Папа Римский Франциск начинает визит в Южную Корею.

Как ожидается, он призовет молодых католиков обратиться к миссионерской деятельности и самим распространять веру на контитенте, где паства католической церкви относительно невелика, хотя и растет, отмечает Associated Press. Кроме того, понтифик несет с собой послание мира разделенному корейскому полуострову.

О корейских христианах и о возможной роли главы католической церкви в межкорейском диалоге Радио Свобода побеседовало с профессором университета Кунмин в Сеуле Андреем Ланьковым:

– Папа Франциск приезжает к большой и очень интересной католической общине. Совсем уж официальной статистики здесь нет, потому что спрашивать о вероисповедании в официальных опросах напрямую нельзя. Поэтому проводятся неофициальные опросы всяческими организациями, которые занимаются изучением общественного мнения. Картина примерно такая: порядка 45% населения страны считает себя атеистами, около 30% – христиане. Среди христиан преобладают протестанты. Численность католиков сейчас где-то 7-8, может быть, 10% от всего населения страны, то есть около 4-5 миллионов человек.

– Откуда в Южной Корее столько католиков?

– Это связано с историей корейского христианства, которое уходит корнями в конец XVIII века. История корейского христианства вообще и католицизма в частности начинается в 1784 году, когда первый кореец принял официально крещение в Пекине. В Корее христианство распространялось несколько необычным способом. Обычно как происходило? Приезжали миссионеры, и народ начинал потихонечку обращаться. В Корее все было иначе. В середине XVIII века среди корейского образованного дворянства возникает интерес к современной науке и технике. Им надоела официальная конфуцианская доктрина, вся эта натурфилософия. Они начинают читать переводные европейские тексты, причем переводы делаются на древнекитайский европейскими миссионерами, которые тогда работают в Китае. Естественно, читая книги по астрономии, по географии, по технологии, они одновременно узнают, что есть какое-то учение, и начинают читать Библию, начинают читать христианские тексты. И вот таким образом через книгу – физически ни одного миссионера, христианина тогда в Корее не было! – в 1770–80-е годы христианство в Корею начинает проникать. И поскольку в то время Корея проводит политику самоизоляции, как и Япония, просто так поехать и поговорить с миссионерами нельзя. Тогда молодые ребята внедряют, как бы мы сейчас сказали, своего человека в корейскую миссию, которая официально время от времени ездит в Китай. И там, в Китае, он уже встречается с католическими миссионерами и принимает крещение. Так что католичество и протестантство пришли в Корею как религия прогресса. Это необычная вещь, потому что как раз в то время в Европе христианство все чаще ассоциируется с консервативными, чтобы не сказать реакционными взглядами. В Корее в XVIII, XIX, начале XX века, когда человек говорил "Я верую в Христа", он одновременно как бы подразумевал: "А я также верю в три закона Ньютона, что Земля вращается вокруг Солнца, что представительная демократия – это хорошо". Такой модернизационный пакет.

– То есть Папа Римский пользуется в Южной Корее достаточно большим влиянием. Говорится, что одной из миссий его визита будет призыв к примирению между Южной и Северной Кореей. А в Северной Корее – мы что-нибудь знаем о том, есть ли там христиане, есть ли там католики?

– Есть, конечно, и христиане, и католики, хотя там есть определенные проблемы, с этим связанные. Исторически главным центром корейского христианства, как протестантского, так и католического, была именно Северная Корея, Пхеньян. Однако это дела давно минувших дней. В 50-е годы Северная Корея решила христианство извести, причем не так, как это делалось в Советской России в 20-е годы, а жестче. Где-то к концу 50-х все церкви были закрыты, священников – кого выслали, кого посадили, а кого расстреляли. При этом в Северной Корее наследственная система привилегий и дискриминаций. До сих пор, если ты внук или правнук священника, то в университет поступить не можешь, в Пхеньяне не можешь жить, там очень много ограничений, просто потому, что твой прадедушка был католическим священником. И с конца 50-х годов о христианстве в Северной Корее ничего не слышно, а наоборот, северокорейские газеты торжественно пишут, что "наша страна – это единственная страна в мире, свободная от суеверий". А под суевериями имеются в виду любые формы религиозных верований. В 70-е годы произошли небольшие изменения. Появились упоминания о религиозных организациях, но какие? Какой-то северокорейский союз христиан подписывает какие-то обращения к южнокорейским братьям по вере бороться с американскими империалистами и всякими прочими мерзопакостями. Только за этими организациями, судя по всему, вообще ничего не стоит. А дальше начинаются интересные вещи – уже в конце 80-х годов прошлого века. Вдруг в Пхеньяне вполне официально открывается несколько церквей, включая и католическую. Причем священник этой церкви, о нем толком ничего неизвестно, кроме того, что он есть, он не назначен Римским Папой, он совершенно самостоятельный католик, как патриотические католики в Китае. Он Папе как бы не совсем и подчиняется, но тем не менее католический священник. В эту церковь периодически водят иностранные делегации. Там по воскресеньям проводится служба. Люди, которые там сидят, на этой службе, понять невозможно – то ли их по партийной линии обязали туда приходить и изображать верующих, когда иностранная делегация приедет, то ли это реально очень небольшая, очень контролируемая община. Я очень осторожно склоняюсь ко второму варианту, что это реальная группа верующих, которых достали и разрешили им действовать, естественно, нашпиговав эту группу информаторами, тщательно следя за каждым шагом, используя их в пропагандистских целях. Параллельно, чуть позже, в начале 90-х начинается активное проникновение христианства уже усилиями миссионеров нелегальных – катакомбная церковь. Но она, насколько известно, из Китая, то есть это в основном южнокорейские миссионеры, работающие с этническими корейцами в Китае. Они там ведут проповедь. И часто они работают и с северокорейскими беженцами, легально или нелегально живущими в Китае. Кто-то из них обращается в веру Христову, возвращается в Северную Корею, и там небольшие нелегальные протестантские организации существуют, но именно протестантские. Я никогда не слышал о католическом подполье.

– Насколько может быть Папа Римский успешен в этой своей попытке призвать к примирению между Югом и Севером? Может ли Папа Римский тут обладать каким бы то ни было влиянием?

– В Южной Корее, конечно, определенным может, хотя и не очень большим. Даже сейчас в Корее, чем выше человек находится в социально-политической иерархии, тем больше шансов на то, что он является христианином. Среди элит доля христиан существенно выше, чем среди населения в целом. Это касается Южной Кореи. Что касается Северной Кореи – я человек честный и циничный и скажу, конечно, нет. Для северокорейцев и для правительства, и для подавляющего большинства населения Римский Папа – это какая-то такая странная, немножко комическая фигура.

– Есть ли вообще для тоталитарного режима Северной Кореи какие-нибудь международные авторитеты?

– Руководители Северной Кореи – прагматики, блестящие, талантливые, очень умные прагматики. Задача их – сохранение власти и сохранение государственности – в таком порядке. Так вот, эти люди, если у них какая-то идеология есть, то это идеология национализма. Конечно, такая идеология сама по себе предусматривает, что все вокруг враги, а мы самые светлые, чистые, пушистые. Естественно, это не значит, что все иностранцы плохие, некоторые иностранцы, которые осознали пушистость, чистоту и белизну нашей нации, они вполне хорошие. Но, в общем, от иностранцев ничего хорошего ждать не надо. Верить им, конечно, в общей форме не надо, и уж тем более использовать их посредниками и поддаваться на их сладкие слова, когда речь идет о наших вечных, великих и каких-то еще национальных интересах, тоже, само собой, не надо. Я так думаю, что для такого режима, даже необязательно тоталитарного, а просто для страны, где очень силен националистский уклон в мозгах элиты и рядового населения, внешние силы, как правило, особым авторитетом не являются. Я не вижу никакой силы, которую северокорейское руководство воспринимало бы как некий авторитет, к мнению которой оно всерьез прислушалось бы. Вот если мнение подкреплено парой дивизий, а еще лучше парой миллиардов долларов, то тогда они к ним прислушиваются. Но это прагматика, это не какие-то там симпатии. Если нам кто-то даст денежки за то, что мы вот это и это сделаем, мы подумаем и, может быть, сделаем, а может быть, все равно не сделаем, исходя из наших национальных интересов, с одной стороны, и интересов нас как правящей элиты, которой хочется таковой правящей элитой дальше оставаться.