10 ноября я попал в Берлине на молодежную акцию в поддержку мультикультурности: на Паризер-плац вспоминали жертв погромов 1938 года, и Бранденбургские ворота были перечеркнуты жирным крестом: "Это не должно повториться". Размашистый крест замечательно выглядел ночью: имперские кони, скачущие к победам, новому поколению не нужны и отправлены в стойло.

Многозначительное совпадение: праздник российской полиции совпал с германской Хрустальной ночью: 10 ноября. В этот самый день художник Петр Павленский поставил жирный крест на Красной площади, где всего круглей земля, но, в отличие от законопослушной берлинской молодежи, сделал это без всякого позволения. Жест настолько беззаконный, что у бедных репортеров не хватило яиц, чтобы объяснить акцию, и они запутались в неблагозвучных эвфемизмах. Прошло несколько дней, теперь все от мала до велика знают, что сделал Павленский, а если вы спали в хрустальном гробу и до сих пор не имеете представления о его "Фиксации". Больше всего мне нравится реплика полицейского "Уважаемый, встаем!". Что еще может сказать государство голому гражданину, гениталии которого пригвождены к брусчатке?

Петр Павленский мог бы стать моделью для иконописца. Страдание всегда привлекательно, понятное страдание привлекательно вдвойне. Все три акции Павленского (вот наш разговор о первой, а вот – о второй) говорят о страдании маленького человека, которого придавил железный костыль государства. Костыль этот может опуститься на кого угодно: от олигарха до гастарбайтера, так что послание Павленского универсально. "Фиксация" произвела такое впечатление, что ее теперь упоминают в самых неожиданных контекстах: например, только что на Римском кинофестивале после премьеры фильма Алексея Германа "Трудно быть богом" кинокритик Антон Долин говорил, что Петр Павленский вполне бы мог стать персонажем этой картины.

На днях я видел в венском Бельведере прекрасную выставку "Жиронколи в контексте", там были Бэкон, Луиза Буржуа, Бойс и Мэтью Барни, но едва ли не самым живым казался перформанс Шварцкоглера с забинтованной головой – я его смотрел в сотый раз, и все равно невозможно было оторваться, хулиганская энергия не испаряется. 50 лет назад акционистов в Вене шпыняли и арестовывали, сейчас они превратились в национальный символ, экспортный бренд, наравне с Климтом и Моцартом, разве что на шоколадках пока не печатают их портретов. Не сомневаюсь, что и в России будет так же. Пройдет время, и в Москве появится площадь Надежды Толоконниковой, проспект Марии Алехиной и небоскреб "Война", а в честь Петра Павленского стоило бы назвать набережную, потому что страдание, о котором он говорит, течет вечной рекой.

Я попросил ПП ответить на несколько вопросов о "Фиксации".

– В первой вашей акции было прямое упоминание о Евангелии, во второй колючая проволока походила на терновый венец, в третьей гвоздь напоминает о распятии. Христианин ли вы и хотите ли, чтобы ваши акции рассматривались как "подражание Христу"?

– Нет. Я думаю, что это скорее искусственная привязка. Колючая проволока для меня – была и остается именно колючей проволокой – ее собственный ассоциативный ряд ничуть не уступает терновому венцу. Колючая проволока была изобретена для насильственного контроля и удержания скота в загоне, а потом естественным путем стала эффективным средством удерживания людей в загонах, это в очередной раз показывает, что человек, выступающий в роли власти, одинаково относится ко всем биологическим видам – а именно, как к сырьевому материалу, который измеряется соотношением затрат и получаемой выгоды. Когда я продумываю свои работы, я никогда не подразумеваю контекст христианской мифологии. Фигура Иисуса Христа как исторического персонажа мне интересна, с той точки зрения, что это безотносительно революционный архетип – человек, опровергающий фундаментальные догматы, воюющий с властью, императором и его подкормышами. Однако, то что он делал, было извращено последующими проповедниками настолько, что в результате смогло стать философией, удобной для оправдания кровожадности и садизма, и превратилось из методов ненасильственной революции в прямо противоположный метод оправдания таких явлений, как святая инквизиция.
Прямую связь с этим дискурсом я устанавливал только в акции "Шов".


– Во всех трех акциях вы предстаете жертвой неких внешних сил. Вы действительно чувствуете себя жертвой, и как зовут палача?

– Я стремлюсь к тому, чтобы переосмыслить происходящие события и представить людям визуальный код, достаточно внятный для того, чтобы те, кто его считывают, смогли увидеть принципы, на которых власть строит свои взаимоотношения с обществом. Я говорю о том, что диалог с властью невозможен, потому как власть – это в принципе аппарат насилия: если она перестанет им быть, она перестанет быть властью. Поэтому конечная цель власти – это контроль над всеми сферами существования подчиненных объектов, обеспечение собственной безопасности и максимально эффективное получение пользы от людей как от биологического материала. В принципе, чтобы это понять, достаточно понаблюдать за отношением человека к животному миру. В понимании заботливого хозяина самое выгодное положение для животного – это когда оно приручено, кастрировано и купировано и покорно исполняет функцию декоративного придатка домашнего интерьера. Остальной массе, находящейся на комбинатах, фермах и охотничьих угодьях, повезло значительно меньше – считает заботливый хозяин.

– Многие замечают в ваших акциях отсылки к знаменитым перформансам прошлого века – Рудольфа Шварцкоглера, Дэвида Войнаровича, Марины Абрамович, Олега Мавроматти. Каковы ваши отношения с предшественниками, кто из них вам дорог и близок, а к кому вы равнодушны?

– Помимо этого проводят параллели с практиками племенных инициаций и различными формами политического, тюремного и религиозного протеста. Наименьший интерес я испытываю к работе Марины Абрамович, так как это крайняя степень институционального перформанса, тем более в ряде случаев он замешан на эзотерической философии, что кажется мне сомнительным базисом для искусства, с точки зрения критического потенциала. Рудольф Щварцкоглер и Дэвид Войнарович в этом отношении являются примерами гораздо более мощного и искреннего высказывания, тем более их репутацию не испортило пенсионное почивание на лаврах. На мой взгляд, самой значительной работой Олега Мавроматти была акция "Я не сын Бога". Он делал эту работу после (!) акции Авдея Тер-Оганьяна "Школа юного безбожника" – очень сильного произведения, после которого другому художнику очень сложно сделать что-то, не уступающее по чистоте формы, обоснованности и аргументированности высказывания. Помимо всего этого, там есть очень интересный момент – распятый человек в окружении софитов дает интервью телеканалу НТВ и другим журналистам – это же апофеоз цинизма медиасферы и отношения к человеку как к спектакулярно выгодному материалу. Поэтому там появились дополнительные смыслы, хотя непонятно, были ли они запланированы художником изначально.



– Поскольку в ваших акциях есть прямой политический мессидж, уместно будет спросить, есть ли в российской политике лидеры или движения, которым вы симпатизируете.

– В официальной политике нет. Из каких-то инициатив неофициального характера ближе всего – это анархические движения, однако интерес есть только к определенному ряду их инициатив и проявлений. Но в большинстве случаев, к сожалению, это достаточно консервативные и замкнутые на себе организации.

– Первая ваша акция была посвящена Pussy Riot. Продолжаете ли вы следить за судьбой этой группы и что думаете о последних событиях вокруг нее?

– Да, безусловно, я продолжаю следить за судьбой коллектива. И мое убеждение остается прежним, что Pussy Riot – это колоссальный по значимости феномен в сфере политического искусства и культуры вообще. И письмо Надежды Толоконниковой – одно из последних тому подтверждений. Помимо многих других качеств этого проекта, Pussy Riot – это тот случай, когда методы искусства оказываются сильнее многовековой идеологической системы.

– Ваша биографическая справка в "Википедии" – всего несколько строк. Могли бы вы добавить к ней несколько деталей?

– Единственное, что я мог бы сейчас добавить, что все мое понимание системы образования как механизма ломки человека и превращения его из субъекта в объект, исполняющий функцию обслуживающего персонала, – я вынес из собственного опыта пребывания в различных образовательных инстанциях. Одним из подтверждений этого понимания может явиться тот факт, что я принципиально не стал заканчивать государственный вуз и получать диплом о его окончании. Так как наличие документа, подтверждающего, что человек прошел успешную идеологическую формовку и полностью отвечает необходимым требованиям и стандартам, – является позором.

– Несмотря на то что ваши акции говорят о давлении полицейского государства, полиция к вам достаточно снисходительна. Надолго вас не задерживали. Как вы это объясняете?

– Пока я находился в отделении полиции, следователь более всего хотел меня убедить, что акцию я сделал зря – так как никакого произвола на самом деле нет. Его главным аргументом было то, что полиция закрывала меня белой тряпкой не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы согреть. Однако я был там и слышал, о чем говорили полицейские, и знаю, для чего они меня закрывали. То, что произошло около здания суда, явилось продолжением его слов, а именно, что власть решила показать, что на самом деле она справедливая и заботливая, а я просто ошибся, сделав эту акцию. Но уже тем же вечером ко мне по месту прописки в Петербурге ломились какие-то люди, явно желая встречи с теми, кто там мог находиться. Можно предположить, что "проблему" будут пробовать уладить по-тихому, например, методами психологического давления и намеков на будущие проблемы. Если что-то подобное начнет происходить, я постараюсь сделать все возможное, чтобы об этом стало известно.



– Вы дважды раздевались догола. Это асексуальная нагота или вы хотите, чтобы ощущался и эротический импульс?

– Да, это асексуальная нагота. Это человеческое тело вообще, и если в том случае, когда был зашит рот, внимание надо было акцентировать на голове, то в последних двух акциях одежда явно была лишним смысловым и формальным элементом.

– Вы издаете журнал "Политическая пропаганда" и недавно участвовали в коллективной выставке на ступенях Эрмитажа. Вы проводите одиночные перформансы и все же чувствуете себя частью какого-то коллектива единомышленников?

– Я думаю, что да. Я встречаю много людей, разделяющих схожие идеи, но эти люди не являются коллективом, работающим вместе и только друг с другом.

– Удивительно, что многие люди, далекие от современного искусства, понимают и одобрят ваши акции. Вы чувствуете поддержку масс? Довольны ли откликом?

– Да, конечно, я чувствую очень большую поддержку, и я благодарен людям за это. Но помимо этого, используя минимум средств, я стараюсь показать, что чтобы совершать какое-то действие, вовсе не нужно ждать от кого-то разрешения или финансовой поддержки, нужно просто проявить немного решительности, преодолеть навязанные фобии и поступать так, как будто свобода существует на самом деле.

P.S. Когда это интервью было записано, появилось сообщение "Интерфакса" о том, что московская полиция возбудила уголовное дело по статье "хулиганство" в отношении Петра Павленского. Ему грозит до пяти лет лишения свободы.
Комментарий художника: "Во-первых, я предполагаю, что через несколько часов мы можем получить опровержение этой новости, потому как любые политические процессы возбуждаются и прекращаются по своим никому не ведомым законам. Однако я хочу сказать, что если власть действительно возбудит против меня уголовное дело, это будет ее очередной колоссальной ошибкой, так как в этот момент она лишний раз аргументируют мои действия и запустит процесс экспликации моих акций".