Александр Генис: “А гений и злодейство -
Две вещи несовместные. Не правда ль?”
Пушкинский Моцарт поставил вопрос, на который мы, вся наша культура, так и не смогла дать ни окончательный, ни даже убедительный ответ. Сегодня, воспользовавшись любопытной публикацией в американской прессе, мы поговорим на эту тему с поэтом “АЧ” Владимиром Гандельсманом.

Владимир Гандельсман: «Недавно, – пишет автор заметки в «Нью-Йорк Таймс» «Поверженные идолы» Марго Раб, – я взялась перечитать «Письма к молодому поэту» Райнера Марии Рильке. Я была влюблена в них, когда впервые прочла в 17 лет, и мечтала встретиться с автором, который, как я полагала, пророк и замечательный человек. Сейчас, понимая, как, в сущности, я мало знаю о нём, я отправилась в google. Воистину я ничего не знала. В поэме Джона Берримена есть, например, такое утверждение «Рильке был ничтожеством».

Александр Генис: Мне кажется, что иногда характеристики, вроде этой о Рильке, говорят больше об авторе характеристики, чем о герое его размышлений. Замечательный американский поэт Берримен, между прочим, был хроническим алкоголиком, эпилептиком, человеком, страдающим страшными депрессиями, закончивший тем, что бросился с моста в Миссисипи. Сомнительная репутация.

Владимир Гандельсман: Согласен с Вами. Воспринимать его всерьез – все равно, что всерьез воспринимать Лимонова, писавшего о Бродском как о бухгалтере от поэзии. Но наш автор, Марго Раб, посмотрела отклик в «Washington Post» на биографию Рильке «Жизнь поэта», написанную Ральфом Фридманом, и запаслась еще одним мнением. Критик пишет: «Это портрет отвратительнейшего из людей в литературной истории». Марго задается вопросом: «Как боготворимый и заносимый построчно в юношеский дневник поэт может быть таким эгоистичным, льстивым и развратным?» Далее приводятся различные рассуждения на тему «гений и злодейство». Какая-то новеллистка читает биографию крупного американского прозаика Ричарда Йейтса и поражается тому, каким ужасным он был человеком. Другая, любительница, вероятно, хат-догов, пишет так: «Книга вроде сосиски. Вы с удовольствием её поглощаете, но не дай вам бог ведать, как, из чего её делают и кто делает».

Александр Генис: Ну да, хрестоматийное. Никогда не спрашивайте, из чего делают законы и сосиски. В переводе на русский будет «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи…»

Владимир Гандельсман: Да, влюбленность в книгу – вещь странная. Не трудно перейти от восхищения книгой к восхищению автором. Но писатель Джастин Кронин предостерегает, что это лишь поверхностное и одностороннее восприятие: «Книга – это не автор, и узнай вы автора в реальности, вас постигло бы разочарование».

Александр Генис: Естественно. Книге мы отдаем свои лучшие часы, а жизни - какие остались;

Владимир Гандельсман: С этим согласна популярная американская писательница Элизабет Гилберт: «Когда я встречаюсь с читателем, я чувствую ответственность, я не хочу разочаровывать его… Но как не разочаровать того, кто вас выдумал?» Она пишет, что сама избегает встреч с любимыми писателями.

Александр Генис: На мой взгляд, правильно делает, что избегает. Кто-то, восхищавшийся стихами Мандельштама, писал, что личная встреча с ним ничего ему не добавила. Перед ним был в лучшем случае обычный человек.

Владимир Гандельсман: Хорошо еще, если обычный. Мандельштам ведь не разговаривал с ним при встрече стихами или прозой. Это несбывшееся ожидание хорошо иллюстрирует эпизод из жизни того же Мандельштама, когда некий летчик в санатории просил его почитать стихи. Пока М-м не сказал: «Уважаемый лётчик, я же не прошу вас полетать!» Но вернемся к статье. Писатель Джастин Кронин пытался поговорить по телефону с Джоном Чивером, и то, что он услышал, он назвал «пьяным дерьмовым бредом». Писательница Алиса Аменд рассказывает о своем опыте общения со знаменитостью: «После конференции он сказал: «Не хотите ли продемонстрировать мне свои татуировки, я бы их полизал». И продолжает: «Когда вы видите человека в кулисах, а не на сцене, вы более не в плену кукольного представления».

Александр Генис: Но, признаемся со стыдом, что иногда изъяны кумиров вызывают не отвращение, а радость, они доставляют людям удовольствие. Я, например, не без злорадства сторожу у великого пуристаНабокова языковые ляпы. У него в романе “Дар” девушка производит “легкий топот”, а машины заправляются на “бензопое”.

Владимир Гандельсман: Да, будем откровенны, иногда они испытывают не только удовольствие, но и злорадство. Им ответил Пушкин в письме Вяземскому, эти слова также стали хрестоматийными: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы, – иначе». Может возникнут вопрос: «Не ошибался ли Пушкин?» Кстати, ситуацию со знаменитостями замечательно пародировал Хармс в своих анекдотах.

Александр Генис: Ну как же: Пушкин любил кидаться камнями. Как увидит камни, так и начнет ими кидаться…

Владимир Гандельсман: Иногда так разойдется, что стоит весь красный, руками машет, камнями кидается, просто ужас! Или: У Пушкина было четыре сына и все идиоты.

Александр Генис: Вот видите, Володя, поэт и мал и мерзок не так, как мы. Все-таки мы не так уж часто видим человека, кидающегося камнями, разве что в Палестине.

Владимир Гандельсман: Между прочим, Довлатов тоже пародировал ситуации известных писателей. Можно вспомнить историю, как Рейн срочно съедает колбасу и выпивает бутылку, когда видит в окно, что девушка идет к нему в сопровождении Сережи Вольфа, а не одна. Там было 400 грамм твердокопченой колбасы…

Александр Генис: Довлатов делал исключение только для Чехова. Он писал, что «можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова».

Владимир Гандельсман: Боюсь, он не читал какую-нибудь книжку типа «Чехов без глянца»… Но давайте, наконец, решим этот вопрос «гений и злодейство». Мне кажется, пора. Мы с Вами, Саша, не раз его касались в наших передачах, и пришло время с ним разделаться. Вот уместная справка: «В Древнем Риме гением называли доброго духа, сверхъестественное существо, охранявшее человека на протяжении всей его жизни. Даже день рождения римлянина считался праздником его гения. Получается, для римлян вешать на человека табличку с надписью «Гений» было бы абсурдом, ведь человек и гений — совершенно разные существа. Кроме того, у каждого есть свой гений, и никакой исключительности в этом нет и быть не может. Зато, когда творения и дела человека превосходили то, что можно было ожидать либо помыслить, к ним, скорее всего, и применяли эпитет «гениальный», тем самым показывая, что это сделал не человек, а какой-то высший дух, действовавший через него, использовавший человека как инструмент».

Александр Генис: То есть, гений, по крайней мере, в те мгновения, когда он гений, - невольник силы, им овладевшей и его влекущей. “Находит”, как писал Пушкин, объясняя природу вдохновения в “Египетских ночах”.

Владимир Гандельсман: Несомненно. Мой друг Валерий Черешня как-то написал мне на эту тему следующее:
«У Симоны Вейль есть замечательная статья об «Илиаде», посвященная, как раз, рассмотрению этого феномена победительной силы. Вот что она пишет о людях, которыми овладевает эта сила: «Присутствие других людей не обязывает их делать в их движениях паузы, из которых только и происходит наше внимание к себе подобным». То-есть, они в такие минуты - стихийное явление и не подлежат нравственному суду, как мы не судим землетрясения и наводнения. В том-то и трагедия гения, что он, выпадая из состояния гениальности, попадая в паузу, мгновенно становится подсуден, прежде всего собственному суду. Возможно, избыточное число безумцев и самоубийц среди гениев связано с непереносимостью этих переходов».

Александр Генис: Ну так, как Володя - “был ли убийцею создатель Ватикана?”

Владимир Гандельсман: В случае Микеланджело нам ничего достоверного не известно. Говоря же вообще, не хочется так думать, конечно. Поэтому, установив истину, мы можем вернуться к романтичным и благородным представлениям. Один писатель беседовал с Ахматовой и передает ее слова: «Она мне сказала: «Ни Пушкин, ни Лермонтов, выходя на дуэль, не могли убить Дантеса и Мартынова». – «Почему? - я говорю. - Ведь Пушкин был великолепным стрелком». – «Да, но поэт, - сказала Анна Андреевна, - не может быть убийцей. Он только может быть убит». Понимайте как хотите. Но если бы Пушкин убил, то он не был бы поэтом большим. Если бы Лермонтов убил Мартынова, это было бы страшно, поэзия его была бы обескровлена, «запятнана» - так сказала Ахматова.

Александр Генис: Я не поэт и этому не верю. Пушкин очень хотел убить Дантеса. Но пусть у нашей сказки будет счастливый конец.