Михаил Соколов: Мой собеседник Кирилл Хенкин родился в 1916-м году. Писатель, публицист. В Париже прошли его детство и юность.

Кирилл Хенкин: Я учился на литературно-историческом факультете Сорбонны. Facultet du letter. Там же не было курсовой системы. Вы слушаете какой-то курс лекций, потом идете и сдаете экзамен по какой-то схеме. И вам - тогда была такая система, она теперь изменилась, - выдавали сертификат: такой-то курс наук прошли. Когда вы накапливали определенное число курсов, вы автоматически получали звание лицензиата, которое давало право идти куда-то еще, защищать диссертацию, вы потом становились доктором, или вы держали конкурс на занятие должности, или шли в Ecole Normale Superiеr - там готовили профессуру. ( Тогда не было Высшей административной школы, оттуда позже выходило много политиков, журналистов, писателей.) Туда я не пошел. А я получил свой "лисанз", когда я вернулся из Испании и уехал в Америку. Там я преподавал французскую литературу и язык в колледже, а потом я приехал в Москву, это было где-то в апреле 1941 года, потом началась война и я пошел в армию.

Вечером ходили на Монпарнас. Мы туда ходили с моим приятелем, Володя Варшавский, он был писатель молодой. Я сейчас смотрел старые фотографии. Борис Вильде такой был. Адамович приходил. Георгий Адамович был мэтр. Сидел, вещал. Дон Аминадо был замечательный совершенно, писавший фельетоны в стихах, полу-юмористические, полу-горькие: Червинская, такая поэтесса. Я тогда писал в журнальчик типа Франция-СССР. По-французски.

Все было необязательно, сегодня пришел, завтра - не пришел.

В каком кафе сидели? "Дом". "Куполь". Нет, все же "Дом"... Кочевали из одного в другое. Иногда до утра засиживались. Писательская братия очень странно вообще жила.

Владимир Варшавский, я его очень хорошо знал. Кстати один из начинателей "Радио Свобода". Он жил непонятно как. Максимум в кафе он мог заказать себе кофе. Ему что-то отец присылал из Праги какие-то копейки. Сам там прозябал.

Приходили киношные люди. Пристраивались работать в кино. В немом кино было много русских. В студиях, режиссеры. И в звуковом кино. Звукоинженерами работали, художниками.

Были спортивные клубы. Баскетбол. Русский баскетбольный клуб - его команда была сильнейшей во Франции одно время. А во главе кто? Владимир Александрович Познер, отец нынешнего телеведущего.

Михаил Соколов: Владимир Познер стал пропагандистом достижений СССР. Владимир Варшавский написал книгу "Незамеченное поколение".

Мой собеседник - Кирилл Хенкин, писатель, публицист, переводчик. Он вырос в Париже, воевал на стороне испанских республиканцев. В 41-м году Кирилл Хенкин приехал в СССР, работал диктором на московском радио, в конце 60-х стал одним из активистов правозащитного движения. После выезда на Запад работал на Радио Свобода. В своей мюнхенской квартире мой собеседник Кирилл Хенкин сидит под своим портретом 30-х годов, работы Фалька. Мастер изобразил худенького юношу в свитере, студента Сорбонны. Таким он был, когда увидел, например, судьбоносную для Франции манифестацию французских фашистов, кагуляров, чуть было не взявших власть.

Кирилл Хенкин: 6-го февраля как я убегал от этой конной полиции! Какой это было год? Это не был ли 35-й? Я боюсь соврать. Они шли с Елисейских полей к Палате депутатов, а мы с приятелем шли отсюда, от моста, который у Палаты депутатов. Навстречу - идущая оттуда толпа. А здесь стояло, по-моему, заграждение конных. И потом они туда помчались, начали бить чем-то по головам. Они подрезали ноги лошадям. Это были события, прошли выборы, которые привели к власти правительство Народного фронта, Безумно трудно говорить об этом периоде, и вот почему. Я думаю, вы со мной согласитесь, что ушедший век 20-й -это, конечно, век страшной, невиданной крови, но еще и век совершенно дух захватывающего обмана, иллюзий, жизни, ориентированной на какие-то мифы. И вспоминать этот период и людей того периода, себя того периода, абстрагируясь от того, что уже теперь стало достоянием всеобщего знания, очень и очень сложно. Мы же говорим о переломном моменте историческом для всего поколения, всего человечества. Франция - и, в частности, русская эмиграция во Франции, которая являлась отражением всех этих сложных процессов. Когда уже в какой-то мере изживались некоторые травмы Первой мировой войны, но не изжит был еще психологический, политический урок. Что-то было усвоено. Было усвоено, что войны выгодны только тем, кто производит оружие, что народам войны не нужны, что люди воюют в этих империалистических войнах на интересы, им чуждые. И в то же время готовилась новая война, причем, готовилась не открыто. Вся пропагандная машина Советского Союза - а большинство русской иммиграции в Париже было пронизано, назовем это так, советским влиянием, как одеяло нитками, - подпевала. И ее настроения строились, так или иначе, вокруг каких-то основных мыслей. Я сейчас вспоминаю то время, я пытаюсь вспомнить, кто был среди русских эмигрантов и ведущих фигур, и тех людей, которые за ними следовали, - абсолютно свободен от советского влияния. Это были, по сути, только единицы. Потому что одних русских эмигрантов ловили, это я говорю о массе рабочей, скажем, они меняли свое отношение к Советскому Союзу, если это были остатки белой армии, люди оттуда. Не будем забывать, что большинство участников белого движения - это не были сторонники монархии, это не были сторонники старого строя, это были непредрешенцы, это были люди, которые желали для России каких-то очень радикальных реформ, которые были абсолютно антимонархистами. Это не были люди, которые обладали какими-то богатствами в царской России и хотели их вернуть. Это были средние люди, но довольно политизированные, довольно обеспокоенные судьбами страны. И они уже успели в большинстве своем поверить, что они, как побежденные в этом столкновении, оказались исторически неправы. Правы те, кто захватил власть и их разбил. Вот эта рабочая масса тихо скользила по месту работы, службы и так далее, она была увлечена общим движением и следовала за французской коммунистической партией в это левое крыло. Средняя прослойка, интеллигенция, скажем, они читали последние новости, они не читали "Возрождение", но они все время чувствовали свою вину перед русским народом. А я это слушал с детства и до юности включительно очень-очень долго. Мы, интеллигенция, вовремя не поняли, что нужно народу и бойкотировали сотрудничество с советской властью. Вот это был непростительный грех. И очень быстро им кто-то подсказывал, как нужно искупить эту вину: надо помогать, не надо куда-то ехать, а надо быть там, где вы находитесь. Так, скажем, моя мать, бывшая актриса, стала по просьбе Сергея Яковлевича Эфрона, он был довольно известный, муж Цветаевой, крупного довольно сотрудника парижской резидентуры, евразийца, офицера белой армии, который ее уговорил, - руководитель драмкружком в союзе "Возвращение на родину". Этот кружок многих завел очень далеко. Я хоть в нем не состоял, но меня это завело в Испанию и дальше. И потом пройдут годы и я пойму, что все из кружка, пройдя этот фильтр, перешли под опеку Сергея Эфрона, а там уже, кто куда придется.

Кто будет стрелять кому в затылок, кто будет растворять в кислоте, а кто будет только следить и звонить, куда "Старик" (Троцкий- М.С.) ушел, "Старик" вышел и так далее.

Потом была прослойка, скажем, убежденных монархистов, антисемитов, православных, церковников. Что ж греха таить, православная церковь никогда не вредила родному отечеству. Монархические круги (тут опять-таки смещение, я тогда этого не знал, я это знаю сегодня) были то, что на современном языке называется - "крепко схвачены".

Михаил Соколов: С вашей точки зрения, эмиграция 30-х годов была в значительной степени манипулируема с Лубянки?

Кирилл Хенкин: Да. Это самое меньшее, я бы сказал, что можно сказать. Масса была обстоятельств, которые облегчали эту работу. Я как раз хочу сказать, что по отношению к каждой группе эмиграции у советской пропаганды имелись соответствующие убедительные аргументы.

Михаил Соколов: Что же привело молодого человека, еще не закончившего университет, в Испанию, на войну, предопределив его будущее? Кирилл Хенкин считает, что - довольно типичное для того времени умонастроение.

Кирилл Хенкин: Меня интересовало то, что приводило меня к какой-то возможности действовать и участвовать в событиях. Я считал себя тогда коммунистом, я даже вступил во французский комсомол, в организацию коммунистов студентов университета. Это 36-37-й, в 37-м я уже уехал в Испанию. Но меня интересовало моральное оправдание и объяснение для возможности включиться в какое-то конкретное действие. И в общем, если бы не было Народного фронта, я бы так далеко и не зашел. Но вот это было тем небольшим добавлением, которое меня толкнуло. Потому что я никак не мог некоторых вещей тогда освоить. Я не мог как-то понять до конца, почему в 33-м году, когда немецкие коммунисты могли, сблокировавшись с социал-демократами, вообще смести с лица земли национал-социалистическую партию и таким образом избежать взятия власти Гитлером, войны, всего на свете. Вот тут пришел приказ: ни в коем случае, злейшие враги - социал-демократы. С этим удивлением, непониманием я оказался в Испании. Я не мог понять, почему мы должны разоружать троцкистов-анархистов, которые тоже воюют и очень здорово. И с самого начала, до того как мы еще приехали, почему мы должны создавать (это уже не в бригаде, это уже после бригады, когда я там был в спецотряде) склады оружия против людей, которые на том же участке фронта, где-то неподалеку, так же их колошматили, как нас; может быть, они не так стояли, как мы стояли. Потом уже попал оттуда в спецотряд. Спецотрядов было много там партизанско-диверсионных, при всех крупных соединениях армии были при них советники, высшим был представитель ГРУ, Мамсуров, позже генерал, его адъютантом был мой парижский приятель Алексей Эйснер, и были четыре крупных таких базы диверсионно-партизанских тоже, которые подчинялись Орлову, то есть - НКВД. Вот тут любопытная деталь, которая говорит много об уровне участия русской эмиграции в деятельности, полезной отечеству. Во главе одного отряда стоял некий Прокопюк. Старый чекист в хороших чинах. Второй отряд - Василевский, бывший сталинский охранник, капитан, по-моему, госбезопасности, бывший летчик. Третий отряд - крупный деятель Коминтерна серб Илич. Вы видите уровень. Четвертый отряд, в котором ваш покорный слуга, им командует Константин Родзевич, бывший белый офицер, любовник Марины Цветаевой, евразиец, парижанин. У него - тот же статус и при нем пять человек русских эмигрантов из Парижа, и я в том числе.

Михаил Соколов: Все из союза "Возвращение"?

Кирилл Хенкин: Не обязательно, больше где-то рядом. Но, скажем, Савинков Лев, он где-то служил в какой-то французской фирме. Кстати говоря, вся эта затея кончилась, он уехал обратно, продолжал там служить. Беневоленский, он, по-моему, было из РОВСа, из Общевоинского союза. Более того, он был из "Внутренней линии" (контрразведка РОВС - М.С.). Он был внедрен "Внутренней линией" в советскую организацию "Союз возращения на родину", работая в то же время на Сергея Эфрона, на советскую разведку. Его доклады шли Скоблину во "Внутреннюю линию" Общевоинского союза, в разведку белой эмиграции, которая передавала это в разведку советскую, а второй экземпляр шел прямо в советскую разведку.

Был там еще такой Николай Поздняков, школьный товарищ Эфрона. Очень начитанный и культурный человек, очень интересовавшийся молодыми людьми.

Он не имел отношения ни к какому союзу. Он был фотограф, и вокруг него роилась небольшая группка молодых французов-гомосексуалистов, которые активное участие принимали в наружном наблюдении для нужд резидентуры.

Был еще такой Вася Яновский, я не знаю, чем он вообще занимался, кроме своей разведывательной деятельности. Проживал в Бельгии и был помощником Эфрона по Бельгии.

Михаил Соколов: То есть - вы попали в компанию, я извиняюсь, законченных террористов.

Кирилл Хенкин: Савинков мечтал, что ему поручат убить Муссолини; он ни до чего не домечтался. А в мадридском отряде Рамон Меркадер домечтался. Его послали-таки убивать Троцкого.

Это мое присутствие в этой школе и отряде, потому что там формировались какие-то группы, выдергивали каких-то отдельных людей, куда-то они уезжали, приезжали или не приезжали. Какие-то ходили слухи, связанные с делом троцкистов, руководителя партии ПОУМ Андреаса Нина.

Якобы Нин бежал из тюрьмы, и его там кто-то застрелил.

Рассказывалось это с подмигиванием. Теперь-то все это известно.

Михаил Соколов: Известно, что всех их просто убивали.

Кирилл Хенкин: Просто убивали. А кто убивал? Со мной в одной комнате жил испанский лейтенант, когда я только что туда приехал, с такой неброской и нередкой фамилией Лопес. Мальчишка совсем юный.

Он пошел добровольцем в какую-то часть, там уже формировались какие-то дикие профсоюзные части, типа "красные львы" какие-то. Подмастерья парикмахерские собрали какой-то отряд. Он туда попал. Но его карьера фронтовая как-то не состоялась, его как доверенного товарища выдернули на спецработу, посадили в подвал, дали пистолет, и он стрелял, пока почти не сошел с ума. Покрылся какими-то язвами, попал в госпиталь. После госпиталя его привезли к нам, и он жил со мной, по ночам вскакивал, орал. Потом рассказывал, как это у него началось:

Потом я командовал отрядом, это все неинтересно. Я хочу сказать, насколько все это повлияло на дальнейшее:

Михаил Соколов: Получается так, что все 30-е годы, по вашему рассказу, пронизаны буквально террором, провокациями и вот этой тайной агентурной деятельностью, о которой, собственно, только сейчас, через 70 лет, люди получают какие-то клочки буквально информации. Получается, что есть действительно некая скрытая история, которая до сих пор не освоена совершенно. По крайней мере, о ней знают специалисты, но нормальные люди, которые учатся в школе, в университете, они этих знаний вообще не получают. Как это все-таки понять, что люди, тысячи людей, жили двойной жизнью?

Кирилл Ханкин: Не только они жили двойной жизнью, но они принимали участие в процессе более широкого масштаба, который выходил за рамки их собственной жизни. По сути дела, шло два различных потока истории. Что-то происходило на поверхности, и что-то происходило в глубине. Я знал о людях, которые приехали в Испанию, некоторые члены РОВСа ( Российского общевоинского Союза - М.С.) , пара генералов белых.

Одного я знал, почти с ним встретились, но не познакомились, он был там до меня. Капитан, инструктор пулеметного училища белой армии, специалист. Он приехал из Парижа, воевал в Испании, нога его не ступала ни в какой союз "Возвращение". И приехал он не с помощью Эфрона, а приехал с помощью Веры Гучковой, которая тоже была весомым работником. Он еще отличился тем, что Александр Орлов ( резидент НКВД - М.С.) застрелил его в собственном кабинете собственноручно. За что, почему - никто не знает до сих пор, и я не знаю. Но был такой персонаж, такой генерал Дьяконов. Сейчас он уже включен в книжку, не то "Герои внешней разведки", не то "Империя ГРУ". Многие знали, что он пашет на Москву. Это было всепроникающее влияние.

Михаил Соколов: Мой собеседник - Кирилл Хенкин, автор книг: "Охотник вверх ногами" - о своем друге-разведчике Вилли Фишере, более известный миру под псевдонимом Рудольф Абель; "Русские идут" - о советской эмиграции; участник войны в Испании.

- Кирилл, а вы знали, что с другой стороны, на стороне Франко воевали тоже русские и белые иммигранты, там довольно большая группа была?

Кирилл Хенкин: Она не была очень большой. Я должен признаться, что тогда я не подозревал, что среди белоэмигрантов, которые пошли служить к Франко, были тоже люди из той же организации, которая прислала меня в эту спецчасть. Об этом я узнал позже. У некоторых из них была очень интересная судьба. У них остались родственники. Они же никогда не были потом в Советском Союзе, они никак не проявились. Те, кто представлял какую-то серьезную ценность агентурную, где-то, скажем, во французских структурах, министерствах, в интересных каких-то отраслях промышленности, я полагаю, в большинстве своем так и остались там до пенсии, доживает свой век или дожил свой век во Франции.

Михаил Соколов: Мы упомянули террористическую деятельность советских структур. Были убиты перебежчики Кривицкий, Райс. Дело Игнатия Райса - известное, 37-го года. Не было ощущения, что этот терроризм - это, опять же, норма жизни 30-х годов?

Кирилл Хенкин: Мне удалось прочитать такую цифру, что в Организации (сеть НКВД на Западе - М.С.), которую возглавлял Яков Серебрянский, было все-таки, худо-бедно, 254 человека. Построить их перед собой - это внушительная компания.

В принципе считалось, что любой человек, отказавшийся вернуться, подлежит уничтожению. Потому что рассуждали так: а куда он денется? Он побежит в полицию, а в полиции, если у нас человек признается в чем угодно на вторые сутки, то уж там он и тем более расколется. Его надо, прежде всего, уничтожить, что и делалось.

Михаил Соколов: Тут в беседе с Кириллом Хенкиным в программе "Продолжительность жизни" мы подходим к фигуре Сергея Эфрона. Участник борьбы юнкеров против октябрьского переворота в Москве, белый офицер, становится не просто агитатором за возвращение на родину. Муж Марины Цветаевой, писатель, стал руководителем международной террористической организации НКВД с центром в Париже.

Сергея Эфрона Кирилл Хенкин хорошо знал.

Кирилл Хенкин: Он был человек исключительно романтичный, идейный, последовательный, честный, смелый. Но поскольку жизнь определяется не только качествами, но и недостатками, - я полагаю, что он был, может быть, недостаточно умным, может быть, ему просто не повезло. Есть своя инерция в такого рода организации. Тебе дают одно задание, ты не можешь отказаться. Стой тут, молодец, хорошо, теперь будешь стоять там. Теперь, значит, сделай то-то и то-то. Вы все время кому-то доказываете свою пригодность.

Я вам рассказал про несчастного испанского "тененте"( лейтенанта - М.С.) Лопеса. Он терзался: что он не оправдал доверия партии, что он оказался слабак. И когда он изо дня в день спускался в этот подвал, и приводили каких-то связанных людей, и он должен был им стрелять в затылок, он заболел. А если бы он был настоящий коммунист, тогда бы он продолжал это делать все равно.

Такого, который продолжал, я встречал Москве. Очень пожилой дядька уже был, он-то оправдал доверие партии.

Михаил Соколов: А Эфрон оправдал доверие?

Кирилл Ханкин: Дело Эфрона и гибели его и всей его группы. Почему их уничтожили? Я, кстати говоря, не верю в то, что все репрессии, какими бы масштабными они ни были, были всегда слепыми. Райс порвал с советской разведкой, а Кривицкий собирался, но не решался, а потом все-таки порвал. Оба порвали потому, что они по долгу своей службы и по условиям своей работы знали о том, что в разгар антифашисткой войны в Испании, советское руководство, назовем это Сталин, ведут переговоры с Гитлером для того, чтобы облегчить ему, снять у него последние колебания в отношении нападения на Францию. Согласитесь, в тот момент обнародование этих данных было бы ой как не ко времени.

Сталин распорядился в присутствии Литвинова (есть такая запись в наметках к дневнику Литвинова), проверяя списки, кого будут уничтожать. На какой-то фамилии Сталин остановился: "А этого со дна морского найти. Если не найдут, не уничтожат, свою голову пусть положат!".

Внешняя разведка пользовалась связью Коминтерна, которая дублировала связь дипломатическую. Отчеты этих переговоров Канделаки не шли через посольство.

Они шли так: Иосиф Виссарионович: "Кому он передавал? Расстреляете. - А этот мог знать? - Мог. - Тоже. - А этот мог не знать? Да. И всех, кто вокруг них в радиусе полета орла, чтобы всех уничтожить!"

Родзевич не работал по этой линии с Эфроном, его не тронули, его не отозвали в Москву.

А между Бельгией и Парижем курсировал Яновский. Расстрелян, без всяких лишних объяснений. Вернулся, расстреляли, будь здоров. Все, кто с ним работал в текущей работе парижской, ездил с его поручениями в Швейцарию, туда-сюда, безжалостно уничтожены.

Беневоленский, Поздняков - а этих в лагерь. Они поехали в лагерь - и Беневолевский, и Поздняков. Тоже абсолютно ни за что.

Савинков не работал по этой линии. Савинков пусть остается в Париже, Корде пусть остается в Париже.

Почему? Я голову ломал себе, почему я не попал в лагерь. Из всей нашей группы в Испании я уцелел по простой причине: я не имел к этим делам ни малейшего отношения.

Вот и езжай на здоровье. Сперва меня засунули на глухой какой-то участок фронта, где я рвал какие-то мосты, никому ненужные. Просидел я там, потом вернулся, и меня отправили домой.

Вот так просто довезли до границы, перевезли - будьте здоровы. Дали на билет. Люди, которые вроде меня, которые страшно шумно и заметно проявили себя как сочувствующие, как коммунисты, поехали в Испанию. А что с ними потом делать? Если они застревали во Франции, все было очень просто. Французы помещали их в лагерь, а потом они как-то просачивались и включались в Сопротивление.

Но если они возвращались в Советский Союз?

По сути дела, они должны были идти работать в аппарат госбезопасности, ничего другого им не могли просто предложить.

И заметьте, Абият убийца личный, вот убийца Райса, он пошел нормально работать в аппарат НКВД, хотя он был эмигрантом. Последнее его дело было участие в убийстве Райса, и он действовал вместе с Афанасьевым, они вернулись в Союз, пошли работать на Лубянку.

Афанасьев работал в одном из отделов, в котором я потом служил. А Абият, началась война, он поехал в Нью-Йорк возглавить ТАСС, под фамилией Правдин.

Куда же я мог попасть с такой биографией?

Испания - воевал нормально, получил потом назначение, уехал, потом вернулся. Но где-то заметка-то есть, дело-то есть. Поэтому, начинается когда война, Павел Анатольевич Судоплатов восстанавливает разгромленный свой агентурный аппарат на Западе. Там меня призывают - куда? Меня призывают в отдельную мотострелковую бригаду особого назначения КГБ СССР. И начинается вот эта самая уже бодяга там.

Михаил Соколов: Марина Цветаева - одна из самых трагических фигур в истории русской поэзии 20-го века. Семья Хенкиных дружила с Мариной Ивановной.

Раз уж вы затронули Эфрона и это дело, Марина Ивановна Цветаева, она, естественно, догадывалась об этой второй жизни мужа?

Кирилл Хенкин: Такая есть дама по фамилии Кудрова ( Ирма Кудрова - цветаевовед, - М.С.) , она на меня взъярилась: как я могу говорить, что Родзевич тоже был агентом, когда у меня нет для этого никаких доказательств.

Он - командир батальона, в котором я служу. Я знаю, что с отчетом он ездит к Орлову ( Орлов - Фельдбин, резидент НКВД в Испании - М.С,), я знаю, чем занимается этот батальон.

Вот ей (Цветаевой - М.С.) задается вопрос. ( После убийства Райса Сергей уже в Москве, она с сыном еще в Париже.)

- Чем занимался ваш муж?

- Он был коммунист, вы знаете, он занимался какой-то благотворительной деятельностью. Он, между прочим, помогал молодым людям, которые хотели ехать в Испанию, воевать на стороне республики, туда поехать. Следующий вопрос:

- Могли ли бы вы кого-то назвать из тех, кому он помог?

- Конечно, вот такому Кириллу Хенкину.

Значит, меня она тут же сдает, на всякий случай. Почему? Потому что она абсолютно точно знает, что я ко всему этому не имею никакого отношения. То есть я отношение имею, потому что я сын Елизаветы Алексеевны, которая с Сергеем Яковлевичем шурует в союзе "Возвращения на Родину" и которая, кроме того, дружит близко с Верой Гучковой. Что там они колдуют, я точно не знаю, но догадываюсь.

Михаил Соколов: Известно, что вы пошли просто и попросили Эфрноа, как знакомый знакомого, помочь.

Кирилл Хенкин: Он сам предложил. Потому что, когда он узнал, что я пошел к анархистам, он взвился, прибежал и говорит, что я сошел с ума.

Михаил Соколов: То есть Цветаева вас сдавала как человека случайного?

Кирилл Хенкин: Случайного.

- А кто еще?

- Какой-то Лева, но это я не знаю.

- Левка Савинков, который учился в школе с ее дочкой, который потом переписывался с ней (Ариадной - М.С.) до ее самого ареста в Москве, который бывал у них постоянно, которого она знает с детства.

- Поскольку она знает, что он по брови залез в это дело, - так не ведет себя человек, ничего не знающей, не соображающий. Все она отлично знала. Человек (Эфрон -М.С.) ничего не зарабатывал, вдруг он начал получать какую-то регулярную, пусть небольшую зарплату. Тут есть две школы мысли: либо 1500 франков в месяц, либо больше. Вот тут точно никто не знает.

Михаил Соколов: Это большие деньги были? Для жизни достаточные?

Кирилл Хенкин: Можно было жить. Почему-то, когда про одного писателя, живущего на тех же правах, что Эренбург в Париже (Савич) при Вере Гучковой кто-то сказал, что Савич так пренебрежительно говорит о людях, сотрудничающих с разведкой.

И вот что казала Вера: "Тоже мне - пижон. Так же, как мы все, получает свои пять тысяч в месяц". Я вполне допускаю, что она получала пять, он (Эфрон - М.С.) получал полторы или две. Потому что она была дочь Гучкова, потому что она должна была поддерживать какой-то стиль жизни.

Михаил Соколов: Она была тайный агент, а он был фактически открытым.

Кирилл Хенкин: О ней не знал только ленивый, очень ленивый.

Михаил Соколов: Если вернуться к Цветаевой и Эфрону, после этих событий, вы все-таки Марину Ивановну знали, у нее другого выхода, кроме как ехать в Советский Союз, вообще не было?

Кирилл Хенкин: Она, по-моему, нигде не могла выжить. Она была человек совершенно невыносимый, она была ужасный человек. Мне даже Вера (Гучкова - М.С.) писала о ней уже после нашего выезда, уже сюда в Мюнхен. Вспоминая рождение сына, какой он (Мур - М.С.)был страшный мальчик. Что даже когда она видела его четырехмесячным ребенком в колясочке, она склонилась над ним, на нее глядели злые пронзительные глаза тридцатилетнего человека. Надо вам сказать, что он был действительно отвратителен. Поэтому я его всегда считал, как многие, сыном Родзевича. Вера это пишет: "Но это можно объяснить - у него была такая ужасная мать, что он мог таким родиться. Он ненавидел всех и презирал весь мир, а это от нее!". Марина Ивановна считала, что по отношению, скажем так, к ней, Сергею, и к Муру, никаких ограничений моральных и этических не существует и существовать не может. Можно делать все.

Могла ли она не ехать? Нет. По двум причинам: потому что Сергей уже был арестован.

Михаил Соколов: Она знала об этом или догадывалась?

Кирилл Хенкин: Она, по-моему, нигде не могла выжить. Она была человек совершенно невыносимый, она была ужасный человек. Мне даже Вера писала о ней уже после нашего выезда, уже сюда в Мюнхен. Вспоминая рождение сына, какой он был страшный мальчик. Что даже когда она видела его четырехмесячным ребенком в колясочке, она склонилась над ним, на нее глядели злые пронзительные глаза тридцатилетнего человека. Надо вам сказать, что он был действительно отвратителен. Поэтому я его всегда считал, как многие, сыном Родзевича. Вера это пишет, но это можно объяснить - у него была такая ужасная мать, что он мог таким родиться. Он ненавидел всех и презирал весь мир, а это от нее. Марина Ивановна считала, что по отношению, скажем так, ни ей, ни Сергею, и ни Муру, никаких ограничений моральных и этических не существует и существовать не может. Можно делать все. Могла ли она не ехать? Нет. По двум причинам: потому что Сергей уже был арестован.

Кирилл Хенкин: Я думаю, что она догадывалась, потому что Аля еще была на свободе, она ей как-нибудь дала знать.

У них был какой-то такой душевный, что ли, пакт - оставаться друг другу верными до конца. Причем, ей, скажем, для этого требовалось параллельно иметь бесконечную череду романов:

Ему - не так.

И она соблюдала эту сторону тоже. У нее было чувство жеста, это она понимала. Эффектного жеста, эффектной концовки стиха - все это некая такая театральность. Одной беспринципностью прожить нельзя, надо ее еще с толком использовать.

Не менее беспринципен был, скажем, Родзевич. Он дурак-дурак, но хитрый. Он понимал, что возвращаться в Союз нельзя, он бы лучше повесился тут. Он вовремя заболел, в Испании, уехал на лечение во Францию и вернулся на старую работу, легализовался, все тихо. Приезжал в Москву где-то в 60-е годы, не искал со мною встречи.

А Цветаева должна была там быть.

А потом начинается полная неадекватность реакции, непонимание, на что она может рассчитывать, что люди для нее сделают, а чего они для нее не сделают никогда. Муж уже ждет расстрела, так еще не объявлено, может быть, она не знает, но он в тюрьме.

"Не оставить ли Пастернаку, уезжая в эвакуацию, ее сына на своей даче?"

То есть, это совсем не смешно, это страшно.

Он (Пастернак -М.С.)уже изошел всем, чем мог, от ужаса.

К Асееву она обратилась, по некоторым моим таким догадкам, когда ее затребовали органы уже в Елабуге, чтобы она сотрудничала.

Нашли к кому идти с этим предложением.

Она знала об Эфроне Сергее, конечно.

И она не знала.

Почему?

А она не обязана знать.

В отношении возможности полного беспринципного обмана она не делала различий: Я уж не хочу рассказывать другие семейные дела.

Михаил Соколов: Когда мы обо всем этом говорили, об истории из учебника и истории, которая за этими строками, до сих пор не прочитана, - у вас не остается ощущения сейчас, что нынешняя Россия во многом переживает то, что уже пережито было эмиграцией? Смена вех, евразийство, может быть, скоро будет какая-то увлеченность опять этими левыми идеями, только в какой-то другой форме, терроризм и так далее. То есть все как бы повторяется, это все было прожито, но другими людьми, а теперь переживается страной.

Кирилл Хенкин: На вопрос я отвечу вопросом: а не кажется ли вам, что это сейчас вместе с Россией начинает переживать и весь остальной мир? Это подспудное течение, постепенно просто из-за своей насыщенности, из-за того, что во всех странах, в одних раньше, в других позже, начинают всплывать на поверхность факты, которые принадлежат к вот этой второй истории. И мне вспомнилось одно интервью Джона Ле Каре, мне понравился один ответ.

Журналист спросил его: "Ваши бывшие коллеги по разведке, наверное, имеют к вам претензии, потому что вы раскрыли какие-то вещи, которые могут пригодиться противникам, противной стороне?" Он говорит: "Это ерунда. Они отлично понимают, что все, что противной стороне нужно знать, противная сторона узнает, так или иначе. Нет, что они очень не любят, так это когда такого рода вещи узнает рядовой читатель и рядовой человек!"

То есть - когда мыслящие просто люди начинают узнавать факты этой скрытой истории.

То, что раньше была мудро организованной и проведенной провокацией, которая приводила к нужным результатам, сегодня какой-нибудь обыватель, когда ему на блюдечке подают некий свершившийся факт и говорят - вот, ты видел? Так это надо понимать двояко - так-то и так-то. А он говорит: а, может быть, трояко? А, может быть, еще какой-то смысл есть в происшедшем? Вот это все действительно производит, на мой взгляд, какой-то тектонический сдвиг в сознании.

Михаил Соколов: Моим собеседником был писатель и публицист Кирилл Хенкин. Он сделал все, чтобы не стать советским разведчиком, но был рядом с ними - с Александром Орловым, Сергеем Эфроном, Константином Родзевичем, Гучковой, Вили Фишером. Стал свидетелем жизни русского Парижа и участником подлинной, еще во многом скрытой - истории 20-го века.