В многочисленных разговорах о реформе здравоохранения я не встречал никогда главной мысли – надо читать врачам Диккенса. Ну, или Пушкина, Толстого, Чехова… Можно Швейцера, в конце концов, если ничего другого нельзя. Но ни в одной из программ многочисленных фондов, занимающихся реформой отечественной медицины, я не увидел ни разу ключевой фразы: "Мы будем читать студентам-медикам "Крошку Доррит". Пусть учат анатомию и слушают, пусть запоминают мозжечком.

Я видел годовалого ребенка, который всю свою жизнь пролежал в одной из ведущих московских больниц. Ребенка лечили от цитомегаловируса. Раз в неделю по приглашению главного врача больницы в отделение приходил известный гематолог, осматривал малыша, назначал анализы, изучал анализы и говорил, что у малыша лейкоз. Но мальчика продолжали лечить от цитомегаловируса. Целый год ребенка, больного лейкозом, лечили от цитомегаловируса, потому что иначе лечащему врачу пришлось бы признать свою ошибку в диагнозе, и у врача упала бы самооценка. Мальчика лечили от несуществующей болезни, потому что, признай врачи свою ошибку, пострадал бы корпоративный престиж известной московской клиники, не говоря уж про то, что деньги, выделяемые государством на лечение мальчика, ушли бы из больничного бюджета. Целый год мальчика лечили черт-те как, просто потому, что лечащий врач не мог признать за другим врачом большего ума и большего профессионализма.

Я знаю десятки подобных случаев.

Я знаю шестилетнего мальчика, которому сделали две операции на сердце в известной московской клинике и после второй операции заявили, будто ничего не поможет мальчику, кроме пересадки сердца. Этот самый мальчик был прооперирован потом в Томске и жив, слава Богу, и дай ему бог здоровья. Но мальчика чуть не заморили просто потому, что московскому врачу даже и в голову не приходило, осознав собственное бессилие, поискать где-нибудь в мире кардиохирурга лучше себя.

Я знаю десятки таких примеров.

Но я знаю и примеры обратные. Я видел, как один из лучших московских педиатров говорит матери больного ребенка: "Мы не сможем вылечить вашего сына. Поезжайте в Германию. Поезжайте в такую-то клинику: там лучшие специалисты по вашей болезни"… Так он говорит, а потом сам звонит немецкому своему коллеге, сам договаривается (на неплохом, между прочим, немецком языке) и сам рассказывает растерянной женщине, где найти на поездку благотворительных денег.

Если бы я был министром здравоохранения, я бы всерьез задумался, как институционализировать способность врача не считать себя самым умным и не ставить корпоративные интересы клиники выше интересов пациента. Я бы придумывал комиссии, консилиумы, симпозиумы, циркуляры. Я бы всерьез думал об этом, если бы я был министром здравоохранения.

Но я не министр здравоохранения, вот в чем дело. Я просто мальчик из медицинской семьи и всерьез полагаю, что гуманитарную составляющую медицинской профессии институционализировать нельзя.

Гуманитарная миссия врача в том-то и заключается, чтобы в случае необходимости поступать ради пациента вразрез общепринятому здравому смыслу. Однажды отказаться от карьеры ради пациента. Другой раз отказаться от денег. Третий раз накричать ради пациента на начальника. Четвертый раз сказать, бия себя по лбу: "Дурак я, дурак!"

Откуда это берется? Я знаю, откуда это берется. В силу происхождения я частенько бывал в гостях у действительно хороших врачей. Я лакомился в их библиотеках. В этих библиотеках стены были уставлены с пола до потолка книгами, и книги были двух видов. Там были специальные книги, медицинские. И там были художественные книги, беллетристика, романы… Про что там они бывают, эти романы? Про добро и зло, про любовь, про самопожертвование, про неминуемость смерти.