Александр Генис: Американский час не первый раз обращается к такой нетривиальной теме как охота. Несколько лет назад мы с Владимиром Гандельсманом уже знакомили наших слушателей с замечательным эссе крупнейшего мастера экологической журналистики Майкла Поллана. Сегодня мы вернемся к той давней беседе, чтобы дополнить сугубо практический репортаж с охоты ее экзистенциальным осмыслением.

Владимир Гандельсман:

Пора седлать проворного донца
И звонкий рог за плечи перекинуть!
В поля! В поля! Там с зелени бугров
Охотников внимательные взоры
Натешатся на острова лесов
И пестрые лесные косогоры.

Так пишет русский помещик Шеншин, он же замечательный поэт Афанасий Фет в стихотворении ''Псовая охота''. Охоте посвящено много сочных страниц и русской прозы, - достаточно вспомнить описание охоты у соседа и друга Фета Льва Николаевича Толстого в ''Войне и мире''. Это настоящий праздник и сплошное непрерывное счастье.

Александр Генис: Я этого никогда не понимал. Рыбалка — еще куда не шло. Я не столько охотник поохотиться, сколько попользоваться результатами охоты.

Владимир Гандельсман: Я, Саша, Ваш коллега в этом паразитическом деле, хотя Вы один из прославленных авторов ''Русской кухни в изгнании'' и специалист, а я паразит-любитель.
Но на самом деле охота – предмет высоких наук, таких как антропология, философия, биология и прочее, - и статья Поллана вполне серьезна. Он описывает свой первый, а затем и последующий опыт охоты на кабана...
Итак, приступим.
Физиология охотника такова, что все обострено до предела. Он вслушивается в окружающий его мир всей кожей. Он чувствует, как изменяется температура его тела, стоит ему услышать малейший шорох. Он превращается в чутьё. Мало того, он становится медиумом: всем существом своим он призывает зверя, он жаждет его появления.
Он генерирует пространство вокруг себя. И в каком-то смысле то же происходит и со зверем, с той разницей, что он пытается встречи избежать. Охотник и добыча – некое единое целое, каждый – со своей собственной картой местности, своим чутьем, своими инстинктами.

Александр Генис: Говоря иначе, охотник испытывает некие первобытные чувства и ощущает, что в охоте участвуют два животных, одно из которых – он сам. Отсюда и соблазн для писателя. Вы начали разговор с литературы, потому стоит вспомнить, конечно, и Хемингуэя, страстного охотника и писателя, посвятившего охоте немало страстных страниц. И не только Хемингуэя...

Владимир Гандельсман: Причем, наш автор называет такую прозу ''охотничьей порнографией''. Вероятно, имеется в виду эксплуатация охотничьих страстей во славу прозы? Но дело-то в том, что его опыт говорит: никакой эксплуатации нет, это подлинное и страстное состояние. Он никогда не знал, что есть наслаждение в примитивном животном инстинкте, что есть похоть убийства. Об этом писал Ортега-и-Гассет: ''величайшее почтение, которое мы можем оказать некоторым животным в некоторых обстоятельствах, - это убить их...''. О, не надо, не надо! - восклицает Поллан, приводя эту цитату, но сам тем временем продолжает живописать охоту и рассуждать. Он не находит ни малейшей иронии в данном действе (как ее нет и в охотничьей прозе), зато он находит в нем наслаждение, которого не мог предполагать.

Александр Генис: Ортега был испанцем. Как тут не вспомнить корриду, о которой мы говорили в одной из недавних передач. Охота – та же мистерия борьбы человека с животным в себе.

Владимир Гандельсман: Вот об этих архетипических образах и переживаниях и идет речь у Поллана. Но не только об этом.
Диапазон рассуждений широк. Он вновь возвращается к своему ментальному состоянию в момент охоты и сравнивает его с действием марихуаны, когда чувства усиливаются, когда исчезает физический дискомфорт, - охотник может простоять не шелохнувшись в неудобной позе сколь угодно долго, - оказывается, есть некая составляющая в марихуане, которая выделяется в организме человека и без ее помощи в определенных обстоятельствах. Каннабинойды – таков термин, – по предположению ученых, действуют подобно опиуму и могут способствовать избавлению от боли, стимулировать аппетит и эмоциональное состояние человека. Опыт охоты предлагает такое объяснение: не есть ли эти каннабиноиды – способом адаптации, тем, что образовалось в результате естественного отбора и эволюции человека, который выжил благодаря охоте? Химическая реакция в мозгу, которая обостряет чувства и сужает ментальный фокус, позволяет забыть все постороннее, не относящееся к данной секунде, а чувство голода работает как превосходный фармакологический инструмент, созидающий Человека-Охотника.

Александр Генис: Да, если все так, как рассказывает Майкл Поллан, то Ортега не выглядит жестоким безумцем. Он рассуждал в своих размышлениях об охоте, что охота — наш единственный шанс оказаться вне истории и слиться с природой, взять, как он говорит, ''отпуск на службе у цивилизации''.

Владимир Гандельсман: Абсолютно верно. Ортега верит, что охота – в крови человека, что она существует на генетическом уровне и что животное, которого мы выслеживаем, призывает того животного, которое внутри нас. Жертва призывает палача. Ну, просто бескрайнее поле для современных философов и прочих деятелей культуры.

Александр Генис: Мы оказываемся в доисторическом времени. Очень увлекательно. Тот же Ортега получается у нас прямо героем передачи.

Владимир Гандельсман: Он фигурирует в статье Майкла Поллана.

Александр Генис: И не зря. Ортега считал, что мы не можем вернуться к христианству в духе Франциска Ассизского, который не столько убивал животных сколько мирно с ними беседовал - как мы помним, с голубями. Не можем потому, что история, однажды начавшись, необратима. Тут возникает вопрос: как же возможно вернуться в эру палеолита?

Владимир Гандельсман: Вот именно, потому, что охотник попадает в до-историческое время. Буквально. Он становится тем кодом, который в нас был зашифрован и сейчас, немедленно разгадан и выявлен, кодом, начертанным в нас и сохраненным эволюцией в архитектонике нашего физического существа. Многое, что сопутствует охоте, конечно, принадлежит искусству, и Ортега это допускает, но опыт, непосредственный опыт, основанный на встрече охотника и жертвы, совсем не литература.

Александр Генис: Это уж точно. Особенно для жертвы.

Владимир Гандельсман: Тем не менее, к концу статьи Поллана охотник в его лице, насытившись кровавым действом и философским оправданием оного, фотографируется на фоне убитого кабана и, к своему удивлению, не испытывает никаких амбивалентных (выразимся так, чтобы животные нас не поняли) чувств. Никаких угрызений совести. Он счастлив. В последнюю секунду, перед щелчком затвора (конечно же, на фотоаппарате), он еще думает, подобает ли улыбаться в такую минуту. Но счастье – есть счастье, и приглушить улыбку ему не удается. Тем более, что предстоит таинство приготовления пищи и ее восхитительное поглощение.

Дыханье притаив, нагнувшись под осиной,
Я выждал верный миг – вперед на пол-аршина
Я вскинул – огонь блеснул, по лесу грянул гром –
И вальдшнеп падает на землю колесом.
Удара тяжкого далекие раскаты,
Слабея замерли. Спокойствием объятый,
Вновь дремлет сонный лес и облаком седым
В недвижном воздухе висит ружейный дым.

(Алексей К. Толстой)