Что случилось в Киргизии: революция, переворот или крестьянский бунт? Репортаж корреспондента Радио Свобода из Бишкека.

...Наиболее проницательные стали вывозить все ценное из своих магазинов и кафе в центре Бишкека за день до погромов. "Мы с народом! У нас ничего нет" – гласили наспех начертанные таблички на дверях законопаченных офисов, и это текстовое единодушие кое-где разбавлялось посланиями тех, кому повезло меньше: "Не входите! Нас уже ограбили!"

В силу печального опыта пятилетней давности Бишкек разрушен куда меньше, чем показывала первая телекартинка. А, может быть, еще и потому, что это был совсем другой бунт. Который никто не решается назвать революцией.

Бунт ценою в рубль

"Бакиева надо убить", – заметил на похоронах погибших 7 апреля бизнесмен средних лет. Тезис полностью соответствовал настроениям толпы. И в том, что идея направиться прямо с похорон к парламенту, который для своего временного размещения выбрало временное правительство, с требованием доставить президента для самосуда, не было ни провокации, ни внезапного жестокого озарения.

Убить – и президента, и его братьев, и его сына. Растерзать – всех, кто имел отношение к его режиму. Вполне приличные люди, которые точно никогда и ни при каких обстоятельствах не вольются в ряды мародеров, с некоторым даже вызовом признаются: "Я, когда увидел, что толпа идет грабить дома бакиевских чиновников, сказал: не оставляйте там камня на камне".

Еще недавно эта ненависть скрывалась за чувством обреченности, потому что власть казалась железобетонной – как это принято у всех таких властей. И поначалу участники митингов в Нарынской области, по которой повышение тарифов на электричество ударило с особой силой, совершенно не собирались солидаризоваться с оппозицией, от которой в Киргизии, как и в России, привыкли особенно ничего не ждать.

То, что случилось в Бишкеке 7 апреля, начиналось с одного рубля – именно ему равняются те полтора сома, до которых в январе выросла в Киргизии цена на киловатт, увеличившись вдвое.

День гнева по-киргизски

Твердо зная, что цена моего путешествия на такси никак не превышает 60 сомов - чуть больше доллара, я уточнил у таксиста: "Сто?" Он не раздумывая выступил со встречной идеей: "Сто пятьдесят?" И под моим удивленным взглядом бесхитростно аргументировал: "А что, жалко, что ли?"

Любой приезжий в Бишкеке, как интурист в советские времена, воспринимается богатеем просто по факту своего существования. По всеобщему и вполне обоснованному убеждению, сравниться в своей самой запредельной бедности с киргизом не может никто. Даже эквивалент российских пятидесяти копеек за киловатт был для многих киргизов суммой трагической. А тут – рубль. И объяснять, что при 40-60-процентных потерях электроэнергии по ветхозаветным проводам она никак не может стоить три тыйина – две копейки – бессмысленно. Три тыйина! И после нехитрого подсчета маржи, которую кладут в карман родственники Бакиева, глаза наливаются кровью и сжимаются кулаки.

И для бунта не надо никакой оппозиции, и уж тем более - России или Америки. Первые митинги в Нарыне начались еще в феврале. В середине марта оппозиция собирает свой курултай – параллельно тому, который собрал Бакиев для провозглашения новой киргизской модели, которой не нужен парламент (в чем наблюдатели усмотрели уверенность президента в том, что ей нужен в качестве правителя его сын Максим Бакиев). На оппозиционном курултае было провозглашено немало дежурных требований: от снижения пресловутых энерготарифов до отставок членов бакиевского клана. И был объявлен ультиматум, в котором не было только одного – требования отставки самого Курманбека Бакиева.

На 7 марта был назначен "день гнева" по-киргизски - с аналогичными же унылыми ожиданиями. Но уже пролилась за день до этого кровь в Таласе, и все совпало. Лидеры оппозиции были арестованы, и власти уже не с кем было вести переговоры, и даже не на кого было свалить вину за противостояние. Спецназ, показавший себя в Таласе, похоже, почувствовал, что повторение этого опыта в Бишкеке будет для него явным перебором с очевидными румынскими последствиями. У власти только оставались снайперы. К ним и обратилась в бессмысленном сопротивлении власть, у которой уже просто не оставалось выхода – только бегство, на юг, в родной Джалал-Абад.

Толпа поначалу даже не грабила и не крушила. Она подожгла дом правительства и генпрокуратуру, налоговую службу и милицейские машины. Настоящее мародерство начнется позже, когда толпа сама себе отдаст город на разграбление. Но все ценное уже будет вывезено, и в поисках наживы хмельной обоз разбредется по всему городу, на окраины и в элитные поселки, где снова закипала ненависть. А сначала толпа ворвалась в парламент. Оппозиция стала временным правительством. Так и не успев ничего понять.

Киргизский политолог Марат Казакбаев нашел случившемуся, пожалуй, самое точное определение: крестьянский бунт.

Киргизия без Большого Папы

И все время смущала простота повторяющегося сюжета. Проворовавшийся режим доводит вверенное население до исступления. Население приходит в столицу, надоевшую власть меняет на новую, которая очень быстро становится еще более проворовавшейся, а в конце очередного витка эволюции отвечает уже всем признакам кровавого режима. Никаких нюансов?

Нет, отвечали мне, никаких. Разве что сначала оппозиция ведет толпу, а потом толпа ведет оппозицию. Нет, отвечал Марат Казакбаев, все так вот тупо. Крестьянский бунт. И очень по-киргизски.

- Киргизы относятся к власти очень личностно. И ненависть тоже становится личной. И, самое главное: у киргизов напрочь отсутствует, я бы сказал, вертикализация мышления. Для казахов Назарбаев – Большой Папа, нужно нравиться лично ему. Не говоря о Каримове. У нас же за годы бардака, при полном отсутствии авторитета власти сложилось более горизонтальное мышление. А власть не была сакральна изначально. Ее долго ненавидят, а потом эта ненависть прорывается - как только власть начинает более или менее успешно вертикализоваться. А авторитета нет ни у кого.

...После любой революции победители имеют запас того необходимого авторитета, который конвертируется в запас времени. Пусть даже небольшой, как это было пять лет назад, когда были лозунги и иллюзии, отдававшие хоть чем-то бледно-оранжевым. Нынешняя толпа уже на следующий день после крушения бакиевской власти являла полную готовность не ждать до следующего штурма еще пять лет. Люди, у которых озлобление не прошло даже после успешного штурма, со всей народной прямотой наперебой выкрикивали: мы знаем, что эти ничем не лучше тех, они из одной шайки, пока они не отдадут власть нам, ничего хорошего не будет.

- И что, вы снова готовы штурмовать?

- Да.

Заметив, как я потянулся к микрофону, собеседники переходят на киргизский, что, впрочем, не мешает догадаться о теме мгновенно разгоревшейся полемики: незачем чужому человеку рассказывать о том, что мы опять недовольны. Они уже готовы к записи.

- Мы думаем, что новая власть сможет справиться со всеми трудностями. Да, мы ей верим.

Авторитета нет, и нет времени. Марат Казакбаев возвращается к теме крестьянского бунта. "Авторитета нет ни у кого – ни у власти, ни у оппозиции, ни у партий, ни у НПО. Но еще нет авторитета города. Наоборот, есть еще одна принципиальная коллизия: кыргызы против киргизов".

"Киргизы" – жители городов. Те, кого "кыргызы", живущие традиционной жизнью в нищих селах, считают оторвавшимися от корней. Сына президента Максима Бакиева в Киргизии не любят не только за то, что он все приватизировал и все прибрал. Это, в общем-то, как коррупция и кумовство, не смертный грех. И подавляющая часть импровизированно мною опрошенных призналась: да, если я вдруг стану президентом, конечно, учту своих бесчисленных братьев и племянников, и их друзей, и так по кругу – а как же иначе, проклянет ведь меня род! Максиму Бакиеву в особое преступление ставят в вину именно то, что он, оторвавшийся от корней, насквозь вестернизированный, может стать новым ханом – и это при том, что он и без этой оторванности родился сыном русской жены Курманбека Бакиева. Это не национализм. Это оно и есть – кыргызы против киргизов. Первых намного больше. Они и пришли менять власть, попутно разнося чуждый им город.

И любая власть рано или поздно становится им такой же чуждой. И власть тоже это прекрасно понимает...

(Продолжение следует)