Александр Генис: К августу Америка плавится и все, кто могут себе позволить, рвутся на пляж, чтобы загорать, купаться и читать в тени те книги, которые не мешают наслаждаться отпуском. Вот об этом “пляжном чтиве” сегодня и пойдет речь.
Сам я безнадежен, что выяснилось много лет назад, когда мы с женой отправились на пляж одного Карибского острова. В самолете все открыли давно заготовленные отпускные книги. У мужчин на обложках стреляли, у женщин – резвились кони и офицеры. Только мой пухлый том был без картинок и назывался “On Grief and Reason” - “Скорбь и разум”.
- Ты хуже Вуди Алена, - сказала жена, но сборник эссеистики Бродского тогда только вышел из печати, и я просто не мог оставить его дома.
Все это еще не значит, что я не ценю более традиционной развлекательной литературы, вроде детективов. Напротив, именно ей часто удаются первоклассные литературные герои. Лучшие из них, как считал Борхес, так хороши, что даже не нуждаются в переплете и легко могут за него выйти, чтобы участвовать в других, не предусмотренных автором приключениях.
Сам Борхес мечтал преодолеть установленную им планку, но не смог этого сделать, потому что был слишком хорошим писателем и любил умозрительные идеи так же сильно, как Набоков - слова. И то, и другое мешает плодить героев.
В литературе, как в семье, отцы и дети редко рождаются равными, и когда слишком сильная индивидуальность автора соперничает с созданной им личностью, то побеждает писатель. У того же Набокова все герои стерты, как мелкие монеты – блеску больше, но лица не различить. Про Цинцината сказать решительно нечего, Лужина отличает слабая воля, и только Лолита вышла из книги в жизнь, но лишь потому, что она - дыра в сознании, повторяющая очертания настойчивой грезы. (Позже Набоков лукаво жалел, что не сделал Лолиту коровой или велосипедом, но ему, конечно, никто не поверил). Поразительно, что и это не помешало родителям называть дочек Лолитами. Мне, впрочем, довелось знать толстую Травиату, которая служила в домоуправлении и ничем не походила на падшую женщину, как обещало ее оперное имя.
Простым писателям, какими обычно бывают авторы детективов, и писать проще. Не боясь уступить герою, они летят за ним, ставя в строку те слова, что подвернутся первыми. Обходясь банальным и незатейливым, такие авторы стилистически стушевываются, позволяя на своем тусклом фоне сверкать герою. Вырубленный топором идол, он возвышается над обыденностью, покоряя грубыми и выразительными чертами. Настоящий герой напрочь лишен психологической достоверности. Скала и глыба, он с трудом помещается в книге и, освобождаясь от ее вериг, с удовольствием расправляет члены, выйдя на широкие просторы, как это случилось с Шерлоком Холмсом, Эркюлем Пуаро или Джеймсом Бондом.
Если на то пошло, такому герою и книга не нужна. Отрезанный от нее, он приживается на новой почве. Сперва - театральной, потом - в кино, и всегда в анекдоте, не говоря уж о комиксе. Но это еще не значит, что такой – сбежавший из переплета – герой вовсе ушел из литературы. Ведь, вопреки этимологии, она и старше, и шире письменности. Гомер не умел писать, что не помешало Одиссею захватить нашу словесность.
Не зря героев развлекательной индустрии больше всего ценят малограмотные - и профессора. Первые их любят, вторые им поклоняются. Такие герои хороши тем, что сдаются на прокат и называются “архетипами”. Впрочем, в архетипы, как в штаны с мотней, все влезает, а настоящий герой не бывает расплывчатым. Поэтому с ним так хорошо коротать время на пляже.

Наш разговор о пляжном чтиве продолжит Владимир Гандельсман. Отправной точной для этой беседы послужит опубликованная “Нью-Йоркером” к началу сезона статья Артура Кристала.

Владимир Гандельсман: “Когда Мэтью Арнольд помер, торопясь на ливерпульский трамвай, в апреле 1888 года, Уолт Уитмен выразил свою скорбь так: “Никто особо скучать по нему не будет”. Арнольд установил всё, что было “богатым, имеющим вес, а также низким, или тонким, изысканным, прекрасным…” Он классифицировал и был, что называется, почтенным товарищем от литературы. Уитмен думал, что его клевая лохматость избавит его от подобной судьбы. Не избавила, он тоже стал “почтенным”. Прилепитесь к кому-то из почтенных, культивируйте его (в случае Уитмена это были Генри Джеймс или Эзра Паунд) и тоже станете почтенным”, – вот в такой, немного развязной манере начинает свою статью в “Нью-Йоркере” критик Артур Кристэл.

Александр Генис: Он хочет сказать, что долгий и тяжёлый литературный труд, поддержка нескольких признанных мэтров, возникающее за этим признание могут обеспечить почитание читающей публики. Это не входной билет, а лотерейный.

Владимир Гандельсман: Да, именно это. Но речь в дальнейшем идёт о том, что дает нам подвод поговорить – по погоде – о том, что мы иногда называем “чтивом”, о “легкой” литературе. Существует безусловная разница между поэтом, которому нужно достичь невероятно многого, чтобы стать известностью, и прозаиком, чьими героями являются судебные исполнители, преступники, частные детективы, шпики, падшие женщины и прочие. Эти жанровые новеллисты имеют своей целью преподнесение читателю значительно менее рафинированные наслаждения от чтива. Давным-давно существует высокая литература и жанровая.

Александр Генис: Мне только что пришло в голову, что ваше перечисление героев жанровой, низкой литературы очень хорошо подходит Достоевскому: падшие женщины, детективы, преступники… Это небольшая новость. Создатель отца Брауна Честертон в 1901 году писал: “Многие не понимают, что существует такая вещь, как хороший детектив; для них это всё равно, что хороший чёрт”.

Владимир Гандельсман: Тем не менее, разговоры о “хорошем чёрте” велись и среди читающей публики. В 1929 году знаменитая ученый-литературовед Марджори Николсон, попросила какого-то мэтра назвать лучшую, по его мнению, книгу последнего времени. Великий мэтр ответил: “Я так и не решил для себя что лучше – “Суд Беллами” или “Убийство Роджера Акройда”. Это произвело некоторый фурор. Николсон на стороне мэтра и Агаты Кристи. Не то чтобы она хочет сказать, что Агата Кристи лучше Джорджа Элиота, но она считает, что читатели детективов просто бегут от надоевшей, слишком серьезной, навевающей скуку литературы.
Эдмунд Уилсон, один из самых влиятельных литературоведов США середины 20-го века, тем не менее, с этой точкой зрения был не согласен и решительно выступил в своём журнале против неё. “Кого волнует, кто убил Роджера Акройда?” - вопрошал Уилсон и продолжал: “Детектив Дороти Сайерс “Девять портных” есть самая плохая книга, которую можно себе представить; детектив Маржори Алингхем “Цветы для судьи” вообще невозможно держать в руках, и в смысле нанесения читателю вреда они находятся где-то между безудержной страстью к разгадыванию кроссвордов и курением”. При этом он отмечал, что у Джона Карра есть талант к описыванию определённых событий, равно как и у Раймонда Чандлера, чему Чандлер обрадовался.

Александр Генис: Надо помнить, кто это говорил. Уилсон был апостолом высокого модернизма, поклонником Кафки и Набокова. Но и этого его не оправдывает. Дороти Сойерс, например, писала очаровательные стильные детективы, когда не переводила “Божественную комедию”. Между прочим, ее перевод, вышедший массовым тиражом в издательстве “Пингвин”, нашел два миллиона читателей. Что, наверное, не уступает тиражу ее детективов. Многозначительная цифра, которая побуждает задуматься о том, что выгоднее – модное или вечное?
А что касается Чандлера, то его литературные достоинства были уж точно вне сомнений. Даже сам Оден (вот уж кто был взыскательным ценителем!) положительно высказывался о творчестве Чандлера…

Владимир Гандельсман: …и называл его детектив “Вина святого отца” сильной, но весьма депрессивной книгой, которая должна рассматриваться не как лёгкое чтиво, а как серьёзное литературное произведение. Вслед за нашумевшим в 1965 году “Досье Джеймса Бонда” Кингсли Эмиса, в прессе один за другим появлялись прекрасные отзывы о детективах Джеймса, Рут Рэнделл, Джона ле Карре, Доналда Уэстлейка, Чарльза МакКарри, Хэннинга Манкелла, Денниса Леанне.

Александр Генис: Считается, что на вершине мастеров детективного жанра нашего времени восседает детройтский автор Элмор Леонард, начавший печататься в пятидесятых и с тех пор публикующий, по крайней мере, один роман в два года.

Владимир Гандельсман: Да, действительно, критика исходит от восторгов по поводу его книг. В 1995 году Эмис, но уже Мартин, сын классика, назвал Элмора Леонарда “гением читаемых и перечитываемых триллеров”, и добавил, что “его мастерству давно могут завидовать мастера классического жанра”. Похоже, мы подошли к черте, за которой слова “Он воистину весьма велик, несмотря на всеобщее мнение, что он просто велик”, сказанные некогда о Шекспире, могут быть применены к Леонарду.
В 1981 году знаменитая английская детективистка Фили Дороти Джеймс пишет в литературном приложении к “Таймс”: “Современный детектив проделал огромный путь от грубой упрощённости к психологической правде и двусмысленности морали в человеческом поведении”. Мастера жанра знают, что в детективе положительные герои должны расправляться с отрицательными, любовь, пройдя через все тернии, должна восторжествовать, равно как и читательский здравый смысл. Очарование зла должно быть мастерски изложено, и читателю должен быть подан вкусный коктейль, помогающий уходить от осточертевших проблем реальной жизни.

Александр Генис: Гимн эскапизму! И кто с этим будет спорить – особенно, на пляже. К слову, в этом году исполняется 100 лет со дня выхода в свет знаменитого “Тарзана”.

Владимир Гандельсман: Как пишет критик “Нью-Йоркера”, эта история – “Тарзан” - не более убедительна, чем конспиративные улыбки цирковых клоунов или ненатурально нахмуренные брови королей опереточного жанра. Но вкусы меняются. В конце концов, в середине 18-го столетия читатели вместо чтения серьёзных эссе или прозы зачастую развлекались лёгкими французскими новеллами или Ричардсоном и Филдингом. Имевший громадную читательскую аудиторию Диккенс считался многими современниками более сентименталистом и карикатуристом, чем серьёзным автором.

Александр Генис: В век модернизма к острым жанрам, в том числе, детективам, относились так же серьёзно, как к поэзии и драматургии, и её чтение требовало квалифицированного читателя. А что же сегодня, когда на смену взыскательному модернизму пришел попустительский постмодернизм?

Владимир Гандельсман: Сегодня литературный климат иной: прежние каноны отодвинуты, находившиеся в забвении авторы превозносятся, литературное первенство более не признаётся безоговорочно. Мастер детектива Ли Чайлд пишет: “Концепция триллера и является тем, ради чего человечество изобрело повествование тысячи лет назад”. Читаем у викторианского романиста Троллопа: “Писатель, которому по плечу описание ужасов, убийств, насилия, больший мастер, чем тот, чьи осмотрительные усилия не ведут его дальше описания обычных будней”.
Стивен Кинг провозгласил триллер МакДональда “Конец одной ночи” величайшей американским прозой 20-го века, стоящей в одном ряду с “Американской трагедией”.

Александр Генис: Что не помогло самому Кингу. Тем более, что “Американскую трагедию” я точно не считаю величайшей прозой. С ним связана интересная и поучительная история, которую стоит привести. В 2003-м году одна из самых престижных культурных институций Америки - Национальный книжный фонд - объявил о своем намерении присудить ему медаль за достижения в области словесности. Знаменитый автор “романов ужаса” признался, что, услышав об этом известии, весь покрылся мурашками от удивления – и счастья. Медаль Фонда, которой отмечаются не конкретная книга, а пожизненная деятельность писателя, – своего рода Нобелевская премия Америки. Среди награжденных были многие классики – Артур Миллер, Филипп Рот, Джон Апдайк, Тони Моррисон. Стивен Кинг, никогда и не мечтал попасть в такую компанию, считая себя им неровней. И с ним согласны многие критики. Надо сказать, что сам по себе Стивен Кинг – славный человек, скромный и добрый. Он много помогает молодым авторам, щедро жертвует на библиотеки. К тому же, Кинг приучает к чтению тех, кто иначе бы не открыл книгу. Литературную элиту раздражает не личность автора, а миллионные тиражи бесконечных романов Кинга, каждый из которых становится крупным событием если не в истории американской словесности, то уж точно на мировом книжном рынке. Поэтому, уже после того, как Кинг написал сорок книг и получил от Национальной ассоциации писателей медаль, самый авторитетный критик Америки и хранитель литературного канона Гарольд Блум назвал Стивена Стинга “ужасным и дешёвым”. С чем я, увы, согласен.

Владимир Гандельсман: Слова Блума хорошо привести буквально: “Тот факт, что судьи Национальной ассоциации писателей посчитали, что в книгах Кинга наличествует хоть какая-то литературная ценность или эстетическая завершённость, или присутствует толика человеческого разума, является доказательством их собственного идиотизма”.
Но критику “Нью-Йоркера” Артуру Кристэлу мнение Блума безразлично. Назовите, говорит он, пристрастие к потреблению “лёгкого чтива” пороком (как это делал Эдмунд Уилсон) или дурной привычкой (как это делал Оден), оно останется своеобразным способом ухода от тяжестей жизни и “тяжёлого” чтения в другую среду. Видимо время от времени это необходимо каждому из нас. Балуются триллерами и Барак Обама, и Билл Клинтон. Наверное, нет ничего страшного в том, если кто-то прочёл Кена Фоллета, Джона Гришема или Джеймса Бурке вместо Генри Джеймса. Проза может быть неровной, писательские наблюдения предсказуемыми, но если повествование имеет развитие, мы как бы безотчётно следуем за ним. Если же нас не обходит стороной чувство, что мы делаем что-то не то, мы всегда можем очиститься и покаяться, прочитав “Войну и мир”.