Александр Генис: Специалист “Американского часа” по историческим репортажам Владимир Абаринов раскопал для наших слушателей и читателей любопытный эпизод 40-летней давности, иллюстрирующий камерную дипломатию двух сверхдержав.

Владимир Абаринов: В мае 1972 года впервые в истории двусторонних отношений президент США – это был Ричард Никсон – нанес визит в Советский Союз. В июле 1973-го - 40 лет назад - в Америку с ответным визитом отправился Леонид Брежнев. Саммит проходил сначала в Кэмп-Дэвиде и Вашингтоне, затем в собственном доме Никсона в Калифорнии. Генеральный секретарь не знал, что в Овальном кабинете Белого Дома установлена звукозаписывающая аппаратура. Польщенный торжественной церемонией встречи, он говорил в необычной для таких событий доверительной и даже интимной манере. Лишь в этом году пленка с этой записью впервые была опубликована президентской библиотекой Никсона.
Качество записи очень плохое, некоторые слова мне приходилось угадывать. Поэтому нам придется “озвучить” текст. Я прочитаю слова Брежнева, как делаю, когда перевожу английскую речь. Тем не менее даже в таком виде запись дает представление о стиле общения Брежнева.

Как только гости уселись, Никсон предложил им сигары. Брежнев в ответ вынул из кармана портсигар. Это место записи мне пришлось заменить аналогичным из его интервью французскому телевидению в 1976 году.

Леонид Брежнев: Я недавно получил один очень интересный сувенир. Я хочу вам показать. Это обыкновенный недорогой портсигар, простой, но снабженный таким механизмом, в котором есть эээ... указатель. Если я поставил его на час, то я не могу открыть раньше этого портсигара. И только после истечения часа он открывается. Я имею возможность тогда взять сигарету и закурить. Это своего рода ограничитель. Вот последние дни до поездки во Францию и даже здесь в отдельные дни я сократил свое курение до 17 сигарет в день в то время как до этого сувенира я выкуривал 30, а может быть, даже 35 сигарет.

Владимир Абаринов: Затем Брежнев стал произносить обычную в таких случаях формулу вежливости с благодарностью за теплый прием и уверенностью в успехе саммита. Приветствие затянулось.

Леонид Брежнев: Г-н президент, я решил передать вам самые добрые пожелания, поздравления, приветствия и хорошие чувства от всех моих товарищей, которые провожали меня к вам в Вашингтон. На аэродроме у меня было очень мало времени, и я товарищам сказал всего несколько слов. Своим товарищам, коллегам по работе. Что я благодарю вас, мои дорогие друзья, за доверие, которое вы мне поручили в этом полете на переговоры с президентом Никсоном, и надеюсь, что вы меня поддержите во всем том, о чем будет идти разговор. Товарищи единогласно сказали, что мы будем [мысленно] со мной и уверенность в том, что наши переговоры принесут новые, весьма ощутимые и, я бы сказал, исторические результаты. А в последний четверг на неделе, когда я уезжал, было большое заседание наших товарищей, членов нашего партийного руководства, и мы так в очень свободной форме обсудили то, о чем мы договорились, и что, возможно, предстоит... о чем договориться. Было полное единодушие взглядов о тех принципах, о которых у нас с вами будет идти речь... Это позволяет мне сделать такое и в личном плане, и в официальном плане такое заявление, что все это вместе, что мы проделали уже, позволило мне... позволяет мне сказать вам, что [прибыл я] с очень хорошими чувствами и очень добрыми намерениями и большими надеждами на наши переговоры. Хотя некоторые вопросы кажутся сложными и для вас, и для меня, но говорят, что нет такого положения, из которого нельзя было бы выйти или найти хорошее решение. Я в это верю.

Владимир Абаринов: Казалось бы, ничего необычного в заверениях о единодушии политбюро нет. Однако эта тема имела продолжение в Калифорнии. Тогдашний советский посол в США Анатолий Добрынин рассказывает в своих мемуарах, что после обильных возлияний Леонид Ильич разоткровенничался с Никсоном. «Разговор, - пишет Добрынин, - перешел на сетования Брежнева о том, как нелегко быть Генеральным секретарем, как ему приходится в отличие от президента США выслушивать „всякие глупости" от других членов Политбюро и учитывать все-таки их общее мнение. Он стал жаловаться, называя конкретные фамилии (Косыгина, Подгорного), что некоторые из его коллег „подкапываются" под него и что ему все время приходится быть начеку».
Так обстояло дело с единодушием политбюро в действительности.
Наутро, пишет Добрынин, Брежнев спросил его: «Анатолий! Много я наговорил вчера лишнего?» Добрынин ответил, что он старался не все переводить. «Это ты правильно сделал, — сказал вождь. — Черт меня попутал с этим виски, я к нему не привык и соответственно не рассчитал свою дозу».

Продолжая свой монолог в Овальном кабинете, Брежнев сослался на мнение авторитетного государственного деятеля, но его имени не назвал.

Леонид Брежнев: Лет, наверно, 12 назад один очень крупный дипломат, наш деятель, опытный, пожилой человек, он мне тогда сказал так, что «товарищ Брежнев, вы начинающий государственный деятель. Я вам хочу сказать одну вещь: что даже в большой политике личные отношения между руководителями государств играют не последнюю, а иногда и очень важную роль». И я вполне с вами согласен, что личные отношения, взаимное доверие, взаимное уважение, точность, так сказать, джентльменство даже содействует успешному решению самых сложных вопросов. С этой надеждой я прибыл и жму вам руку.

Владимир Абаринов: Этот эпизод тоже имел постскриптум. Обратимся к воспоминаниям Виктора Суходрева – бессменного переводчика Брежнева с английского. Он ошибочно пишет, что генеральный секретарь сослался на мнение заслуженного деятеля на московских переговорах 72 года, но запись доказывает, что это было годом позже в Вашингтоне. Когда разговор с президентом закончился, Брежнев ему сказал: «Знаешь, Витя, я не хотел Никсону говорить, но это был Молотов». Действительно, вряд ли Никсону понравилась бы ссылка на сталинского наркома.
На речь словоохотливого Брежнева Никсон ответил коротко и довольно сухо. Переводит Никсона Суходрев.

Ричард Никсон: Мы с вами должны признать, что и вы, и я... ну, я останусь на своем посту еще три года, а вы, как я искренне надеюсь, будете на своем посту намного дольше, но мы с вами возглавляем два самых могущественных государства. И хотя, конечно, и в будущем на различных переговорах у нас могут быть свои разногласия, однако очень важно, чтобы мы вместе работали, чтобы мы сотрудничали. И в этом плане основополагающее значение имеют те взаимоотношения, которые складываются между мною и вами, г-н Брежнев. И если мы действительно научимся сотрудничать, работать вместе, мы с вами сможем изменить весь мир. Вот отношение, с которым я вступаю в наши переговоры.

Владимир Абаринов: После этого делового вступления Брежнев перешел к делам семейным. Дело в том, что в январе 73 года дочь Никсона 27-летняя Триша Никсон-Кокс побывала в Советском Союзе, где ее принимала семья Брежнева, и дети и внуки Брежнева получили приглашение в США. Но Брежнев приехал один.

Леонид Брежнев: Два личных момента, о которых я хочу сказать до официальных переговоров. Это наш семейный вопрос. Все шло хорошо, [неразбр] была надежда, что мы вместе как-то поедем, но, знаете, как бывает... моя супруга, она вообще нездорова, а тут ей стало хуже... [неразб] тем не менее оно (состояние здоровья) не позволило ей прилететь. А у сына свои заботы появились: мой внук сдает экзамены в десятом классе и [одновременно] начинаются экзамены в госуниверситет. Вот так все сложилось. Мы обсуждали, обсуждали и решили, что это не помешает [неразбр] процессу, который нам предстоит проделать в эти дни. В родительском плане довольно как-то немножко нежелательно оказалось для меня. Я ничего не мог сделать. Но Триша с моими ребятами до сих пор у меня перед глазами, я бы сказал по-русски, неизгладимое впечатление произвела [и они до сих пор помнят каждую минуту, проведенную вместе с ней]. Но я их успокоил. Я сказал, что я вам гарантирую вашу поездку в Вашингтон, и вы там будете с Тришей и другой дочерью президента Никсона, [проводите время] как вы хотите... А утром сын, дочь и невестка написали коллективное письмо и просили передать его Трише. Так я не хочу никому его давать, я хочу, чтобы вы как отец передали его Трише.

Владимир Абаринов: Никсон отвечает.

Ричард Никсон (переводит Суходрев): Г-н Брежнев, я хочу вам сказать от себя лично, от имени Триши и от имени Джулии, моей второй дочери, передать приглашение вашим детям приехать сюда и быть нашими гостями. Мы очень ценим ту заботу и тот великолепный прием, который был оказан моей дочери в Москве и хотели бы видеть ваших детей здесь.

Леонид Брежнев: Благодарю вас.

Ричард Никсон (через американского переводчика): В любое время.

Владимир Абаринов: Именно во время этого визита состоялась знаменитая лихая поездка Брежнева на подаренном ему «Линкольн-континентале», во время которой пассажир Никсон едва не разбил себе лоб. Между Никсоном и Брежневым возникло то, что в Америке называют personal chemistry – личный контакт. Когда над Никсоном нависла угроза импичмента, Брежнев через посла Добрынина передал ему ободряющее устное послание. А после вынужденной отставки Никсона попрощался с ним личным письмом.