Александр Генис: Журнал “Ньюйоркер”, журнал Сэлинджера и Апдайка, журнал, который традиционно считается арбитром изящной словесности в странах английского языка, выпустил специальный номер. Он целиком посвящен прозе молодых (до сорока лет) писателей, в руках которых, как считают редакторы, будущее американской литературы. Если это так, то будущее это довольно скучное. Все, что выбрал журнал, производит весьма монотонное, а главное - неоригинальное впечатление. Любопытно, что незадолго до этого критик Дэвид Шилдс напечатал книгу-манифест, которая объясняет сложившееся положение вещей в современной беллетристике. Автор утверждает, что вся современная беллетристика, в сущности - плагиат, ибо они бессознательно списывают другу у друга. Плагиатом стал не текст, а сам жанр романа, вымысла. Тысячи раз повторяя свои примы, он исчерпал силы и больше не способен схватить реальность. Что делать? Об этом, подхватывая полемику в американской прессе, мы беседуем с Владимиром Гандельсманом.

Владимир Гандельсман: В марте некий уральский писатель Владимир Блинов получил шуточную “Нобелевскую премию Бука” за самый короткий роман, состоящий из четырех слов: “Не надо! Я сама”. Забавно. Тут же кто-то оспорил, что не товарищ Блинов первооткрыватель. Не знаю, меня это не очень интересует, потому что таких романов написано миллион, можно вспомнить и Козьму Пруткова, и еще многих прочих двуногих. Возможно, главное тут – определение жанра: назвать эту симпатичную ерунду Романом. Это своеобразное свидетельство того, о чем говорилось на протяжении всего двадцатого века: роман умер. И у Вас, Саша, была статья, не отпирайтесь, “Метаболизм поэзии”, о Мандельштаме, где Вы цитировали его статью “Конец романа”. Там Вы писали, что “старая, линейная конструкция, лежащая в основе классического романа, не могла выполнить эту задачу, потому что она была намертво увязана с причинно-следственными связями, которые не справлялись с описанием новой, более сложной реальности”.

Александр Генис: Ну, о конце романа, как жанра, написаны тома.

Владимир Гандельсман: Поговорим немного об одном из них. Это – книга современного американского автора, который только что выпустил книгу-манифест – это Давид Шилдс. Книга называется – я воспользуюсь переводом нашего коллеги Кирилла Кобрина – “Жажда реальности”. Кобрин написал свою статью до выхода этой книги, но уже зная, что манифест Шилдсана подходе.

Александр Генис: Шилдс пишет о появлении множества плагиативных романов и, вообще, о повальной слабости всей этой продукции, которая называется романом.

Владимир Гандельсман: Верно. Но что еще мы видим? Помимо литературы? Реалити шоу на телевидении, бесконечную документалистику, искусство цитации в музыке и в литературе, повышенную роль кураторов от искусства, диск-жокейство, коллажи постмодерна… Представим себе, что все это как-то соединено в единое целое и красуется перед нами как лицо эпохи. Это то, что предлагает в своей книге Дэвид Шилдс. Это, утверждает он, то, что требует воплощения, это требование реальности и это то, чего не было в старом и погруженном в небытие романе. Ну что ж, назвать нечто “манифестом” – храбрый шаг. Флаг поднят, плавание началось. Дэвид Шилдс трубит в рожок, и – отдадим ему должное – его манифест не ради самого движения – он кратко и сжато излагает то, что давно висит в воздухе, – безжалостно и критично, – и ждёт, что кто-то, некий творец нового романа, подхватит его призыв и соберет воедино осколки реальности в единое целое.

Александр Генис: Вообще-то “Жажда реальности” содержит в себе несколько рекомендаций, слоганов-призывов, написанных задолго до Шилдса, за сто лет до него, не меньше.

Владимир Гандельсман: Да, но он этого не скрывает. Книга содержит 618 нумерованных параграфов, и большинство из них – извлечения из других книг, перечисленных в конце книги.

Александр Генис: Была уже такая книга, она принадлежала перу Джонатана Лехема “Экстаз влияния”, опубликованная в 2007 году, в которой каждая вторая строка была цитацией.

Владимир Гандельсман: Но что, собственно, реальность предписывает делать? Шилдс отвечает: “Старое и новое – это две неразрывные вещи. Нет такой нити, которая бы ни была свита из этих двух: старого и нового. По необходимости, по склонности, по непреодолимому желанию и удовольствия ради – мы всё цитируем. Это трудно – принимать и присваивать мысли других, это трудно так же, как и изобретать новое”. И это цитата из Эмерсона. Тут, в переплетении, заваривается художественная каша, - пишет Шилдс. Из чего варится эта “каша”? Какой-то случайный, с виду необработанный материал, хаотичный, сбору которого способствует авторская открытость к случайностям, сюда входит критика как автобиография, рефлексия... - короче говоря, происходит совершенный размыв между тем, что называется “фикшн” и “нон-фикшн”.

Александр Генис: Книга из других книг, литература второго уровня, словесность в квадрате. Да, это – наше. Это и есть современный – филологический – роман, который разительно отличается от романа классического. Шилдс очень кратко суммирует историю этого жанра – памятник ему, привычному роману, установлен, он считает, в 19-м столетии.

Владимир Гандельсман: Да, ну, раз памятник – значит, мёртв роман. И потому Шилдс обращается к жанру эссе. Он утверждает, что роман катится под гору (или уже укатился), в то время как эссе – в гору. Роман, спасибо модернистам, формализован и ритуализован, как сбор урожая. Он больше не отражает реальности. Эссе – наоборот – совершенно свободный, не затасканный жанр. В этот контейнер под названием “эссе” можно заливать все, что угодно. Эссе говорит от первого лица, роман этого избегает, настаивая, что личный опыт тут ни при чём... Саша, но тут Вам и карты в руки. Вы давно и успешно работаете в этом жанре...

Александр Генис: Для себя я определил эссе, как разновидность стихотворения. Ведь “Я помню чудное мгновение” - тоже нон-фикшн? К сожалению, на практике эссе часто путают со статьей. Различия, между тем, вопиющие. Статья мысль излагает, эссе – изображает.

Владимир Гандельсман: Согласен, это хорошее определение. С чего начинается эссе? Где точка отсчета? Монтень и его “Опыты”? 16-й век? С чего начинается? С Фрэнсиса Бэкона, который ввел это слово в оборот – “эссе”? Не так уж важно. Есть эссеистика Достоевского и Толстого, Музиля и, конечно, Борхеса. Всё, что говорит Шилдс, вполне разумно, но и это не ново...

Александр Генис: Но даже если старый роман стал пищей для червей, то это не значит, что литература может без него обойтись вовсе.

Владимир Гандельсман: На то и манифест, чтобы требовать кардинальных перемен. Только искусный дуализм спасет нас, утверждает Шилдс. Условно говоря, это должен быть репортаж из зала суда, но и культ прошлого и классики, потому что иначе мимолётная из-зала-суда-документальная жизнь – на чём она будет держаться? – она ускользнет от нас в неизвестном направлении. Мы страждем реальности. Потому что мы живем в мире политики, рекламы, спорта, сумасшедшего телевидения, - и все это фикшн. Что из всего этого мусора и не-мусора определяет культуру? Неизвестно. Это ждет своего автора-ЭССЕИСТА. Эссе не должно считаться приемным ребенком литературы. Так эффектно восклицает Шилдс, но добавим все-таки от себя: оно давным-давно таким и не считается.