Октябрьской, белая эмиграция, но потом, видимо, немножко покраснели во время войны. Их выслали из Франции в 1948 за деятельность, которая оказалось, видимо, не очень удобна для французского правительства, которое тогда было в хороших отношениях с американцами, тогда было время плана Маршалла, то есть не было места для таких людей, как наши бабушка и дедушка, которые работали с советским посольством в Париже. У русской эмиграции, которая после войны хотела обратно в Россию вернуться, была ассоциация “Союз советских граждан”, которая занималась пересылкой всех русских, которые хотели вернуться, в Советский Союз. Они этим занимались, и за это их выгнали из Франции. Я получил письмо из ФСБ, где они мне сказали, что в архиве нет ничего, во что я, конечно, не очень верю, потому что если была такая ситуация, где-то что-то в архиве ФСБ есть. Я буду в Москве, начну искать, как пробиться. Петя будет в фильме играть роль свою, он будет всю эту историю рассказывать и, надеюсь, что удастся снять фильм в Москве, наверное, и другие места нашей семьи в России, это Кирс, где они оказались после Парижа, это Кировская область, а потом они были в Чебоксарах. Надеюсь, что сумеем снять и в Кирсе, и в Чебоксарах, и в Москве какие-то эпизоды. Но все это пока не очень ясно, потому что я еще не знаю, какой материал можно найти, который можно заснять. Но вот такой есть еще проект семейный.