Дмитрий Волчек: В Британии вышла книга “Боевые разведчики Йена Флеминга”, где рассказывается об истории подразделения, которым командовал будущий создатель Джеймса Бонда. Ее автор – Николас Рэнкин, биограф Роберта Льюиса Стивенсона. Последние несколько лет Рэнкин пишет о войнах 20-го века. В беседе с Анной Асланян он говорит о роли военной истории в литературе, о том, что сделал для своей страны агент 007, и о нынешних настроениях в британском обществе.

Анна Асланян: О писательской деятельности Йена Флеминга известно следующее: он сочинял свои книги про Джеймса Бонда, сидя на ямайской вилле и попивая джин, а в перерывах играл в гольф. Все верно; однако до того, как уехать из Британии, Флеминг занимался множеством других вещей: работал на Лондонской бирже, был корреспондентом “Рейтер”, служил британской короне. Последняя тема освещена в книге “Боевые разведчики Йена Флеминга”, автор которой, Николас Рэнкин, убедительно доказывает, что знаменитый агент секретной службы Ее Величества – продукт Второй мировой войны.

Николас Рэнкин: Не следует забывать, что Йен Флеминг в течение шести лет был личным помощником начальника разведывательной службы британского флота. По его собственным словам, это дало ему возможность заглянуть внутрь разведывательного аппарата – он на практике изучил, как работает эта машина. В качестве помощника главы разведки он осуществлял связи со всеми остальными секретными службами, все контакты были замкнуты на него. Королевскому военно-морскому флоту необходимо было расшифровывать сообщения, передаваемые немецкими подводными лодками. Именно это привело Флеминга в Блетчли-парк – центр, где работали британские дешифровщики во время войны. Там, в этом центре, он получил доступ к секретной информации еще в апреле 1940 года, то есть, на самой ранней стадии (как известно, первые шифровки удалось прочесть лишь в январе того года). Он работал и со спецподразделением, занимавшимся саботажем, и со службой безопасности, которой подчинялись двойные агенты. Подводя итог своей карьеры, он сказал: “Я был допущен в самое сердце механизма разведки, видел его работу изнутри”. Тем самым, он познакомился с организацией, с системой обработки информации, имел возможность наблюдать за взаимоотношениями между сотрудниками.

В книгах про Джеймса Бонда забавно читать те сцены, которые не назовешь особенно приключенческими, – те, где он не соблазняет женщин и не играет в казино, а просто сидит у себя в кабинете. Читая их, понимаешь: это такая же контора, как и все остальные, на стол плюхаются папки с бумагами, обедать приходится в столовой с коллегами, работа, по сути, весьма рутинная и скучная. Бонд часто представляется нам фантастическим героем, мы склонны думать, что реализм в шпионской литературе появился лишь позже, с приходом других писателей: Лена Дейтона, Джона Ле Карре. Но у Флеминга реализма тоже хватает; по сути, он говорит о том, что шпион – обычный функционер-бюрократ, которому приходится работать с секретами, только и всего.

Конечно, сочинения Флеминга – вымысел, но основанный на реальности. Примеров тому достаточно. “Лектор” – устройство, которое фигурирует в книге “Из России с любовью”, – пишущая машинка в металлическом футляре; именно так выглядела знаменитая шифровальная машина “Энигма”, разве что футляр был деревянным. Если вспомнить подлодки в “Шаровой молнии”, то они взяты из саботажных операций, которые устраивали итальянцы в Средиземном море. Флемингу как сотруднику разведки это было известно из первых рук, он общался с конструкторами ракет, знал массу вещей. Впоследствии эти знания пригодились его герою, агенту 007.

Поселившись на Ямайке, Йен Флеминг купил там дом и назвал его “Золотой глаз”. На этот счет имеются разные версии. Место, где стоит вилла, носит название Оракабесса, что на тамошнем варианте испанского означает “Золотая голова”. Но кроме того, во время войны была разработана операция “Золотой глаз” – операция по защите Гибралтара, планировавшаяся на случай, если немцы вторгнутся туда через Испанию. Флеминг активно участвовал в ее подготовке; я читал об этом в документах, хранящихся в Национальных архивах. Воспоминания о прошлом, несомненно, сыграли свою роль в его сочинительстве. Именно там, в этом доме на северном побережье Ямайки, получившем название “Золотой глаз”, Флеминг написал все свои романы о Джеймсе Бонде.

Диктор: ''24 мая 1939 года Йен Флеминг вошел в ресторан лондонского отеля “Карлтон”, на том конце улицы Хеймаркет, где она вливается с востока в Пэлл-Мэлл. Галантный тридцатилетний человек, куривший сигарету “Морлэнд”, походил на “персонажа из романа Вудхауза”, как заметил Сирил Коннолли, столкнувшись однажды с Флемингом, одетым в синий костюм с галстуком итонского крикетного клуба. На этот раз его пригласило на ланч некое влиятельное лицо, с которым Флеминг до этого не встречался, однако манер Итонского колледжа и выучки Королевской военной академии в Сэндхерсте было достаточно, чтобы без усилий справиться с подобным испытанием. Ему хорошо удавалось располагать к себе старших по возрасту и по званию; секрет состоял в том, чтобы вести себя уверенно, а не почтительно. Высокий темноволосый красавец (переломанный нос придавал ему гладиаторский вид), не расставашийся с сигаретой, аккуратно причесанный, Флеминг был фланером и игроком, которому все быстро надоедало. Несмотря на возраст, он еще не успел найти свое место в жизни, занимался понемногу то одним, то другим и боялся, как бы не попасть в неудачники. Веселый нрав и поза циничного романтика позволяли ему одерживать легкие победы над женщинами, однако, добившись своего, он довольно быстро бросал их. Обсаженная цветами дорожка к алкоголизму уже непреодолимо тянула его к себе''.

Николас Рэнкин, “Боевые разведчики Йена Флеминга” (“Ian Fleming's Commandos”, Faber and Faber 2011)

Анна Асланян: Влиятельное лицо, на встречу с которым собирается Флеминг, – адмирал Годфри, начальник морской разведки Британии, послуживший прототипом главы секретной службы в книгах о Бонде. Несмотря на превосходные манеры и щеголеватые наряды, образ Флеминга в этой книге слишком привлекательным не назовешь. Рэнкин не скрывает того, что как личность Флеминг ему малоприятен, а легендарным агентом 007 он если и увлекался, то недолго, будучи подростком. Тем не менее, анализировать и того, и другого в контексте их популярности – занятие интересное. Между ними немало сходств; Рэнкин говорил, в частности, о патриотизме, который Бонд унаследовал от своего создателя.

Николас Рэнкин: Джеймс Бонд – персонаж, настроенный чрезвычайно патриотически; в этом нет никаких сомнений. Сам Йен Флеминг тоже был патриотом, всегда готовым служить короне. Он и его брат, Питер Флеминг – последний закончил карьеру полковником – работали в секретных службах, один во флоте, другой в армии, и оба во время войны отдавали этому все силы, поскольку стремились не посрамить честь отца. Майор Валентайн Флеминг погиб в Первую мировую, когда Питеру еще не исполнилось десяти лет, а Йену – девяти. Братьям всегда ставили отца в пример, и в результате они выросли патриотами. Любые действия, способные подвести короля и державу, то, за что погиб отец, были для них совершенно немыслимы.

Этот патриотизм Флеминг передал и своему герою, Джеймсу Бонду. Помню, в одном из фильмов, снятых по его романам, есть такой характерный момент: Бонд прыгает со скалы, публика замирает, и тут он, естественно, раскрывает парашют, который раскрашен в цвета британского национального флага. На премьере весь кинозал взорвался одобрительными возгласами и смехом. Подобные сцены обычно воспринимаются как шутка, а сам Бонд – как пародия на патриота.
Книги про Бонда были написаны во времена холодной войны, в Советском Союзе их клеймили как западную пропаганду – каковой они и в самом деле являлись. Они – дань той эпохе, в них в радужном свете изображен союз между Британией и Америкой, объединившихся против империи зла. Америка играет там важную роль. Еще Флеминг, конечно, превозносит британский интеллект, технические достижения, британское мужество и прочее в этом роде; словом, патриотизма этим книгам не занимать. Он присущ и многим их поклонникам – некоторых из них иначе как фанатиками не назовешь. Эти люди одержимы Джеймсом Бондом, для них его образ – прямо-таки часть национального самосознания.

Анна Асланян: Год назад было решено возродить 30-е боевое разведывательное подразделение, которым некогда командовал Флеминг. Теперь разведчики Королевской морской пехоты называют себя продолжателями дела писателя – а заодно и Джеймса Бонда. Рэнкин прокомментировал британскую любовь к традициям следующим образом.

Николас Рэнкин: Британцам на редкость хорошо удаются маркетинг, создание брэндов и пускание пыли в глаза. В моей предыдущей книге, “Волшебники Черчилля”, говорится как раз об этом – о том, как во время Второй мировой войны британцы действовали обманным путем, использовали камуфляж, вводили противника в заблуждение. Сегодня это отражается в нашем умении организовывать всяческие маркетинговые кампании. Кому лучше нас удаются церемонии? Кто сильнее нас любит театральные декорации? В конце концов, наш главный литератор, Шекспир, был драматургом. Что-что, а носить маску, создавать внешние эффекты мы умеем.

Не исключено, что Джеймс Бонд сделал для британской разведки больше, чем кто-либо из настоящих шпионов. Чего стоит один этот образ, явленный всему миру! Потенциальные враги Британии наверняка думали: а что, если британцы на самом деле так хитроумны, что, если у них действительно попадаются такие агенты? Я уверен, что наши секретные службы всерьез считают Бонда своим соратником. Этот персонаж придает им силы и таинственности в глазах других, превращает их в некую мифическую организацию.

Королевская морская пехота тоже не против брэндов. Оглядываясь на собственную историю, нынешние военные говорят: да ведь мы – наследники того самого подразделения, легендарного 30-го. Это были настоящие боевые разведчики – а мы чем хуже? Морские пехотинцы любят вспоминать свою историю, которая уходит корнями в 17-й век; на их знамени красуется Гибралтар, за который английские солдаты сражались тогда с испанцами. Всем этим они до сих пор гордятся, а когда появляется шанс возродить какие-то традиции Второй мировой, они его тоже не упускают. И тут есть свои возможности для создания брэнда. Это подразделение основал Йен Флеминг? Отлично – он наш человек. И мы обладаем такой же мощью, как его бойцы, и мы способны устрашать врага. Джеймс Бонд? Еще лучше! И мы отмечены его печатью таинственности, и мы служим его делу; его брэнд принадлежит нам. Вот такой маркетинг.

Диктор: ''Во втором десятилетии 21 века 30-е боевое разведывательное подразделение Йена Флеминга получило новую жизнь. Группа поддержки высадки десантных сил Соединенного Королевства сменила название на 30-ю боевую информационную группу. Ее функции – разведка, наблюдение, установление местонахождения целей, рекогносцировка – не отличаются от того, чем занимались подчиненные Флеминга.

Распущенное в 1946 году, 30-е боевое разведывательное подразделение было создано вновь холодным утром 13 декабря 2010 года. Это сопровождалось эффектным парадом облаченных в синюю форму пехотинцев, который принимал в Плимуте командующий войсками Королевской морской пехоты генерал Хаус, по прозвищу “Разнос”. Новенькое желто-голубое знамя 30-й группы было освящено словами молитвы морских пехотинцев: “Пусть нас увенчают отвага и честь, верность и храбрость”.

Под конец этого запоминающегося дня барабаны пробили отбой, прозвучали сигнальные трубы, и в казармах постройки 18 века, в зале с высокими окнами состоялся торжественный обед. По его окончании командир только что переименованного подразделения произнес речь. Одетый в ярко-красную форму, полковник Мэтт Брэдфорд-Стовин объявил об учреждении новой традиции. Указав на свободное место за столом, уставленным серебряными приборами, он сообщил, что во время торжественных обедов стол всегда будет накрыт именно так – в расчете на одного отсутствующего, человека, которому 30-я пожелает воздать почести. Он предложил нам поднять бокалы за первого из этих невидимых гостей''.

Николас Рэнкин, “Боевые разведчики Йена Флеминга” (“Ian Fleming's Commandos”, Faber and Faber 2011)

Анна Асланян: Книга Рэнкина “Волшебники Черчилля” (“Churchill's Wizards”), вышедшая три года назад, повествует о всевозможных военных хитростях, которые британцы применяли во время Первой и Второй мировой: от картонных танков до ложной пропаганды. Книга разошлась большим тиражом – знак неослабевающего интереса к войне; однако Рэнкина критиковали за излишнее восхваление тогдашних методов, особенно в свете его комментариев по поводу событий наших дней.

Николас Рэнкин: В книге “Волшебники Черчилля” проведена четкая грань между двумя разными вещами. Я говорю: во время войны обманывать врага – дело совершенно нормальное. Неважно, какими способами это делается – как говорится, “на войне и в любви все честно”. Обе стороны пытаются друг друга обмануть. Цель камуфляжа – отвести огонь, переключить внимание на что-то другое, сохранив таким образом жизнь своим. В конце книги, которая вышла в 2008 году, я привожу следующее соображение. Нас уверяли, что в мире появился новый Гитлер – Саддам Хусейн – и что лидеры западных государств должны взять на себя роль Черчилля. Нам рассказывали про оружие массового поражения и бог знает что еще. А потом стало ясно, что этот обман был рассчитан не на врага, а на нас самих. По-моему, тут существет огромная разница: одно дело – обманывать врага, другое – собственный народ (если, конечно, не записывать собственный народ во враги).

В той книге я постоянно привожу примеры из Первой мировой войны, цитирую Монтегю – репортера, работавшего на грани правды и обмана. Он говорил: “Придет время, и мы найдем прессе замечательное применение – будем создавать с ее помощью дымовые завесы”. Не сомневаюсь, что такие случаи бывали всегда; фальшивые истории в газетах – далеко не новость. Однако здесь имела место настоящая кампания – возможно, и ее следует назвать маркетинговой, – направленная на то, чтобы ввести людей в заблуждение относительно угрозы со стороны Ирака. В Америке предпринимались совершенно явные шаги с целью указать на связь между Хусейном и событиями 11 сентября. Никаких доказательств у тех, кто это утверждал, не было, однако Америке разрешалось предполагать, что это так. Я считаю, что это – обман совсем другого рода. Если воспользоваться британским выражением, в крикет так не играют. Имеется в виду честная игра: спортивное достоинство, равные условия, подчинение судье, определенные правила. Там же ни о какой честной игре речь не шла – это были грязные дела.

Так я и написал в той книге. В ответ последовало множество возмущенных комментариев от читателей, среди которых были и те, кому книга понравилась, но заключительные слова вывели их из себя. Мои доводы были таковы: послушайте, не всякая война – Вторая мировая, не всякий враг – Гитлер и не всякий лидер – Черчилль. Разве мы вступаем заново во Вторую мировую войну? Нет – обстоятельства тут совершенно другие. Театральные представления, которые разыгрывали британские силы перед немцами, в тех ситуациях были совершенно уместны. Все, что я пытался сказать: никаких аналогий тут провести нельзя. Невозможно сравнивать Вторую мировую с войной в Ираке, развязанной в 2003 году.

Анна Асланян: В 1987 году Николас Рэнкин опубликовал книгу “Сундук мертвеца” – биографию Роберта Льюиса Стивенсона, написанную в форме травелога. Результатом его путешествий по Европе, Северной Америке и Тихоокеанскому бассейну в поисках следов знаменитого писателя стал портрет, написанный с любовью и полный колоритных подробностей. Казалось бы, в авторах “Острова сокровищ” и “Шпиона, который меня любил” трудно углядеть что-либо общее. Рэнкину это удалось.

Николас Рэнкин: Работая над этой книгой про Йена Флеминга, я заметил вот какую вещь. Он, как и Роберт Льюис Стивенсон, был внуком шотландца, который сам, благодаря одним лишь своим способностям, вышел в люди и заложил основы фамильного состояния. Процитирую слова Стивенсона: “Мы выбрались из полной неизвестности во мгновение ока”. То же произошло с семейство Флемингов: его дед вырос в бедности, а в конце концов основал собственный банк и разбогател – сказался финансовый гений; отец стал членом парламента; будущее третьего поколения было обеспечено. Братья Питер и Йен родились в богатой семье, их отправили учиться в престижный Итон. Похожая семейная история и у Роберта Льюиса Стивенсона: его дед был гениальным инженером, женился на дочери хозяина фирмы; его сын пошел по той же линии и построил множество маяков по всему миру; третье поколение могло пожинать плоды этих трудов, посвятить себя искусству – сочинительству, живописи. Тут наблюдается одна и та же схема: первое поколение зарабатывает деньги, закладывает основы, второе этот успех закрепляет, а затем наступает неожиданный расцвет творческих талантов.

Им обоим – и Флемингу, и Стивенсону – был свойственен определенный вуайеризм. Так часто бывает с писателями – им интереснее наблюдать за действиями других, чем самим в них участвовать. Стивенсон, который всю жизнь болел, был первым, кто описал действие как оно есть, с физической точки зрения. Это отмечал еще Генри Джеймс. В романе “Похищенный” Стивенсон изображает физическую усталость, боль, трудности, с которыми сопряжен побег; до того подобных описаний в литературе не встречалось.

Впрочем, одним вуайеризмом дело не ограничивалось. Сохранилось письмо Стивенсона, в котором он говорит о своем желании командовать кавалерийским отрядом. Он, мечтавший о военных приключениях, так и пишет: “Хотелось бы мне скакать во главе отряда кавалерии, оборачиваясь назад в седле, видеть за собою пылающую долину, видеть своих людей, которых я вывожу из-под огня”. Ему было присуще романтическое представление о войне. Представляете: он харкал кровью, лежал в постели, тяжело больной, и рвался к действиям! Что ж, таковы писатели: когда все время проводишь за письменным столом, как тут не начаться фантазиям о войне, любовных приключениях, полетах и тому подобных вещах. Итак, если Стивенсон предавался фантазиям о том, как поведет кавалерию в атаку, то Флеминг, если угодно, создал собственную кавалерию – точнее, то самое боевое разведывательное подразделение; можно сказать, сделал следующий шаг. Сам он, будучи командиром, в боевых действиях участия, разумеется, не принимал, но посылал людей на задания, подталкивал их к тем событиям, которые впоследствии послужили ему материалом для книг.

Анна Асланян: Если Рэнкин и преувеличивает сходства между двумя писателями, то явно потому, что ему не терпится вернуться к Стивенсону, на которого он часто смотрит под неожиданным углом.

Николас Рэнкин: Сейчас, опять глядя на эту биографию Стивенсона, я вспоминаю, что сюда вошло немало сведений о военной истории. Как я уже говорил, он хотел быть солдатом, рвался в бой, сильно интересовался войнами. “Мое призвание – быть солдатом! Почему я не солдат?” – так он нередко говорил. Он и взрослым любил играть в солдатики, даже написал эссе об этом занятии. Так вот, работая над его биографией, я двигался по его следам и оказался во Франции, где он жил и путешествовал и где впоследствии разворачивались сражения Первой мировой. Мне показалось интересным сравнить то, что писал об этих местах Стивенсон, и то, что происходило там после него. Так и получилось, что военная тема постоянно возникает в книге.

У меня сложились два контрастирующих друг с другом образа Стивенсона: с одной стороны, постоянно хворающий писатель, с другой – жажда действий и страсть к приключениям. Не следует забывать, что он жил а эпоху активного распространения империализма. Многие путешествия приводили его в места либо недавно колонизированные, либо те, которым вот-вот предстояло сделаться колониями, а иногда и в такие, где происходили конфликты на этой почве. Он – писатель той, имперской эпохи.

Думаю, я не зря включил в книгу о Стивенсоне элементы военной истории – они в моих глазах прочно связаны с его жизнью и интересами. Сам он увидел боевые действия лишь за несколько месяцев до смерти. Он жил на Самоа, где разгорелась война. Увиденное произвело на него самое что ни на есть гнетущее впечатление, он был разгневан и одновременно впал в депрессию. На его глазах происходило бессмысленное насилие, людям отрубали головы, и он, наблюдая все это, был вне себя. Однажды ему пришлось помогать при операции, во время которой раненый умер. Он сам вызвался ассистировать, подавать хирургу инструменты. Несмотря на то, что Стивенсон отличался нервным, чувствительным характером, боялся крови, в тот раз он проявил стойкость, выдержал испытание.

Диктор: ''Генри Джеймс писал о Стивенсоне в 1887 году: “Если бы его судьба сложилась иначе, он мог бы стать летописцем знаменитых кампаний, автором великих батальных полотен”. Проживи Стивенсон дольше, конец Первой мировой почти совпал бы с его шестидесятивосьмилетием. Возможно, он написал бы историю той войны, подобно Киплингу или Конан Дойлю. Интересно, как воспринял бы он военные действия в Ландреси? В той части “Путешествия внутрь страны”, которая посвящена Ландреси, молодой Стивенсон немало говорит о “призывной музыке” военных барабанов: “звонкая дробь проникает в самое сердце человека и вливает в него то безумие, ту безотчетность порывов, которую мы со свойственной нам напыщенностью зовем героизмом”. Ироническим ответом ему может послужить негероическая подробность в киплинговской истории полка, где служил его погибший сын: “Один из полковых барабанов можно было видеть и слышать на главной улице Ландреси после наступления сумерек; он был надет на ногу артиллерийской лошади, которая наступила на него при выдвижении батареи на юг”.

Николас Рэнкин, “Сундук мертвеца” (“Dead Man's Chest”, Faber and Faber 1987)

Николас Рэнкин: Интересно то, что Стивенсон по ходу своей писательской жизни становился все большим и большим реалистом. Когда пишешь о войне, это, на мой взгляд, важное качество. В книге о подразделении Флеминга я пытался придерживаться именно этой линии и говорить о войне как можно более реалистично. Мне хотелось показать войну без прикрас, объяснить: она бывает ужасна, бывает комична, бывает абсурдна, люди то и дело совершают глупости, что-то все время идет не так. Чаще всего в войне нет ничего героического.
Мое поколение – я родился в 1950 году – выросло на рассказах о войне. Наши родители участвовали во Второй мировой, их родители – в предыдущей войне. В детстве мы смотрели патриотические фильмы, слушали рассказы ветеранов. Но самим нам было совершенно не до того. Нам исполнилось 18 в 1968-м – какая там война! “Любовь и мир”, “Занимайтесь любовью, а не войной!” – такие лозунги были у нашего “цветочного поколения”. Нас интересовала не служба в армии, а сексуальная революция.

Военные действия занимают меня не сами по себе. Обычно я пишу о людях, которые по тем или иным причинам оказались в них втянуты, не будучи профессиональными военными. Война интересна как время крайностей, напряжения сил, давления обстоятельств, проявления лучших и худших сторон человеческой натуры, драматических событий. Сейчас все без умолку твердят о кризисе, о крахе еврозоны и тому подобной ерунде. Оглянитесь вокруг – разве это кризис? Мы живем в обществе на удивление благополучном, а кругом только и кричат: “Ах, какой ужас, нам понизили зарплату!” Какая чушь! Вы что, серьезно? Можно подумать, будто вокруг царит людоедство. Разве наше положение так уж отчаянно? Разве люди роются в мусорных баках в поисках еды? Нет. Здесь никто не голодает, не убивает друг друга из-за куска хлеба. Какой же это кризис?!
Вызывает тревогу другое соображение. Что, если наш интерес ко Второй мировой войне на самом деле является предзнаменованием новой катастрофы? Что, если мы чувствуем – нечто подобное должно произойти снова? Что, если наш ужас связан с пониманием: единственный выход из нынешней ситуации – очередная мировая война?