Дмитрий Волчек: Гость ''Поверх барьеров'' – польский режиссер Михал Марчак, автор документального фильма ''На краю России''. Фильм снят в Заполярье, на крошечной погранзаставе. В 50-х годах прошлого века возникло несколько таких постов в ледяной пустыне. Практического смысла не оказалось, ни одного нарушителя границы за полвека не поймали, да и неоткуда им было появиться, и Михал Марчак снимал уходящий мир: сейчас эти погранзаставы ликвидируют. В фильме реконструирована история обучения жизни в суровом климате: новобранца Алексея тренируют опытные пограничники. В курс входит, в частности, умение выкопать укрытие в снегу и провести там три дня. Вскоре после того, как Михал Марчак закончил съемки своего фильма, появилась картина Алексея Попогребского ''Как я провел прошлым летом'', снятая в тех же краях, но мне показалось более важным сравнение с давней лентой Виттори Дзурлини ''Пустыня Тартари'' по знаменитому роману Дино Буццати. Как и герои Буццати, шестеро персонажей фильма ''На краю России'' готовятся к нападению несуществующего противника, и это ожидание проходит в отправлении ритуалов. Священных предметов не так много: пограничный столб с гербом СССР, портрет Путина, портянки и устав. О сходстве с ''Пустыней Тартари'' я спросил Михала Марчака.

Михал Марчак: Да, я читал роман Дино Буццати, хотя и довольно давно, но фильма не видел. Монтажер мне тоже говорила, как и вы: ''Мы снимаем новую ''Татарскую пустыню''. Но на самом деле меня вдохновила другая книга – роман Рышарда Капущинского о России. Я его читал в детстве, и мне запомнилась такая метафора – даже не знаю, шутка это или правда, – что в Советском Союзе в 60-х не было металла, чтобы делать ложки и вилки, потому что всё ушло на колючую проволоку для границы. И вот возник польско-российский проект – пять польских режиссеров снимали фильмы в России, а пять российских в Польше – и я сказал, что хочу посмотреть, как сегодня выглядит российская граница. В своей заявке я написал: ''Может быть, остались еще отдаленные погранзаставы, где мало людей''. Конечно, я не представлял, как это выглядит на самом деле. И по случайности я познакомился с женщиной, которая работала в российской армии, и она мне дала видеокассету, любительскую съемку, сделанную на одной из заполярных погранзастав, просто разговоры солдат. Мне очень понравилась эта белизна, и я решил приехать с профессиональной камерой. Выяснилось, что ни один российский режиссер никогда такие погранзаставы не снимал. Архангельское телевидение делало трехминутный фильм, больше я ничего не нашел. И мне очень захотелось там снимать, потому что я знал, что эти погранзаставы закрываются. В них ведь нет совершенно никакой нужды. Сейчас закрылась уже половина, и этой базы, которую мы снимали, тоже нет. Так что в значительной степени это уже все в прошлом.



Дмитрий Волчек: А как вы нашли главного героя, Алексея, новобранца, который отправляется служить на эту базу?

Михал Марчак: В Петербурге у нас был кастинг среди призывников. Мы пробовали много молодых людей, но Алексей нас заинтересовал с самого начала. Он сын флотского генерала из Владивостока и, хотя ему было всего 18, он был необычайно уверен в себе: ''Я могу делать всё, выживу везде, меня не сломить''… Он выглядел взрослее всех остальных. Другие пограничники на этой заставе гораздо старше, так что мы искали кого-то, кто может найти с ними общий язык, будет партнером, насколько это возможно при такой разнице в возрасте.

Дмитрий Волчек: И вы сами устроили так, чтобы он отправился на эту заставу?

Михал Марчак: Да, мы сами всё организовали. Ведь призывника можно отправить куда угодно, но если у вас есть связи в армии, назначение можно изменить. Забавно, что на такую заставу можно попасть, если у тебя есть связи: родители по блату отправляют сыновей в такие места, ведь там безопасно. Если какая-то опасность и возникает, то только из-за погоды. Но там служат профессионалы, они знают, как вести себя в таком климате. На других пограничных заставах гораздо опаснее. Знаете, сколько в России случаев нападений на пограничные патрули? Об этом не сообщают в новостях, но на самом деле нападают очень часто, и не только на Кавказе. Так что это безопасное место. Но то, что многие туда хотят попасть, мне кажется забавным.

Дмитрий Волчек: Так это его отец-генерал всё устроил?

Михал Марчак: Нет-нет, это мы сами устроили, просто я сначала думал, что как-то неловко посылать человека в такое жуткое место, а потом обнаружил, что, наоборот, оно считается хорошим, и попасть туда можно по блату. Это довольно смешно.

Дмитрий Волчек: Он был студентом Петербургского университета?

Михал Марчак: Он ушел из университета и решил служить в армии, хотел стать контрактником, профессиональным военным. Это нас вполне устраивало, потому что мы хотели найти человека, который хотел бы там служить. Так что это был его выбор.

Дмитрий Волчек: Он провел 30 часов под снегом, выкопал берлогу и спал там, ужас.

Михал Марчак: На самом деле такая тренировка должна занимать, если не ошибаюсь, 78 часов, но мы договорились, что они сделают ее короче, потому что для фильма все равно – сидит он под снегом 78 часов или 30. Мы ведь хотели, чтобы все было как бы показано его глазами, а тут он бы исчез на 4 дня. Так что мы попросили вернуть его на базу пораньше. Иногда даже шесть дней продолжается такая тренировка на выживание. Вы смеетесь, но это вовсе не глупость. Дело в том, что погода там очень стабильная. Бывает, шесть-семь дней хорошая, а потом резко меняется, и шесть дней метет пурга. Выйти на улицу невозможно; если высунешь руку за дверь, ты ее даже не увидишь. Если пурга началась, когда ты далеко от базы, всё – если у тебя нет хорошего навигационного оборудования, ты мертвец. Единственный выход – вырыть берлогу, залезть в нее и ждать, пока погода переменится. Это очень разумно. Вообще все, что они делают, очень разумно. Когда ты знакомишься с местной природой – а это там главный убийца – ты понимаешь, что должен ее уважать.

Дмитрий Волчек: И еще портянки!

Михал Марчак: Да, и в них тоже есть смысл. Их облепляет лед, и нога согревается. Да, конечно, это очень примитивная вещь. Но, знаете, у нас были ботинки ''Baffin'', это канадская компания, они стоят 350 долларов и выпускаются для полярников, и эти ботинки ничуть не лучше, чем валенки. Я, в конце концов, стал носить валенки, потому что ботинки слишком долго зашнуровывать. Так что все эти примитивные вещи отлично действуют.



Дмитрий Волчек: Слушайте, я не понимаю, как молодому польскому режиссеру удалось завязать такие связи в российской армии, чтобы отправить призывника в погранзону, и как вообще вам удалось переправить туда съемочную группу, ведь снимать в таком месте нельзя без разрешения ФСБ…

Михал Марчак: Иностранцы не имеют права посещать этот район. Нужно получить специальное разрешение, чтобы приблизиться на 70 километров к границе. Это был очень долгий процесс. Всё заняло почти два года – от замысла фильма до начала съемок. И до последнего момента я не знал, разрешат ли снимать. Москва не говорила ни да, ни нет. Мы наняли очень хорошую компанию в Петербурге, они делали фильм о Джеймсе Бонде, и у них были хорошие связи. А я путешествовал по России – Мурманск, Архангельск, Воркута, Владивосток, Нарьян-Мар, по всем пограничным городам. Люди в провинции были очень открытые, доброжелательные, и они часто повторяли ''Курица не птица, Польша не заграница''. Поскольку мы так долго общались, почти два года, они убедились в том, что мы не собираемся делать антироссийский фильм.
Они видели, с кем мы встречаемся, какие вопросы задаем, как внимательно изучаем тему. Поняли, что мы не гонимся за сенсацией, что нас интересует человеческий аспект. В Воркуте они даже разрешили мне пройти курс молодого бойца – я сам вырыл укрытие в снегу и провел там два дня, мне очень понравилось. Так что, когда в фильме это сделал мой герой, я уже знал, что ничего страшного не произойдет. И вот эти люди, понимая, что ни одного фильма об этом нет, как-то убедили Москву дать разрешение. Но проблемы у нас все равно возникли. В середине съемок прилетели люди из ФСБ на вертолете, перерыли все наше оборудование. Они вели себя очень вежливо, но явно что-то искали. Рассматривали наши ножи – не длиннее ли они 12-ти сантиметров, изучали наши камеры, но ничего не нашли и уехали. А потом ФСБ провела обыск в петербургском офисе, и тоже ничего не нашла. Мы были уверены, что все материалы, которые мы отсняли, будут просматриваться, когда мы прилетим на вертолете. Но ничего не случилось. Мы вернулись в Польшу без всяких проблем. Видимо, они убедились, что мы не замышляем ничего враждебного, что мы не агенты НАТО, не враги. Ведь они думают, что раз Польша вступила в НАТО, значит стала врагом. Это печально, потому что у нас общее культурное прошлое, и мы понимаем друг друга больше, мне кажется, чем англичан или немцев. Поэтому мы и смогли сделать фильм – благодаря человеческим отношениям.

Дмитрий Волчек: И как долго вы там снимали?

Михал Марчак: Два месяца, потом съемочная группа улетела, и я остался еще на месяц. Ну, у нас просто денег не было три месяца держать там группу, так что я сам кое-что доснял, там есть сцены, которые я один снимал.

Дмитрий Волчек: А где вы там жили, как все поместились, это же маленький домик?

Михал Марчак: Наверху. Там раньше был склад, и они освободили его для нас. Там проще жить в одной комнате, ее легче отапливать. Это было вполне сносно, потому что мы все прошли подготовку, мы знали, что там будет минус 40-45. Мы полгода тренировались в Польше, в горах, ну а потом еще в Нарьян-Маре, и в Воркуте я прошел этот курс, так что мы знали, как одеваться, как себя вести в опасных ситуациях, все наше съемочное оборудование продублировали, на случай, если что-то сломается. Так что мы долго готовились, и нас консультировали люди, которые участвовали в экспедициях к Южному и Северному полюсу, а там ведь гораздо холоднее – минус 60-65. Ну и пограничники – люди очень опытные. Капитан знал, что на следующий день будет пурга, и сегодня надо работать на улице, а завтра не выходить из дома. Так что мы просто выполняли их распоряжения. Они прекрасно знали, как выжить в таком климате.

Дмитрий Волчек: А они не возражали, что вы их снимаете, так глубоко заглянули в их жизнь?



Михал Марчак: Ну, это проблема любого документального фильма. Есть люди, которые не решаются открыться. Я работал как оператор на двух других документальных фильмах, которые снимались в России, и мне кажется, что русские – один из самых открытых народов для документалистики. Русские очень естественно себя ведут, у них нет всех этих западных комплексов. Западные люди очень часто носят маски, что-то изображают. Ну нет, конечно, не стоит так обобщать, но в самом деле: в России я встретил очень естественных людей, готовых, чтобы их снимали, уверенных в себе. Таких людей в России больше, чем на Западе. Так что снимать в России проще, но есть одно важное условие – нужно, чтобы тебе доверяли. Ведь мы провели там три месяца, да еще и раньше я один приезжал на две недели, и постепенно удалось завоевать их доверие. С каждым днем они становились нам ближе, потому что видели, что мы снимаем. Мы снимали, как они ссорятся, ведут себя не очень хорошо, а на следующий день снимали сцену, где тот же человек предстает в другой, выигрышной для него ситуации. В общем, они поняли, что фильм в результате будет сбалансированным, что мы не станем вырезать все сцены, где они выглядят достойно и покажем их пьяницами. Что главное для режиссера-документалиста? Чтобы его персонаж чувствовал себя рядом с ним в безопасности. Чтобы его персонаж знал: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, даже если сделает глупость, он может доверять режиссеру. Что ты не исказишь его образ, что ему не придется себя стыдиться, что ты не используешь его для какой-то темной цели. И если ты потеряешь такую связь с героем, фильм не получится. И кстати очень важно объяснять ему, что ты снимаешь, что ты хочешь, ничего не скрывать, чтобы не было секретов и попыток манипулировать – это до добра не доведет.


Дмитрий Волчек: Вы, наверное, были первым иностранцем, которого они видели в своей жизни…

Михал Марчак: Ну, они ничего не имели против Польши, и я немного говорил по-русски, так что они постепенно позабыли об этом. Мы действительно подружились. С сержантом Валерием, например. Он отличный парень, но жизнь у него была такая сложная. Он там в фильме предсказывает, что, когда он вернется домой, жена его бросит. Так оно и случилось. Вообще многие люди, которых я знаю, сломались бы после первого удара, который выпал на его долю, а он сохранил самообладание после стольких несчастий. Много было того, о чем мы просто умолчали в фильме, потому что это слишком личные вещи.

Дмитрий Волчек: Сообщество ваших пограничников вообще очень интересно, такой архаичный коллектив. В их картине мира много советских представлений, что-то из XIX века, офицерский кодекс. Так или иначе, все из прошлого, это категорически несовременный мир.

Михал Марчак: Это верно, но ведь Россия вообще такая. Даже молодежь. Россия до сих пор остается довольно закрытой страной. Я спрашивал у многих молодых людей, есть ли у них загранпаспорт, и оказывалось, что нет, только внутренние паспорта. Ведь за границей бывают очень немногие. Но в этом есть и своя красота. Русские сохраняют традиции, и отсюда их архаизм. И особенно у этих людей, которых я снимал: они все были в возрасте, такие любители Высоцкого. Мне было очень интересно наблюдать, какое важное место занимает для них идеология.

Дмитрий Волчек: Да, такой ритуальный мир – поклонение пограничному столбу с советским гербом, или празднование 9 мая с рукописным плакатом на стене и торжественным построением. Может быть, в какой-то большой военной части это и казалось бы нормальным, но когда все эти ритуалы исполняют шесть человек в маленьком домике среди льдов и снега…

Михал Марчак: Вот это меня напугало, честно говоря. Знаете, многим в Польше не понравился мой фильм, они говорили – что же это ты снял кино, в котором русские показаны в таком хорошем свете. Чего ты снял такой теплый фильм, ты что забыл, что было в русско-польской истории? И правда – большинство россиян не знают о пакте Молотова-Риббентропа, о нем не рассказывают в школе, и я понимаю, откуда исходит это недружелюбие. Но я-то принадлежу к новому поколению и хочу сам судить. И вот тут я как раз судить могу: потому что меня эти празднования и этот патриотизм пугают. Я чувствую, что эти люди – пусть они мои друзья и вообще хорошие люди сами по себе – но, если начнется война или просто возникнет ситуация, когда им придется выбирать, на чьей стороне быть, они меня через пять секунд закатают под
лед, потому что это для них самая важная вещь. И я не скрываю в своем фильме, что это меня пугает. Так что не вполне понимаю, почему в Польше этот фильм восприняли как пророссийский. По-моему, он объективный. Я показываю этих людей такими, какие они есть. И, конечно, мне было интересно ответить на вопрос, как 140 миллионов человек смогли сохранить такую огромную страну, и как живет народ, у которого есть песни о мелких конфликтах на границе, и целый праздник – день пограничника. Я не знаю ни одной страны, у которой был бы такой культ границы. Польша потеряла половину своей территории, есть люди, которые об этом сожалеют, но большинству все равно. А в России сочинили десять песен о маленьком острове Даманский, который чуть было не захватили китайцы. Это какое-то безумие, и об этом я и хотел сделать фильм.

Дмитрий Волчек: А есть у вас объяснение, почему так произошло?

Михал Марчак: Думаю, что потому, что так мало людей должны были охранять столь большую территорию. И ведь это невероятно, что они смогли побороть всех врагов. И столько людей погибли за это. Даже невозможно вообразить, сколько погибло людей ради того, чтобы Россия осталась такой огромной. И эти огромные жертвы не забыты. Это ментальность, которой на Западе больше нет. Прошлое прошло, мы живем в настоящем, мы знаем о мертвых предках, но никто не собирается за них погибать. Во время Варшавского восстания погибло 250 тысяч человек, но я не вижу сейчас такой острой памяти о том времени, как в России о Второй мировой войне. Польша тоже страшно пострадала во время войны, но люди думают о сегодняшнем дне, они не так вовлечены в прошлое, как русские. Не знаю, хорошо это или плохо. Но в памяти о прошлом есть своеобразная красота. Я не могу это критиковать, не могу поддерживать. Просто вот так это есть.

Дмитрий Волчек: Между прочим, главный фильм о русско-польских отношениях, снятый уже в 21 веке – это ''Катынь''. И любой другой польский фильм о России неизбежно окажется в тени огромной картины Анджея Вайды.

Михал Марчак: Ну, фильмы такого типа мне не нравятся, и сам я никогда бы не смог снять такой фильм. Это не мой стиль. Но ведь обе стороны делают подобные фильмы. Это своего рода культурная война, война за то, чтобы зрители не забывали. Но мне хотелось бы жить в мире, где людям не объясняют, что им следует думать, где они сами делают выводы. Мне не нравится, когда кто-то приходит со своим представлением о реальности и говорит тебе, что это единственная правда. Если кто-то говорит тебе, что русские плохие – это чушь. И если кто-то в России говорит, что не нужно любить НАТО – это такой же вздор. Каждый сам должен делать выводы для себя. И это как раз я и хочу делать в своих фильмах. Я не хочу снимать кино, которое навязывает выводы, я хочу предлагать тему для обсуждения. И категорически не хочу навязывать людям свое мнение. Навязывать другим свое мнение слишком просто. Манипулировать в кинематографе – проще простого.



Дмитрий Волчек: Стало быть, у вас в фильмографии уже три русских фильма. Что привлекает вас в России столь сильно? Почему Россия, а не Китай, Америка или какая-то еще страна?


Михал Марчак: Здесь большой элемент случая. Потому что мой фильм – это часть русско-польского проекта, а на двух других картинах я был только оператором, а не режиссером. Но Россия меня действительно сильно занимает. Понимаете, я вырос среди всей этой пропаганды – Россия такая, Россия сякая, фильмы, вроде ''Катыни''… Мне это надоело, я хотел создать собственное представление об истории наших отношений. О старых проблемах и о том, что происходит сегодня, потому что это такая запутанная тема. Мне казалось, что все, что мне говорят, не отражает полную картину, так что я хотел бы создать впечатление сам. Истории России и Польши так переплетены. Я хотел это понять и, благодаря этому проекту, у меня появилась возможность это сделать. Черчилль сказал о России, что это загадка, покрытая тайной, обернутой в секрет. И это правда. И это очень интересно, потому что в России столько противоречий, такая смесь старого и нового. Когда я приезжаю в Россию, я вспоминаю свою молодость, когда все мы в Польше были девственницами, которых трахнул Запад. Для нас это время уже в прошлом. Польша уже стала наполовину западной страной, а в России эта стадия еще не пройдена, Россия еще сопротивляется Западу. За этим очень интересно наблюдать. Мне вообще нравятся страны в процессе трансформации. В этом очень много энергии, именно поэтому русские фильмы сейчас очень хороши, и столько интересного появляется в России – в живописи, в музыке, в кино – потому что для вас этот процесс трансформации еще не закончен. И в Польше в тот период тоже были лучшие фильмы. Когда ты голоден, когда ты должен бороться за выживание – ты делаешь интересные вещи. Если ты сыт и ленив, ничего не хорошего не получится. Вот почему меня сейчас интересует Россия.Когда я приезжаю в Россию, я вспоминаю свою молодость, когда все мы в Польше были девственницами, которых трахнул Запад. Для нас это время уже в прошлом. Польша уже стала наполовину западной страной, а в России эта стадия еще не пройдена, Россия еще сопротивляется Западу.

Дмитрий Волчек: Ваш фильм уже показывали в России. Он был на фестивалях в Перми и Екатеринбурге…

Михал Марчак: Да, залы были полные, женщины даже плакали в конце. И это было очень приятно, потому что я хотел, чтобы получился фильм и для русских зрителей тоже. Но потом произошло что-то странное, я очень огорчен. Московский фестиваль хотел взять мой фильм, но так и не взял. В Перми мне обещали показать его еще в двадцати городах, но теперь не отвечают на мои имейлы. Я надеялся, что его покажут по российскому телевидению, но тоже пока ничего не выходит. Я не понимаю, почему к нему нет интереса. Просто не понимаю.