Александр Генис: ''Back to School'' написано на дверях всех магазинов, где устраивают распродажи для студентов накануне начала нового учебного года. Но стоит ли туда, к учебе, возвращаться, если тяжелейший экономический кризис не обещает работы выпускникам университетов, особенно тем бедолагам, которые выбрали себе никому не нужную – гуманитарную – профессию. И это – серьезная проблема, которая может перевернуть всю систему высшего образования в стране. А ведь известно, что 77 из 200 лучших университетов мира находятся в США. Их лозунг звучит так: ''Университет дает не профессию, а образование''. Каким же оно будет в свете кризиса? На эту тему в еженедельнике ''The Nation'' (''Нация'') рассуждает писатель Уильям Дересевиц. Я попросил Владимира Гандельсмана, который сам преподает в колледже, познакомить нас с этим материалом.

Владимир Гандельсман: Автор начинает с того, что у него, - а он был в это время преподавателем Йельского университета, - один из студентов спросил, нет ли у него кого-то в Колумбийском, чтобы поговорить об аспирантуре. У автора был знакомый пожилой профессор, который говорить отказался, заявив: ''Больше тему аспирантуры не обсуждаю. Идти туда – совершить самоубийство''. Взгляд экстремальный, но сегодня весьма распространенный. Большинство профессоров, которых знает автор, того же мнения.

Александр Генис: А каково мнение самого автора?

Владимир Гандельсман: Он не столь категоричен. Он говорит следующее: конечно, идите, если вы чувствуете, что от этого зависит ваше счастливое времяпровождение, - возможно, это будет прекрасный опыт, вы обретете хорошие знания, но знайте: вы проведете там лет семь, а может быть, больше, и с большой степенью вероятности не найдете достойной работы по окончании. О студентах Йейля он говорит, что профессура рада, если хотя бы половина студентов находит работу. И это – Йейл! И так было еще до финансового кризиса. Сотни претендентов на одно место.

Александр Генис: Но какова ситуация была раньше и в чем причина упадка?

Владимир Гандельсман: Ситуация ухудшается давно. Люди, которые заканчивали университеты в конце 80-х, были обнадёжены: им говорили, что кризис предыдущих двух десятилетий подошел к концу, поскольку многие из тех, кто начинал в 60-е годы, уходили на пенсию. Да, это так, но ситуация-то ухудшалась. Это связано с университетской политикой. Вместо того, чтобы брать людей на постоянную работу в качестве tenure (это контракт пожизненного найма), деканаты стали переходить на повременщиков. И вот результат: с 1991 года по 2003 число полноценных работников увеличилось на 18% , а число временных на 87%. Однако не это главное.

Александр Генис: Что же главное?

Владимир Гандельсман: Не столь заметное, но очень важное изменение именно в том, что берут на полную ставку, но без гарантий (то есть без ''теньюрства''). Число работников с гарантированным контрактом составляло в 2003-м году всего 35%. Содержание этой тенденции можно выразить модным словцом: эффективность. Временных, на полной они ставке или на почасовой, нанимать дешевле и увольнять проще. Факультеты и кафедры экономят деньги и легко меняют направление преподаваемых курсов. То, что происходит в академических кругах – это то, что происходит в американской экономике, и это длится последние лет 40. Надежные, постоянные высокооплачиваемые должности заменяются временными и низкооплачиваемыми. Это сказывается на всём: на качестве работы, на взаимоотношениях преподавателя и студента и т.д. Понимаете, есть разница в рабочих отношениях между начальником в ''Дженерал Моторс'' (скажем) и его рабочим и между профессором-наставником и аспирантом. В первом случае они достаточно формальные, нанимателя и рабочего разделяет культурная пропасть и физическая дистанция. Во втором – отношения тесные. Профессор и аспирант принадлежат к той же культуре, тому же кругу людей. Профессор – ваш единственный руководитель, ваш ментор, вы – его потомство, его гордость, если, конечно, вы хороший аспирант. Вот эти изменения, это насилие над системой разрушает это родство. Как быть профессорам, которым надо учить студента и согласовываться с системой, эксплуатирующей их труд, непонятно.

Александр Генис: Значит ли это, что гуманитарная наука в опасности?

Владимир Гандельсман: Автор статьи считает именно так. И не он один. Все политические и семейные устремления направлены в противоположную от гуманитарных наук сторону. Так сказать, в практическую сторону. В техническую, финансовую, туда, где востребованы люди. В прошлом году университет в Олбани объявил о закрытии кафедр французского, итальянского, русского языков, классической литературы и театральной кафедры, то есть произошла ликвидация гуманитарных дисциплин – сразу и оптом.

Александр Генис: И что же приходит им на смену? Какие конкретно востребованы направления?

Владимир Гандельсман: Инженерия, сельское хозяйство, подготовка медицинского персонала, математика, научное образование. Очевидно, что политические науки, философия, история, антропология не входят в число первоочередных и вообще важных. Есть даже предложения сократить срок обучения в колледже до 3-х лет, чтобы не морочить голову студенту какими-то посторонними гуманитарными возможностями.

Александр Генис: Что говорит об этом нынешний президент Барак Обама?

Владимир Гандельсман: Все политики, начиная с Обамы и ниже, говорят исключительно о научно-технических дисциплинах. Конечно, мы живем в пору технологической революции. Но система, которая игнорирует гуманитарные науки, - так говорит один из исследователей современного положения дел в Америке, - скатывается к китайскому варианту, где всё внимание направлено исключительно на то, как организовать производство и как управлять им. Научное образование даёт техников и технологов, гуманитарное – мыслящих людей, граждан. Странно, что это не дебатируется. Допустим, такой вопрос: всем прекрасно известно, что чем меньше группа, чем индивидуальнее общение, тем лучше обучение. Но есть факультативы, когда собирается по 200-300 студентов в аудитории. Чему можно научить в такой ситуации? Ничему. Экономия в затратах на такое обучение катастрофически сказывается на качестве. Ни у профессоров, мало получающих, ни у студентов нет стимула творчески работать и учиться. В 2003 году в Америке было 400 тысяч профессоров с постоянным контрактом против 6-ти миллионов школьных учителей. Необходимо иметь в пять раз больше.

Александр Генис: Но для этого нужны деньги.

Владимир Гандельсман: Страна Америка, утверждает автор статьи, богатая страна. Пока ещё богатая. Необходимо перераспределение денег. Всюду, во всех областях, верх одерживает бюрократия. Президентская зарплата в лучших колледжах Америки почти полмиллиона долларов. И примерно столько же получают еще человек 8 администраторов, окружающих президента колледжа. И это вместо того, чтобы поощрять наиболее талантливых студентов. Администрация – это вообще специфическая система, которую надо менять. Эти люди, если они были профессорами, не возвращаются к преподаванию, а порой они просто скачут с места на место, занимая высшие административные посты, и поэтому они не принимают близко к сердцу то, что происходит в университете.

Александр Генис: Схема напоминает положение дел в обществе, где есть богатая элита и – на другой стороне – все остальные.

Владимир Гандельсман: Статья об этом. Всем правит экономика. Давайте подведем итог на таком примере. Университет предлагает аспиранту получить гуманитарное образование. Но делает это некачественно, потому что не хочет нанимать высокоплачиваемого профессора. Что он делает? Он берет того же аспиранта и вынуждает его обучать своих студентов бесплатно, вменяя ему в обязанность преподавание. Я это прекрасно знаю, потому что сам преподаю. Преподавание, например, иностранного языка входит в обязанности аспиранта. Но ведь он сам еще как следует не выучился. Таким образом, университет не тратит деньги на качественное обучение, при том, что у него эти деньги есть. Он их экономит. Так понимается экономика и эффективность. Ничего хорошего в перспективе не получится. Так что можно смело сказать, что американское образование (особенно гуманитарное, на которое искусственно была ''накинута'' сетка технократических стандартов) в настоящее время находится в глубочайшем кризисе. Структурном и затяжном.

Александр Генис: Ещё в середине XIX века, то есть полтора века назад, американцы начали выстраивать свою систему. Идея была довольно благородная: сделать образование доступным для всех, не так ли?

Владимир Гандельсман: Да, но появление ''нового образования'' совпало с эпохой индустриального общества, и образование приобрело чисто индустриальные черты. Система тестового контроля — полная аналогия конвейерного производства. Подготовка узких специалистов, способных проделывать ограниченный набор операций, — доминанта образовательной индустрии. В элитарном образовании (престижные школы и вузы) в Америке сохраняется живое, преимущественно индивидуальное, общение учителя и ученика, бесконечные объёмные сочинения (эссе), их вдумчивый анализ педагогом, обсуждения и т.д. и т.п. Основная же масса школ и университетов США в течение десятилетий шла по пути постоянного снижения требований к учащимся и упрощения процедур проверки знаний (тестирования). ''Наши приоритеты в образовании — заявлял Джордж Буш, - арифметика и правописание''.