Александр Генис: Пока грозная ''точка сингулярности'', о которой мы говорили с Владимиром Гандльсманом, еще не наступила, я хочу поговорить не о будущем, а о прошлом.
Со времен чудовища Голема из талмудической легенды, образ искусственного человека не исчезал из поля зрения западной культуры. Самой знаменитой его версией стал роман Мэри Шелли о монстре Франкенштейна. В 20 веке, однако, этот сюжет, потеряв романтическую ауру, стал центральным уже для целого жанра - научной фантастики.
В 1920 году Карел Чапек написал пьесу "РУР", посвященную машинам, способным стать двойниками человека. Как известно, именно Чапек придумал слово "роботы" - славянский вклад в технократическую мифологию. В самом корне этого слова зафиксировано базисное представление об умных машинах: "роботы" - это те, кто будут за нас работать, рабы. А раз так, то естественно ждать от них бунтов. И это означает, что в основе страха перед машиной лежит классовый комплекс, так сказать комплекс Спартака.
Со времен Чапека роботы так расплодились, что механические люди стали красноречивой метафорой, описывающей отношения между человеком и прогрессом. Хотя у Чапека роботы олицетворяют мрачную сторону технологической цивилизации, в период между 30-ми и 50-ми годами, к роботам относились с симпатией. На это время пришелся золотой век американской фантастики, и у ее классиков роботы изображаются верными слугами и помощниками. В этом им помогают три закона роботехники, которые знает наизусть каждый, кто когда-нибудь читал фантастику. Но такая идиллия в отношениях между механической и естественной жизнью продолжалась недолго. Она сменилась грозными пророчествами 60-х годов, открывших эпоху технического похмелья. Виной тому были, конечно, компьютеры.
Каждое радикально новое техническое изобретение порождало свою особую субкультуру, свои специфические мифы. Механический ткацкий станок, окрещенный женским именем "Женни", породил в Англии движение "луддитов" с их полумистической антимашинной идеологией. Можно без конца говорить о том, как повлиял на формирование американской цивилизации "миф автомобиля". Трудно переоценить значение для России "тракторного мифа", который сыграл свою трагическую роль в истории коллективизации.
Компьютер быстро перерос все эти технические чудеса. Умные машины оказались совершенно не похожими на человека. Они лишены каких-либо антропоморфных черт. Экран компьютера ничем не напоминает железную голову. Угроза технологического века реализовалась в ином обличье, но от этого она не перестала быть менее пугающей. Страх перед машиной, выживающей человека, стал нашим навязчивым кошмаром. Тем более, что сегодня роботы уже прочно вошли в нашу жизнь. Умные машины стали реальностью. Одни роботы строят автомобили, другие - обыгрывают нас в шахматы, третьи - ведут философские беседы. Мы не можем жить без них, не знаем, чего от них ждать, чего бояться и на что надеяться. Прогресс развивается все быстрее и становится все менее предсказуемым. Но когда молчит наука, говорит – кричит – искусство.
Лучше всего ему это удалось в картине о машинах и людях, которую показал нам Спилберг своей притчей о роботах, которая так и называется: ''Искусственный интеллект''. Эта катастрофически недооцененная картина переворачивает доску, наделяя машину той способностью, которую мы при всех раскладах оставляли за собой – умением любить.
При всем сочувствии к миловидному роботу Дэвиду, о котором рассказывает этот фильм, мы не вправе забывать, что кукольный мальчик нравится нам потому, что его любить проще. Ведь он безупречно, как бензопила "Дружба", делает то единственное дело, для которого был построен - любит маму. Дэвид похож на человека, но не во всем - он лучше. Он редко портится и ложится спать, когда скажут. Подлинный ужас этой сказки о роботах в том, что здесь нет злодеев. Все хотят только самой чистой, самой невинной, самой безответной любви - и это не может хорошо кончиться. Мир без виноватых - последний круг ада. Нам некому жаловаться, да и не на что. Здесь все правы и всех жалко.
Хотя этот фильм снял Спилберг, задумал его Стенли Кубрик, заразивший картину своей мизантропией. Дело в том, что Кубрика не устраивал человек как таковой. Нас губит то, - считал Кубрик - что отличает от машин: дремучая глубина подсознания. Поэтому будущее принадлежит умным машинам, которым мы же и дадим заменяющий инстинкты разум. Что касается человека, то он, лишенный шансов выстоять в борьбе с самим собой, обречен бродить в сумерках, путая явь со сном, бред с действительностью, жизнь с кошмаром.
На чьей стороне в этом конфликте должны быть мы - зрители и люди? Как выясняется, на этот вопрос не так просто ответить, но рано или поздно, нам это предстоит выяснить.