Женское лицо протеста

Женское лицо протеста

Какие методы и способы давления на гражданских активистов используют сейчас, а какие – в советское время.

В программе "Человек имеет право" история многодетной мамы Ирины Калмыковой, бывшей активистки Левого фронта, а теперь участницы движения "Большая медведица", которую задержали в августе 2014 на акции протеста оппозиции.

И дело Татьяны Осиповой 1980 года – как яркий пример шантажа и произвола советской правоохранительной системы, желающей расправиться с женщинами, которые активно участвовали в протестном движении в СССР.

В программе "Человек имеет право".

Ведущая Кристина Горелик.

Кристина Горелик: Женское лицо протеста – методы и способы давления на гражданских активистов.

Политические процессы в России, так или иначе связанные с протестным движением, начинают приобретать женские черты. Все чаще женщины становятся жертвами полицейского произвола во время акций оппозиции. Не случайно моего коллегу Андрея Королева заинтересовала история бывшей активистки Левого фронта, а теперь участницы незарегистрированного общественного движения "Большая медведица" Ирины Калмыковой.

Андрей Королев: События на Украине и сопутствующие им протестные акции в российских городах вновь заставляют возвращаться к действиям общественной оппозиции. Все чаще в пикетах и стихийных собраниях участвуют женщины, все чаще именно они подвергаются насилию со стороны правоохранительных органов. Ирина Калмыкова в Москве личность легендарная. Нет ни одного митинга, где бы ни звучал ее голос. 12 августа этого года она вместе со своими соратниками вышла к украинскому посольству, чтобы зажечь свечи в память украинского военного кризиса и самолета "Боинг" малайзийских авиалиний, сбитого над Донбассом. Скорбная акция закончилась для Ирины в полицейском участке.

Ирина Калмыкова: Стояли молча. Мы зажгли свечи, положили цветы, отошли в сторонку, когда начали полицейские говорить "освободите тротуар, дайте проход гражданам". Естественно, мы не стали что-то кричать, потому что мы пришли именно почтить память, а когда чтут память – не кричат. Ко мне подошли двое полицейских, я знала, что они подойдут, я была готова. Я сразу задала им вопрос: на каком основании? Что я нарушила? Почему вы меня забираете? Один полицейский пытался что-то еще сказать, а второй сказал: "Хватай!". Они меня схватили и поволокли. Я отказалась выполнять незаконные приказы, потому что выполнять незаконные приказы полицейских – это то же самое, что для них выполнять незаконные приказы вышестоящего начальства. Я не собираюсь равняться с ними, поэтому отказалась, и они меня понесли на руках.

Андрей Королев: В тот же день 12 августа в Москве были задержаны в общей сложности 30 человек, почти половина из них оказались женщинами. Но все начиналось на Пушкинской площади, где на активистов напали так называемые "титушки", добровольный отряд так называемых украинских казаков, обычно выходящих на улицы под негласным патронатом властей. Методы "титушек" обычно бесхитростные и ограничиваются поливанием самых заметных оппозиционеров зеленкой. 52-летняя Ирина Калмыкова лишь чудом избежала встречи с атлетами в форме казаков, но только лишь для того, чтобы двумя часами позже оказаться в руках полиции.

Ирина Калмыкова: По истечении трех часов, даже больше прошло, людей начали выпускать под протокол под копирку написанный, что они кричали лозунги. Мы с Катей оставались вдвоем в ОВД. Мы сидели на улице в беседке, к нам подошли полицейские, сказали: "Сложилась такая ситуация, мы не можем тех людей найти, которые вас задерживали. Поэтому давайте по данному факту, что произошло, вы просто напишете объяснительную". Прошло три часа, у нас есть несовершеннолетние дети, по закону Российской Федерации мы должны быть освобождены в течение трех часов. У меня трое детей, младшему 13. По закону Российской федерации женщины, имеющие детей до 14 лет и 14 включительно, не имеют права административному аресту подвергаться. Имеют право штраф, еще что-то, но арест, более трех часов нас задерживать не имеют права. Мы объяснили это полицейским, но они не реагировали. Мы требовали выполнения от них законов Российской Федерации, они не реагировали. После этого мы прошли к выходу, опять приоткрылась дверь, заезжала машина, мы решили, что если они нас без закона держат, значит мы без закона уйдем. Мы вышли через ворота, Катя пошла вперед, а сама я очень медленно хожу, после двух инсультов ноги у меня не очень быстро ходят, я затормозила. Они догнали Катю, свернули ей руку приемом болевым и начали возвращать назад. По дороге они мне крикнули, что я свободна, я не должна идти в отделение. Я начала стучать, у Кати болела рука сильно, требовала вызвать "скорую", чтобы дали еще один стул, потому что мы не можем на одном стуле сидеть вдвоем. Приехала "скорая", осмотрели Катю, решили ее забрать в отделение, потому что вдруг нужно делать рентген. Мы вышли на улицу, Катю посадили в "скорую", я хотела ехать с ней, но полицейский в грубой форме меня оттолкнул и сел с ней, хотя конвоировать административно наказанных не имеют права. Полицейский сел ее конвоировать. Они повезли ее в отделение, где делали рентген. Утром часов в 8 полицейские пришли: "Вам протокол". "Какой протокол? Я не согласна", начала отказываться. Она вызвала двоих людей, которые меня схватили за руки и волоком проволокли через весь двор, потом проволокли по ступенькам, заволокли в камеру и бросили на полу. Я кричала: "У меня, наверное, рука сломалась". "Нет, кость не торчит, значит все в порядке". После этого начали выхватывать вещи, срывать значки, все в грубой форме, без понятых, без свидетелей и закинули за решетку.

Андрей Королев: Елена Васильева – организатор нашумевшей в прошлом году женской протестной акции "Бабий бунт". Сейчас она возглавляет общественное движение женщин "Большая медведица", по ее словам, вступившей в борьбу с бурым медведем партии "Единая Россия".

Елена Васильева: У офиса партии "Единая Россия" женщины собирались многодетные и вели голодовку в течение двух месяцев. Их в этот период, когда они попытались защищать права своих детей, попытались защищать свои права, постоянно забирала полиция, их избивали, причем места живого действительно на них не было. Я приезжала неоднократно туда с первого момента, как их забрали. Добиться какой-то поддержки, какой-то помощи, какого-то снисхождения было невозможно. Первый раз, когда их забрали, двоим из них стало плохо, одной сломали палец, у другой сердечный приступ был, серьезнейший приступ, "скорую помощь" к ним не допускали. Это была такая война откровенная нас, стоящих на улице, и тех людей со "скорой помощи", которые пытались прорваться к больным. В результате обеих девочек увезли, но только одну из них увезли в автозаке. Если говорить о юридической стороне вопроса, то всегда, абсолютно в каждом случае нарушаются права человека, нарушаются элементарные законы, уголовно-процессуальный кодекс самого задержания. У нас в российском законодательстве сказано так, что если человек нарушил что-то, то к нему должны подойти сотрудники правоохранительных органов, составить протокол на месте, зафиксировать в момент нарушение, и если невозможно составить такой протокол, то отвозить его в участок. У нас же происходит все с точностью до наоборот. То есть их привозят в участок, те, кто привозят, пишут совершенно непонятные рапорты, их допрашивают люди, которые не присутствовали и доказать, что ты не совершал преступления, практически невозможно. Я присутствовала в ряде судов, когда судили женщин за то, что они пытались защитить свои права, они действительно ничего не делали, как я сейчас стою, они стояли, но это привлекало внимание полиции, полиция заламывала руки и спокойно уводила этих людей. Так вот доказать, в суде предъявить какое-то доказательство абсолютно невозможно.

Андрей Королев: В России не существует статистики, из которой можно было бы понять, какое количество женщин привлекается к ответственности по политическим убеждениям. Основная масса заключенных все же отбывает сроки по уголовным статьям. Чем отличается содержание женщин в местах лишения свободы от жизни мужчин? Бывшая зэчка, теперь борющаяся за права заключенных в организации "Русь сидящая", знает об этом не понаслышке.

– Все зависит от следователя. Ты попадаешь в его распоряжение, что он захочет, то и будет. Захочет дать телефонные звонки с детьми – он даст, не захочет он в рамках того, что ему нужно каким-то образом надавить на женщину, материнское чувство самое сильное, конечно, он не даст. Не даст свидание с мужем, не даст свидание с родителями. В этом плане психологическая пытка присутствует. Может быть не физически, но психологически женщин гораздо больше выматывают такие психологические пытки. Случалось мне сталкиваться в коридорах, было такое громкое дело, я не помню тонкостей, якобы подрыв приемной ФСБ на Лубянке. Молодые мальчики и девочки, совсем молоденькую девочку я видела, я не помню, какой она получила срок, она содержалась в такой же общей камере, и опять такие же человеческие отношения. Каких-либо особых со стороны администрации, дежурного персонала выделений ее нет, этого не было. Я думаю, оперативные службы СИЗО получили какую-то установку дополнительного пригляда, можно догадываться, но скорее всего именно так. Мужчины, наверное, на какие-то глобальные вещи смотрят, а остальное от себя отвергают, женщина зацикливается на мелочах и поэтому страшно этим раздражает следствие. Здесь идет как раз давление идет на женщин гораздо большее со стороны следствия, нежели чем на мужчин. Как ни странно, начиная со времен сталинского ГУЛАГа, что психовать, что дополнительно тратить свое здоровье на выяснение каких-то отношений с той же, допустим, наркоманкой, ты больше потратишь сил, которые тебе нужнее будут в том же судебном процессе. Максимально постараться дистанцироваться от того, что тебе неприятно. На свободе никогда бы с этими людьми даже не встретились и не завели каких-либо разговоров, а здесь мы вынуждены существовать в этом. Максимально постараться выстроить такие отношения спокойные и ровные, но в то же время не допускающие унижения собственного достоинства.

Андрей Королев: События последних месяцев показывают, что политический процесс в России начинает обретать женское лицо, а это значит, что россиянкам, борющимся за свои права, придется изучать искусства жизни за решеткой.

Кристина Горелик: Мой коллега Андрей Королев рассказал о женщинах, которые стали жертвами произвола правоохранительной системы.

Российские власти отрицают наличие сегодня в стране политических заключенных. Все женщины – гражданские активисты сидят в уголовных лагерях, что подчас бывает сложнее. В советское время были так называемые политические лагеря. В Перми, в Мордовии, где отбывали наказание инакомыслящие. Хотя и в уголовные зоны их тоже помещали.

А как пытались в советское время расправиться с женщинами, активно участвовавшими в протестном движении? Во-первых, снисхождения не было. Вспомним Наталью Горбаневскую, вышедшую на Красную площадь 25 августа 1968 года протестовать против ввода войск в Чехословакию с маленьким ребенком на руках и отправленную в психушку.

А еще можно вспомнить распространенную практику, когда женщин разлучали со своими детьми – одних в тюрьму, а других – в интернат, тоже тюремного типа. Эта практика до сих пор существует. В лагерях детей разрешают держать с мамами только до трех лет, затем их ждет детский дом.

Да и условия содержания заключенных в самих лагерях с тех пор изменились не сильно, уверен Алексей Макаров. Он работает в архиве Мемориала и занимается историей диссидентского движения в СССР, а также современными процессами над политзаключенными.

Алексей Макаров: Если мы берем политзаключенных, то, конечно, условия в лагерях изменились не сильно. Мы это видим и на примере того, что описывали Толоконникова и Алехина из лагерей. Если брать проходящие процессы, то, конечно, к женщинам сейчас относятся мягче и скорее дают условные сроки. В советское время женщинам давали вполне реальные сроки, они были в политических лагерях в некотором количестве, в том числе Татьяна Осипова за свою правозащитную деятельность.

Кристина Горелик: В советское время лишенных свободы женщин детьми тоже шантажировали. Вернее, их отсутствием. Члену МХГ Татьяне Осиповой угрожали, что если она не даст нужных показаний следствию, то медицинской помощи не получит, и лишится вообще возможности иметь в будущем детей. Вспоминает ее муж Иван Ковалев.

Иван Ковалев: Они старались сделать как гаже, поэтому бабу и взяли первой.

Кристина Горелик: Думаете, специально?

Иван Ковалев: Думаю, специально. Да к тому же еще ее главный следователь с выразительной фамилией Губинский, кстати сказать, Виктор Некипелов собирал фамилии следователей, и один из первых был Сыщиков. Тот был следователь по делу Суперфина и Люси Боннэр. Когда она была на допросе, она спросила: "Извините, это ваш псевдоним или в самом деле?". Он очень сильно разозлился. Вот вошел в коллекцию Некипелова. А у меня был Губинский. Так вот, когда Таню арестовали, она была в процессе медицинского обследования по поводу женских всяких дел, мы хотели детей, а не выходило, брали всякие анализы. Я раздобыл правила содержания подследственных – это было непросто раздобыть, кстати, в которых говорилось, что подследственные обладают теми же самыми правами, что и вольные в смысле медицины.

Кристина Горелик: Прекрасные советские законы, я вам скажу.

Иван Ковалев: Я пошел к следователю Губинскому и сказал: "Так и так, обследование надо проводить. Если анализ мочи или что-то, вы же отнесете?". Он сказал: "Да". Или пришлете курьера, или отвезете в больницу. Вместо этого он на следующем допросе Тане сказал: "Знаете что, мне известно, что у вас есть такие трудности, я с большим удовольствием вам бы посодействовал, но я же не могу к начальству выходить просто так без ничего. Начинайте давать показания, и тогда мы будем". Таня ответила, что она предпочитает иголки под ногти. Он посетовал: "Ну как же, детей значит у вас не будет. Знаете, вот лагерь, карцер, мороз, голод". Его предсказания не сбылись, у нас двое детей с Таней появились после этого.

Кристина Горелик: После карцера, мороза.

Иван Ковалев: После карцера, мороза и голодовок. Таня голодала 9 месяцев, между прочим, за право для нас увидеться.

Кристина Горелик: А что, вам не давали?

Иван Ковалев: Конечно, не давали.

Кристина Горелик: А чем мотивировали?

Иван Ковалев: Знаете такой анекдот: бьет и мотивирует?

Кристина Горелик: Нет, расскажите.

Иван Ковалев: Идет суд, жена судится с мужем, который ее избивал. Судья говорит: "Хорошо, я понимаю, он вас бил, а как он мотивировал?". "Ой, бьет и мотивирует, бьет и мотивирует". Правила были такие: во-первых, после суда родственники имеют право на свидание до этапа. У нас было свидание, должно было быть второе, обещали и не выполнили обещание, Таню увезли в лагерь. Дальше заключенный поступает в лагерь и шансы на первое свидание наибольшие, потому что он еще не имеет возможности "совершить" каких-нибудь нарушений, из-за которых его лишат этого самого свидания. Вот приезжаешь на свидание, я так ездил, и упс – карантин, закрыта комната для свиданий. Извините, не могли вам сообщить заранее.

Алексей Макаров: Последнее слово, которое очень краткое, поскольку судья ее прервала и сказала: "Что вы просите у суда?". "Я ничего не прошу". "Тогда мы удаляемся на вынесение приговора". По сути судья прервала последнее слово: "Я считаю защиту прав человека делом своей жизни, потому что нарушение этих прав приносит человеческие трагедии". Следствие над ней и суд – это было что-то вопиющее даже на общесоветском фоне. Начиная с шантажа, что она если не даст показания, не получит медицинскую помощь, не сможет иметь детей. На что она ответила заявлением, что "я предпочитаю иголки под ногти как более гуманный способ", объявила голодовку, и потом эти угрозы прекратились. Вплоть до того, что приговор прозвучал: 7 лет лагерей строгого режима, дальше в полученной копии приговора стоял обычный режим. Конечно, строгий режим более строгий, чем обычный режим, но человек, который осужден по 70 статье, у него есть некоторый плюс, потому что он едет в политический лагерь, он едет в лагерь по сути к единомышленникам. Тут это означает, что она попадает в обычный уголовный лагерь, что на самом деле тяжелее. Соответственно, ситуация по сути фальсификации приговора. Так с ходу и не вспомнишь, что настолько явно это было даже в советские времена.

Кристина Горелик: Первый публичный жест Татьяна Осипова сделан в августе 1968 года после ввода войск в Чехословакию – Осипова в знак протеста вышла из комсомола. А потом "70-ю статью" носила при себе, в портфеле с документами.

Иван Ковалев: С Таней мы познакомились около суда над Юрием Федоровичем Орловым. Так что он как бы наш не только "начальник" – это его кличка семейная, но и причина нашего знакомства, а также крестный нашей дочки. И это знакомство было немножко анекдотично. Я решил поухаживать за девушкой, говорю: "Давайте поднесу портфель". Она дернулась так и сказала: "Нет, свою 70-ю ношу с собой сама". Естественно, мы встречались во многих других местах, у нас была масса общих знакомых. Кончилось дело тем, что я вошел в Группу Хельсинки, и мы поженились. Не помню, что раньше.

Кристина Горелик: Это была причина или следствие?

Татьяна была не просто членом МХГ – а необъявленным секретарем группы. Она помогала и в издании "Хроники текущих событий", писала о репрессиях против диссидентов в самиздате, подписывала открытые письма в защиту инакомыслящих.

Ее арестовали после обыска и последующего допроса в Лефортовском СИЗО. Предъявили обвинение по ожидаемой 70-й статье – антисоветская агитация и пропаганда. Угрожали, что ее знаменитую политическую статью переквалифицируют на не менее известную "расстрельную" 64-ую – измена родине называется. Еще один шантаж. Распространенная практика в то время.

Иван Ковалев: Мне на следствии не грозили, а до следствия я был задержан за фотографирование Барашевских Мордовских лагерей. Таня еще не приехала в лагерь, уже она была под следствием, суда еще не было. А Татьяна Михайловна Великанова, которую арестовали раньше, она была уже в зоне, и я ее родственников туда сопровождал в хилой надежде, а вдруг дадут короткое свидание и мне, потому что по закону, если администрация имела основания считать, что родственник или знакомый будет положительно влиять на заключенного, ему могли дать короткое свидание. Я говорил, что я очень положительно повлияю, непременно.

Кристина Горелик: Вы даже не представляете, как я положительно повлияю.

Иван Ковалев: Они не согласились. И тогда я пошел гулять вокруг. Из кармана буквально, у меня была маленькая камера шпионская, снимал.

Кристина Горелик: Откуда же у вас в советское время маленькая шпионская камера?

Иван Ковалев: Были связи. Эта камера была такого размера. Я снимал, а часовой на вышке заметил и написал рапорт, что вокруг зоны ходит кто-то подозрительный, незнакомый, и у него в кармане что-то такое щелкает. На этом основании меня задержали и стали грозить 64-й. Дело для них кончилось не очень хорошо, потому что в этой камере была специальная пленка, которую они не знали. Они изъяли у меня камеру, они изъяли у меня пленку, но они пропустили в моих вещах вторую пленку, которую я уже отснял, она там лежала, они просто не знали, что это такое. Поэтому оставили.

Кристина Горелик: Пленка не была похожа на обычную пленку?

Иван Ковалев: Нет, не была. Это два барабанчика, соединенные перекладиной.

Кристина Горелик: И они не спросили, что это такое?

Иван Ковалев: Они же делали тайный обыск в вещах, которые у меня были в комнате свиданий, и не взяли. В конце концов получилось из-за этого статья с фотографиями.

Кристина Горелик: А дальше получилась самиздатовская публикация о деле Татьяны Осиповой. Иван Ковалев собрал все возможные материалы по этому процессу, тоже прекрасно понимая, чем ему это грозит. Ранее им был написан очерк "О моей Тане".

Иван Ковалев: Я старался не очень показываться на глаза КГБ, когда занимался материалами ее следствия и потом суда. Некоторое время пожил на квартире у Сахаровых из расчета того, что опять же надо будет специальное разрешение на то, чтобы туда залезть, там меня арестовывать. Когда дело кончилось, я написал – это, кстати, одно из обвинений моих, я написал "Клеветнический пасквиль "Дело Татьяны Осиповой", в котором просто подробно описывал, кого из свидетелей вызывают, о чем спрашивают, как суд проходит, что в материалах обвинения, что Таня говорит, что судья говорит или делает. Вот это было оценено как клеветнический пасквиль и дело с концом.

Алексей Макаров: Иван Ковалев очень много делал для того, чтобы ситуация со следствием и судом была публичной. По сути тот сборник, который он сделал – это один из последних полноценных документальных сборников, посвященных политическому процессу, где подробно фиксировался ход следствия, ход суда. Он не давал показания, как и Татьяна Осипова не давала показания, но он спрашивал у друзей, которых вызывали на допросы. На суде, кстати, в первый день у него отняли магнитофон, во второй день он записывал с блокнотом, его вывели из зала суда, судья прямо предупреждала, что если кто-нибудь будет записывать, то его сразу выгонят. Еще в 1968 году был очерк "У закрытых дверей открытого суда". Диссидентские процессы проходили так, что жалкой пародией кажутся ОМОН и заграждения, которые были зимой этого года на "болотном" процессе. Иногда родственники не знали о том, что начнется процесс, процесс проходил в тайне от них. На процессе по делу Юрия Орлова адвоката просто в какой-то момент заперли в комнате на несколько часов. Ему удалось найти телефон, дозвониться до председателя Московской городской коллегии адвокатов, и только после этого его выпустили. Слишком активный адвокат – мешает проведению процесса. Это раздел следствия, тут подробно говорится про обыски, про передачи в тюрьму и так далее. По сути ежедневная хроника. Записи протоколов допроса. Ивана вызвали на допрос, он, соответственно, его записывал и потом тоже приобщал к этому сборнику. Письма в защиту тут тоже есть, заявление для печати Софьи Каллистратовой и так далее. Оно хорошо документировано, то есть можно посмотреть подробно, как проходило следствие, как проходил процесс политический того времени. Это один из последних таких документальных сборников. Кроме этого, поскольку она член Московской Хельсинкской группы, на обысках изымались документы. В ее деле, которое я смотрел весной этого года в архиве КГБ, например, есть документ, посвященный крымским татарам, который считался утраченным. То есть просто ценный исторический документ, с которым можно познакомиться. Кроме этого само это дело и дело Ивана Ковалева важны тем, что это открытость и приверженность правам человека на всех стадиях. То есть люди понимали, на что идут. Иван Ковалев вступил в Московскую Хельсинкскую группу в октябре 1979-го, ровно, когда она принимала документы об усилении репрессий против правозащитного движения в СССР. Он заранее написал заявление на случай ареста. То есть это люди, которые знали, что они будут арестованы, тем не менее, продолжали делать свое дело.

Кристина Горелик: Арестовали Ивана Ковалева 25 августа 1981 года. Среди обвинений – публикации в защиту отца, а затем и жены. Приговор – 5 лет лагерей и пять – ссылки.

Условия содержания заключенных в лагерях с тех пор сильно изменились, уверен Иван Ковалев. Большую часть времени политзэк провел в ШИЗО и ПКТ – помещение камерного типа, постоянно сражаясь с тюремной администрацией за свои права.

Иван Ковалев: Мы сидели долгое время в карцере. Система наказаний в лагерях: вас могут сперва лишать всяческих, можно сказать, привилегий, поскольку они лишаются – права на свидание, права на покупку товаров в ларьке. Свидания бывают двух видов – короткие и длинные, того и другого могут лишать. Ларек, в принципе могут выносить взыскание, запись в ваше личное дело, что вы получили взыскание, но это редко очень применялось. А дальше идет помещение в ШИЗО – штрафной изолятор. Туда по правилам помещают на срок до 15 суток. Дальше идет ПКТ – помещение камерного типа, так стеснительно они называют тюрьму внутри лагеря. Есть большая зона Советский Союз, внутри нее маленькая зона Пермская, внутри нее помещение камерного типа, тюрьма внутри этой самой пермской, а внутри этого помещения камерного типа еще карцер, ШИЗО. Если ничего из этого не помогает, то есть еще способ воздействия – это отправить в тюрьму. Сперва это была Владимирская тюрьма, в которой сидел, например, Паулюс, шпион, которого сбили и который впоследствии, как я слышал, написал книжку "Три года в сортире", это внутри камеры. А потом политических из Владимирской тюрьмы перевели в Чистополь, в Чистопольскую тюрьму. Там сидел, например, мой отец в конце срока.

Кристина Горелик: Чем различался, если вас перевели?

Иван Ковалев: Разный режим содержания, время на прогулку то ли полчаса, как в ПКТ или ноль, как в ШИЗО. Вообще условия содержания во все этих заведениях сильно сменились сейчас примерно с начала 1990-х годов.

Кристина Горелик: Не сильно все-таки.

Иван Ковалев: Нет, сильно. Потому что было наказание голодом и холодом.

Кристина Горелик: Сейчас точно так же есть.

Иван Ковалев: Нет, не так, не точно так же. Утверждение о том, что были такие наказания и попытки мои, например, истребовать нормы питания для заключенных – вот это называлось антисоветской агитацией и пропагандой. Нормы питания были такие, самая строгая называлась 9Б и это означало – полкило хлеба в день и горячая вода, 20 грамм соли, второй день в добавок к этому дадут еще баланды по пониженной норме. В ПКТ была норма повыше, там не было такого дня, который называли "летный", когда только хлеб, а там была баланда каждый день. Эффект такого питания, мы с Валерой просидели, я 391 день подряд, а он немножко меньше.

Кристина Горелик: А разве можно было подряд?

Иван Ковалев: Они нарушали свои правила.

Кристина Горелик: А что они от вас хотели?

Иван Ковалев: Что мы от них хотели, что они от нас хотели. Мы от них хотели, Валера, чтобы отдали Библию. Валера Сендеров – сосиделец. И дали возможность заниматься математикой, он математик, у него отбирали записи математические. Когда мы с ним пытались заниматься математикой, испрашивая бумагу и ручку для заявления прокурору, то это тоже пресекалось. Если уж прокурору, то прокурору. Он отказался от работы до тех пор, пока ему не вернут Библию и не дадут заниматься математикой. Отказ от работы – автоматически наказание такое или иное, они выбрали карцер. При этом прежние правила, которые когда-то существовали, что должен быть перерыв, по крайней мере, на день – это называлось "через кровать", то есть отсидел 15 суток или сколько дали, вышел в зону, переночевал, на следующий день возвращаешься назад. Они уже стали плевать на это и давали подряд. Мне давали подряд из-за того, что я тоже отказался от работы, поскольку я пытался, но не мог выполнить норму на производстве. Нам надо было шить мешочки для запчастей к бензопиле "Дружба". Это такой прямоугольный мешочек, его действительно просто шить. Но это шитье на машинке, я видел машинку у своей бабушки, как она работает, я до сих пор не понимаю, потому что лапка ходит вот так, иголка вот так, как она при этом сшивает, черт ее знает. А мне сказали хорошие люди, вроде бывшего полицая Щеболя. Он сотрудничал с КГБ, ему кто-то говорит: "Слушай, Щеболь, что же ты стучишь КГБ?". "Слушайте, я такой мягкий человек, добросердечный. Да я и раньше такой был. Когда полицаем был, я помню, на душегубке работал, там комсомольчик был раненный, он никак не мог залезть в эту душегубку, я его подсадил. А теперь КГБ спрашивает, я им помогаю". Вот к этому мне можно было подходить и учиться, но не особо было охота, честно сказать, а к кому-нибудь из своих – нет. Я пытался.

Кристина Горелик: Даже специально не хотели научить этому?

Иван Ковалев: Если я подходил не к тому в цеху, то меня отгоняли.

Кристина Горелик: Сильно же вы их разозлили.

Иван Ковалев: Пошел в ШИЗО, 15 суток отсидел, вышел. Опять попробовал, опять в ШИЗО. Так туда-сюда качели. В конце концов я плюнул, сказал, что раз так, пока вы не начнете свои правила выполнять, я работать не буду. В ШИЗО.

Кристина Горелик: Знаете, через несколько лет вы бы уже вором в законе просто стали.

Иван Ковалев: Это к тому, как может сидеться. За это время сидения Валера дошел до второй степени дистрофии – это мне сказал доктор. Что значит дистрофия второй степени – это когда он не мог найти в снегу корку хлеба, которую я ему оставил, потому что он терял сознание, он нагнется и чувствует, что теряет сознание. Иной раз не мог выйти на прогулку вообще, потому что не мог одеться. К нему приходят в камеру, обыскивают и раздевают догола. Если я в камере, я помогу ему одеться, а если он один, то нет. Кроме голода, когда доходит до такого, выглядел он, как выглядят, помните эти кадры, когда освобождали немецкий лагерь, Освенцим, то бульдозером трупы уничтожают, то кто-то под мышкой несет труп без всякого усилия – вот он так выглядел. Пролежни на бедрах, выпирающие бедра, выпирающие ребра, вот это все.

Кристина Горелик: Но особенно тяжело приходится на зоне женщинам, считает Иван Ковалев. Его ни ШИЗО, ни ПКТ сломать не смогли, поэтому власти пошли другим путем. Шантаж судьбой жены.

Иван Ковалев: Таня была одной из первых, может быть даже первая, кому дали продление срока по вновь введенной 188-й третьей статье, которая позволяла лагерной администрации упрощенную процедуру непослушным зэкам добавлять срок. Вот ей добавили два года.

Кристина Горелик: Вы не знали об этом?

Иван Ковалев: Узнал. Мне сообщили. Кроме того, тогда мне и многим грозили тоже добавкой такой. С этим связана очень неприятная история конца моего сидения. Тане дали в назидание прочим, совершенно очевидно, опять же женщина и дать ей продление. К слову про эту историю скажу. Еще я не досказал про наказание холодом. Градусник в снегу будет показывать положенные 16 градусов, а в камере будет 12 или 14, может быть снег между рамами, может отсутствовать окно. В женской зоне хуже, чем в мужской, потому что им дают мини-платье с макси-декольте, а нам все-таки штаны. Я знал, что Таня в таких условиях сидит. Когда ей дали добавку, эти самые два года, она пошла из политической в уголовную зону, потому что это была не особая часть Уголовного кодекса, а общая, ее послали к уголовникам. Ее послали в зону, про которую ходили слухи, что это одна из самых тяжелых зон. Она там отказывалась носить бирку, нагрудный знак с именем заключенного. У них в маленькой зоне, она так и называлась "малая зона", читайте "Серый цвет одежды" Ратушинской, там подробное описание их зоны, там бирки не обязывали носить. А вообще это было положено. Таня пошла в уголовную зону: не носила бирку и не буду. Это что значит? Это значит ШИЗО за ШИЗО и такие условия, как я рассказал, ни тебе постели, ни тебе тепла, ни тебе еды. Девка упрямая, и до сих пор. Значит ее будут два года морить так. Я только что видел на своем собственном опыте, как оно бывает, сколько раз подряд они могут это сделать. Убьют. В такой ситуации я стал искать выход, как бы я мог ей помочь. Сперва я написал заявление о том, что не предполагаю заниматься активной политической деятельностью после того, как меня отпустят, и взамен хочу сокращения срока для жены, и вообще уехать хочу вместе с женой. Они сказали: очень хорошо. Они пообещали, сколько-то времени это тянулось. Это я говорю про последние месяцы своего срока, месяцев 8-9 оставалось. А потом приехал такой Коротаев – это не настоящая его фамилия, в общем общий такой куратор московский, приехал и сказал: "Это не получится. Вот если вы дадите подписку КГБ о сотрудничестве, вот тогда да". Я не выдержал, я такую подписку дал. Всем было понятно, разумеется, что это бумага, что это я продаю свое честное имя, единственное, что у меня есть, взамен на такие условия. Естественно, никто не ожидал, что я стану стучать или что. Есть позорная бумага такая. Позднее отцовский следователь Истомин из Перми, они встречались когда-то и обсуждали это дело, сказал: "Конечно, никто ничего не ожидал". Конечно, я отказался от этой подписки через несколько месяцев, когда мы вышли на ссылку, потом уже уезжали, но факт есть факт такой позорный. Выйдя, после того, как я это сделал, я самоустранился от любых контактов с приличными людьми.

Кристина Горелик: Сами решили?

Иван Ковалев: Я сказал на свидании отцу.

Кристина Горелик: Он как на это отреагировал?

Иван Ковалев: Этого делать нельзя, но уже сделано, ну что ж.

Кристина Горелик: Вы сказали, что в обмен?

Иван Ковалев: Да, конечно.

Кристина Горелик: А он все равно сказал, что нельзя?

Иван Ковалев: Разумеется. И он прав.

Кристина Горелик: Ругался?

Иван Ковалев: Это и есть ругательство. Этого нельзя делать хотя бы потому, что Таня, узнав об этом, думала о самоубийстве. Хорошо, что так не получилось.

Кристина Горелик: Это она вам потом рассказала про это?

Иван Ковалев: Да, много лет спустя.

Алексей Макаров: Она отказалась писать какое-либо покаяние. Дальше они были приговорены к ссылке. Их отправили в ссылку, они смогли отбывать ее вместе в Костромской области. И в 1987 году они эмигрировали. Тут же дали пресс-конференцию, на которой честно рассказали о всей этой ситуации. Это вообще один из немногих случаев, когда это все стало гласно, люди сожалели об этих поступках и как-то вообще смогли их отрефлексировать, с его точки зрения это неправильные вещи – это сдача. Никто из диссидентов их не осудил за это. Я знаю, что Иван сам негативно относится к этому своему поступку, переживал и до сих пор переживает. В середине 1970-го с одним украинским политзаключенным, который очень много сидел, на Западе появилось его заявление о раскаянии, и выяснилось, что это заявление фальшивка. То есть провели графологическую экспертизу, это не просто опубликованный текст, а это текст, написанный от руки, выяснилось, что это фальшивка. То есть у КГБ все методы были хороши.

Кристина Горелик: "Отец Ивана Ковалева – известный ученый-биолог, один из зачинателей правозащитного движения в СССР Сергей Ковалев, после отбытия 7 лет заключения находится в тяжелых условиях ссылки под Магаданом и тяжело болен. Жена Ивана – Татьяна Осипова, член Московской группы "Хельсинки", осужденная ровно год назад к пяти годам заключения и пяти годам ссылки по той же статье 70 УК РСФСР, томится за колючей проволокой в Мордовских лагерях строгого режима. Все члены этой семьи разлучены на длительный срок и не имеют возможности даже изредка видеть друг друга. Так расправилось советское "правосудие" с семьей мужественных людей, которые пытались воспользоваться формально признанным советскими законами правом публично и свободно высказывать свои убеждения". Из документа МХГ от 2 апреля 1982 года. К тому времени из членов группы на свободе остались лишь трое. Это Елена Боннэр, Софья Каллистратова, Наум Мейман. Они и подписали это заявление.

Алексей Макаров: Арест и Ивана Ковалева и Татьяны Осиповой – это процесс общий, это преследование правозащитных ассоциаций в СССР, Московской Хельсинкской группы. Собственно говоря, к лету 1982 года на свободе оставалось всего трое членов Московской Хельсинкской группы: Наум Мейман, которому было к этому моменту уже 70 лет. Елена Боннэр, которая тоже была немолода, Сахаров при этом уже был в ссылке, и через пару лет ее осудили, ее приговорили к ссылке, но тем не менее, через пару лет она тоже была амнистирована. И Софья Каллистратова, которой тоже было очень немало лет и против которой возбудили дело. Их всего трое оставалось на свободе. Соответственно, осенью 1982 года Московская Хельсинкская группа не прекратила, почему Людмила Алексеева сейчас говорит, что Московская Хельсинкская группа правозащитная ассоциация в России, потому что она не прекратила работу, а приостановила. Соответственно, можно считать, что в 1989 году они вновь восстановили работу, когда это стало возможно. То есть это общий процесс против правозащитников. Почему перестала выходить "Хроника текущих событий"? Не только потому, что почти все редактора были арестованы, но и потому, что стала исчезать среда, которой была нужна эта "Хроника", которая бы ее читала. Но тем не менее, до 1986 года из СССР шла информация на Запад о нарушениях прав человека. Иван Ковалев в 1980 году был одним из тех, кто начал издавать бюллетень "В". Отличие от "Хроники" было в том, что "Хроника" выходила раз в несколько месяцев, а бюллетень "В" выходил гораздо чаще и информация сразу попадала на Запад, то есть это более оперативное информирование. Собственно говоря, потом бюллетень "В" выпускали Кирилл Попов, Сергей Григорьянц, Алексей Смирнов, Елена Санникова в этом принимала участие. В итоге эта информация поступала до 1986 года, а в 1987 году уже начала выходить "Экспресс-хроника" Александра Подрабинека. То есть, несмотря на все репрессии, все равно информация правозащитная о нарушении прав человека попадала на Запад. Да, в меньшем объеме, да, о многих случаях стало известно только в перестройку, да, объем помощи политзаключенным уменьшился после ареста Сергея Ходоровича, после выступления Валерия Репина по телевидению, но все равно Фондом помощи политзаключенным эта деятельность все равно продолжалась. То есть нельзя сказать, что советская власть все-таки победила.

Методы и способы давления на гражданских активистов – тема сегодняшней передачи "Человек имеет право".

Видеоверсию можно найти в соответствующем разделе "Человек имеет право".

Повторы аудиоверсии передачи – в субботу в 12:05 и в понедельник 08:05.