17 октября иcполнилось 95 лет Исааку Халатникову, одному из последних живых свидетелей “золотого века” советской физики. Исаак Маркович был учеником Льва Ландау, работал вместе с ним над созданием атомной бомбы, а после смерти учителя создал и почти тридцать лет, с 1965 по 1992 год, возглавлял Институт теоретической физики им. Ландау.

Научному обозревателю Радио Свобода удалось побывать в гостях у Исаака Халатникова и записать несколько его рассказов о войне, оттепели, физиках, лириках и институте.

ДНЕПРОПЕТРОВСК

Я родился и вырос в Днепропетровске. Там еще до революции был Педагогический институт. Потом его переделали в университет, куда я и поступил. И в этот университет к нам приехали преподавать профессора из ленинградского Физтеха: Борин, Николаевич, Финкельштейн, Курдюмов. Это были настоящие профессора европейского типа, они создали в Днепропетровске новую школу, и я попал в нее, стал учеником Бориса Финкельштейна. Финкельштейн был другом Ландау, хотя как ученый он не был настолько же сильным. Он занимался электролитами, это не особенно высокая физика, я у него диплом написал по этим же электролитам, а потом Финкельштейн порекомендовал мне поступать в Москве к Ландау. Я вообще-то сначала хотел быть экспериментатором, но на третьем курсе открутил голову у ртутной лампы и понял, что это не для меня.

ВОЙНА

Я приехал в Москву, и началась война. Сначала я учился в артиллерийской академии Дзержинского. Там я встретил своего товарища, который до академии окончил Энергетический институт. Он сказал: собеседование будет проводить комбриг Березин, он задает всем один вопрос: знаете ли вы, что такое “сельсин”. Вообще, это какой-то моторчик, который на приборе управления пушкой стрелочки вращает. Я этого не знал, но сказал на собеседовании, что знаю. Так я и попал в Высшую школу ПВО, приврал, только чтобы оказаться вместе с кем-то знакомым.

Командир взвода меня сразу невзлюбил. У нас все курсанты были выпускниками хороших институтов и университетов, а он окончил пединститут где-то в Мелитополе. И ко мне, интеллигентику, относился не очень хорошо. Когда наши полковники нас отбирали, они долго не могли решить, брать ли его на курс. Потому что была, видимо, инструкция сверху, сформировать новую Высшую школу ПВО из университетских физиков и математиков. Но в итоге его взяли и даже сделали командиром. Мы жили через скверик от школы, в красивом здании в готическом стиле, и во время ночных бомбардировок я был начальником чердака – так назначил тот самый командир. Это было самое ответственное место. Другие дежурили на “вешалке” – на девять этажей ниже. Вот там можно было спокойно дремать.

Наша школа была эвакуирована из Москвы в Пензу. Там нас доучивали, но мы быстро всю эту военную науку освоили, и стало довольно скучно. Стали проситься на фронт, не из-за энтузиазма, нет, просто, вот, теорию мы всю знаем, теперь – давай дело! И тех, кто просился на фронт, отправили в ПВО Москвы. А тех, кто нет, послали в Сталинград. И многие оттуда не вернулись.

Сталин создавал первую линию обороны ПВО, там я и оказался. К этому относились серьезно, мы назывались “Особая Московская армия ПВО”, и пребывание в ней приравнивалась к пребыванию на фронте. Нас и кормили как на фронте. Страшно ли было? Стреляли мы довольно мало. Немецкие самолеты в основном облетали нашу зону и бомбили Ярославль, Горький. Гитлер сделал большую ошибку, у него не было дальней авиации. Все, что могли сделать его средние бомбардировщики, – бомбить города Центральной России. По ним мы и стреляли, точнее, не по ним, а по квадратам, ведь радаров тогда еще не было. Надо сказать, стоять у пушки, когда она стреляет, довольно страшно. Вокруг взрывы от бомбардировки, да еще и твое орудие гремит. Но делать нечего.

Физикой я на войне успевал заниматься мало. У меня был препринт статьи Ландау и Капицы о сверхтекучести. Статья была на английском языке, которого я не знал, вот по ней я его и пытался учить. У меня навсегда остался очень плохой английский язык. Я им так никогда и не занимался с преподавателем. Несколько месяцев в аспирантуре учил французский, и до сих пор по-французски могу сказать лучше, чем по-английски.

В армии я пытался что-то изобретать, какую-то линейку для заградительного огня, чтобы не просто по квадратам стрелять. Это стало кому-то известно, и уже после войны, весной 46-го меня вдруг вызвал в командование ПВО генерал Лавринович, которого я никогда не видел до этого. А меня уже успел выдернуть из армии Ландау, чтобы я занимался физикой. И я явился в белой рубашке с коротким рукавом. Генерал-лейтенант был взбешен, но узнав, что я уже демобилизован, потерял ко мне всякий интерес. Так закончилась моя армейская история.

АНТИСЕМИТИЗМ

После войны начал сильно проявляться государственный антисемитизм. Например, меня не брали работать на Физтех. Я принимал туда вступительные экзамены, но на работу не брали. Замдекана сказал, что у меня нет нужного допуска. Но это чушь, я работал над бомбой, у меня был супердопуск, выше просто не бывает. Директор института, им тогда был во время ссылки Капицы Александров, посоветовал пойти к Бабкину, генералу-лейтенанту КГБ, который сидел у нас в институте. Бабкин был добродушный, любил громко петь. И он мне сказал: “А зачем вы вообще с ними имеете дело?” Бабкин не понимал, что для меня эти лишние 100 рублей очень важны, что у меня семья и дети маленькие. Я ведь все еще был младшим научным сотрудником, зарплата была крошечная, хотя я и работал над бомбой.

ОТТЕПЕЛЬ: ФИЗИКИ И ЛИРИКИ

Недавно прогремел сериал “Оттепель”, я его, сознаюсь, особенно не смотрел, мне показалось скучно. Я оттепель, конечно, помню хорошо, это годы моего становления. Это “физики и лирики”, моя дружба с писателями, с артистами. Но я помню это время по-другому, не как оно показано в кино. Вот скажем, типажи женщин в сериале современные, а тогда был совсем другой стиль. Вот Лиля Брик тогда еще считалась красивой, хотя, вообще-то, она урод, конечно. Если вы на нее посмотрите, поймете, насколько это был другой стиль.

Я вспоминаю своих друзей того времени. Например, был Лев Мильчин, театральный художник, еще он рисовал мультфильмы. Они с женой, ее звали Тамара Полетика, жили на Сретенке. Вот она была красивая женщина в понятиях того времени. А фамилия какая! У ее дальней родственницы на квартире Дантес встречался с Натальей Гончаровой, женой Пушкина. Представьте, какие корни! Что-то там такое еще в ней оставалось от старых времен. У Мильчина и Полетики был салон, в старом доме на третьем этаже на углу Сретенки и Бульварного кольца. Это была настоящая богема. Там я впервые увидел кинорежиссера Митту, когда его, совсем молодого, привезли в эту богему посвящать. Он совсем мальчик был. А я уже был в этой богеме, у меня была личная дружба. Тамара была моим близким человеком.

ЛАНДАУ И ДРУГИЕ

Лев Давидович Ландау, “Дау” (1908–1968) – крупнейший советский физик, создатель блистательной научной школы теоретической физики, лауреат Нобелевской премии.

В этом доме, где мы с вами находимся, всего четыре квартиры. Это подражание жилому дому, который Капица построил на проспекте Косыгина, после того как его заманили в Москву из Кембриджа и заставили остаться в Советском Союзе. Дом построен по английскому образцу, и он на самом-то деле очень маленький, площадь нашей квартиры всего 50 метров. Она – почти точный слепок той квартиры, в которой на территории Института физических проблем жил Ландау. Квартира двухэтажная, наверху у Ландау был крошечный кабинет, маленькая комнатка, игравшая роль библиотеки, и комната сына. На первом этаже была стеклянная дверь, которая делила квартиру пополам, в одной части была спальня жены Дау, Коры, в другой – гостиная, в которой был камин, вот у нас камина нет. Пишут, что Ландау жил роскошно, в пятикомнатной квартире, но общая площадь была всего 50 метров.

Абрам Иоффе, директор ленинградского Физико-технического института, где вырос Ландау, с теоретиками не слишком ладил, потому что у него были завиральные идеи. Например, тонкостенная изоляция: якобы, чем тоньше изолятор у проводника, тем он лучше изолирует. Ландау слушал все это сидя в первом ряду, он всегда сидел в первом ряду, где бы ни бывал, и хохотал Иоффе прямо в лицо. Иоффе злился. В то же время, Иоффе создал великую научную школу. И он был замечательным организатором. Иоффе решил создать филиалы своего Физико-технического института в индустриальных центрах страны, чтобы помочь промышленности. И их создали: в Свердловске, в Харькове, в Днепропетровске, где учился я. В Харьков отправили работать Ландау.

Мы все, и Дау, придумавший знаменитый теорминимум [Теоретический минимум – знаменитый чрезвычайно сложный экзамен, который должны были выдержать желающие учиться в аспирантуре у Ландау. – РС] и я, занимались селекционной работой, брать людей просто так с улицы – это смешно. Кстати, миллионер Юрий Мильнер, который сейчас раздает огромные премии, хотел ко мне поступить. Я хорошо знал его отца, Бориса Мильнера, который считался передовым экономистом, рыночником. И вот он обратился ко мне, чтобы я взял его сына в аспирантуру. Но это противоречило основному правилу, которое ввел Ландау, и мы соблюдали: нужно сдать экзамены теорминимума. Это еще идет с 32-го года, когда Ландау переехал из Ленинграда в Харьков.

Некоторые говорят про Евгения Лифшица, что в учебнике Ландау – Лифшица [фундаментальный классический учебник “Курс теоретической физики”, написанный Львом Ландау в соавторстве с его учеником Евгением Лившицем, переиздания которого продолжаются до сих пор. – РС] нет ни одного слова Ландау и ни одной мысли Лифшица, – полная чепуха, как и то, что написала про Лифшица в своей ужасной книге [речь о книге Коры Ландау-Дробанцевой “Лев Ландау. Как мы жили”. – РС] жена Ландау Кора. Лифшиц был сложный человек. Конечно, он завидовал Дау, но был при этом верным другом. И Дау ни разу не предал. Хотя есть кое-что, что я вам не скажу. Однажды Лифшиц мне в чем-то признался. Но он был моим другом, и я не стану это передавать.

Первые уроки понимания мы получили от Ландау. До понимания самому очень трудно дойти. Нужен учитель. У каждого человека должен быть учитель. Мои мозги проснулись благодаря Ландау. Один месяц общения с ним, и у меня встало все на место. Но есть урок, который я понял только к концу своей жизни. Я очень любил своих учеников. Евгений Лифшиц перед смертью, а ему сделали неудачную операцию на сердце – тогда еще просто не умели нормально делать обычное шунтирование, говорил мне: “Ты их перехваливаешь”. Я не послушал, и не мог послушать, я иначе устроен. Но в последние несколько лет я понял, что он был прав.

ПОМЕРАНЧУК

Исаак Яковлевич Померанчук (1913–1966) – советский физик-теоретик, внесший определяющий вклад в создание первых советских ядерных реакторов.

Померанчук – очень интересная личность. Он был несчастным человеком. Померанчук – любимый ученик Ландау, по классу он превосходил всех нас. Он жил на Мытной улице, там ему дали квартиру от министерства. Жена у него была какая-то восточная, у них не ладилось. По-видимому, он собирался уйти, и она его запугивала, настучала, что он работает дома. Он работал над атомным проектом, и никакие документы выносить было нельзя. И Померанчук решил развестись. Шел 48-й год, Померанчук должен был быть оппонентом у меня на кандидатской диссертации. Он сказал мне, что не сможет прийти, потому что должен быть в суде. Но если я добуду справку, что его жена была на работе и тоже не появилась в суде, это спасет положение. Его жена работала в школе, и вот я пошел в школу за справкой. Помню, там была широкая лестница, я поднялся и стал спрашивать эту даму. Оказалось, что она была завучем в этой школе, и спрашивал я у нее самой. В общем, в итоге Померанчук развелся.

Он был маленький, с черной щетиной, его называли Юзик. Очень умный, он создал собственную прекрасную научную школу в созданном Алихановым Институте теоретической и экспериментальной физики, который сейчас громит Ковальчук. Но в конце жизни Померанчук жил в дежурке при гараже. Он был очень влюбчивый человек и на улице познакомился с женщиной. Она была с дочерью и оказалась генеральшей. Померанчук переехал к ним, но прожил там недолго, генеральша заявила, что он “инфицирует семью”. И Померанчука отселили в будку при гараже.

Померанчук не был жуиром, нет, он был маленький щетинистый еврей. Очень любил выражение “сам отпадет”, которым мы все тоже стали вслед за ним пользоваться. Это из анекдота: у человека начал чернеть член. Доктор советует ему: вы попрыгайте, он сам отпадет. Может быть, я не очень хорошо рассказываю этот простенький анекдот, но смысл его очень полезен. Хотя, бывает, что само не отпадает.

КАПИЦА

Петр Леонидович Капица (1894–1984) – крупнейший советский физик и научный организатор, лауреат Нобелевской премии, ключевой участник советского атомного проекта. Работал в Кембридже под началом Эрнеста Резерфорда, но в 1936 году был возвращен в СССР. Пользуясь определенным влиянием на Сталина, Капица смог спасти из рук КГБ нескольких ученых, включая Льва Ландау.

Капица любил дружить с начальством. И его другом был Иван Майский, посол СССР в Англии. Каждый год, когда Капица уезжал на месяц в отпуск в Москву, Майский писал Резерфорду, руководителю Капицы, гарантийное письмо, ходатайство, чтобы Капицу отпустили в СССР, с тем, что он потом вернется. Это при том, что у Капицы был паспорт-вездеход, который позволял ему свободно передвигаться через европейские границы. Но в 35-м году Майский сказал Капице: зачем мы пишем это дурацкое письмо, да еще лорду, он вообще не понимает, зачем нужна эта бумажка. И не написал. Майский знал, что Сталин решил Капицу не выпускать обратно. Потому что незадолго до этого на Западе остался другой крупный советский физик, Гамов. Я думаю, что какую-то роль в этой истории сыграл наш известный шпион Вилли Фишер. Он появился в Лондоне и очаровал Капицу – Фишер хорошо понимал в радиотехнике. Он стал домашним другом Капицы и рассказывал ему байки о том, как прекрасно все в России. Не знаю, действовал ли он по заданию. Но Капица поехал в Москву без письма, а через несколько дней ему сообщили, что обратно в Англию он уже не вернется.

Когда Капицу не выпустили из Москвы, его жена с детьми какое-то время еще оставалась в Англии. Капица строил свой институт и жаловался жене в письмах, что в Союзе не могут хорошо уложить кирпич. Весь Институт физических проблем пришлось из-за этого отштукатурить. И еще Капица писал про чиновников, с которыми ему пришлось общаться в Москве: “Они такие глупые, что даже не понимают, что я их люблю”. Я думаю, Капица считал, что власть – это конструкция от бога и нужно жить при такой конструкции. Его жена писала мне, что это не так, но я думаю, что Капица уважал власть. И ему лестно было в каком-то смысле принадлежать к власти. Быть близким к ней. Это честолюбие.

ГАМОВ

Георгий Антонович Гамов (1904–1968) – советский и американский физик, один из основоположников современной теории о происхождении и устройстве Вселенной, ученый, первым сформулировавший концепцию генетического кода. В 1933 году покинул СССР и стал “невозвращенцем”.

Началось все с того, что Гамова пригласили выступить на очень престижном Сольвеевском конгрессе в Брюсселе, он пошел к Молотову просить, чтобы его пустили вместе с женой. А Молотов разрешил ехать Гамову только одному. И уехал в отпуск. Без Молотова Гамов устроил скандал, сказал, что он тогда не поедет. В итоге их впустили вдвоем. Гамов был лояльный человек, он хотел вернуться. Но у него заканчивался паспорт, и он стал просить: дайте мне такой же паспорт-вездеход, как у Капицы. Парижское консульство обратилось в Академию наук, но ученый секретарь академии настоял, чтобы такой паспорт Гамову не давали. Странным образом, именно академия настаивала на этом. В итоге Гамов остался за границей. Удивительно, конечно, какие это были времена, когда Гамов, молодой член-корреспондент, ему было около 30 лет, мог устраивать спектакли Молотову.

Ландау и Гамов были невероятными друзьями. Еще перед этой последней поездкой Гамов искал способа сбежать через финскую границу. И Дау две недели путешествовал с ним, чтобы найти подходящее место. Это было большое доверие. А после того, как Гамов остался на Западе, Дау с ним один раз встречался только один раз. Видимо, Гамов был сильно поглощен новой жизнью, в которую он погрузился. Не шмотками, конечно, но какими-то удовольствиями западной цивилизации. А Дау был чужд этого, быт для него никакого значения не имел. Ландау говорил потом о Гамове с сожалением, будто бы он потерялся для науки. Но это было ошибкой, Гамов сделал в Америке столько, что этого бы хватило на три Нобелевские премии. По изобретательности Гамов был выше Дау. Он не любил математику, счет, в отличие от Ландау, который был гениальным техником. В общем, при той встрече они в чем-то разошлись.

ДИРЕКТОР

Поразительно. Сталин умирает 5 марта 1953 года, а 4 апреля мне выдают диплом доктора наук. До этого целый год ВАК [Высшая аттестационная комиссия. – С.Д.] не давал мне корочку. Проходит десять с небольшим лет. Мы создаем институт, но ЦК не хочет меня утверждать директором. 17 октября на президиуме Хрущева снимают. И уже утром запрашивают мои документы, чтобы назначить директором. Кстати, ведь Суслову сложно было что-то предъявить Хрущеву. И одним из главных обвинений было, что Хрущев испортил отношения с Академией наук. Нужно было, чтобы Сталин умер, чтобы я стал доктором наук. Нужно было, чтобы Хрущева сняли, чтобы я стал директором института.

Мне удалось быть директором института и при этом продолжать заниматься наукой. Это делалось так: у нас в институте в принципе отсутствовала хозяйственная часть. У меня долгое время не было заместителя, который бы за нее отвечал, лишь в самом конце выбрали так называемого заместителя по общим вопросам, им стал физик, доктор наук. Он был довольно упорный, как танк. И его назначили без права вмешиваться в научные вопросы. А хозяйства мы не заводили. У нас был приказ номер один, который выполняется и по сей день: “Сотрудникам разрешается работать на дому”. У нас и помещения особенно не было, мы пользовались конференц-залом в Институте физики твердого тела в Долгопрудном. По пятницам собирались на семинар в этом зале, а по четвергам – в Москве, в институте Капицы.

Был еще такой человек, Костиков. Когда-то он был приставлен в качестве охранника к академику Степанову, потом я взял его к себе в институт. Он был мой адъютант. Это был замечательный человек, без комплексов, старший лейтенант КГБ. Он мог пройти в любой кабинет, решить вопрос с санаторием, устроить кого-то в больницу, привезти пайки. И при этом он был очень добрым человеком. Тренировал детскую футбольную команду.

Когда мы занимались бомбой, у нас состав был немного, с точки зрения начальства, так сказать, с национальным уклоном. Так уж получилось, что многие физики были евреями. И нам прислали двух аспирантов из Курчатовского института, Архипова и Горькова. Горьков потом был моим заместителем в Институте теоретической физики, но и здесь слова Лифшица про учеников оказались правдивыми.

В начале 90-х, когда я пытался сохранить институт, носился с идеями организовать какие-то заграничные филиалы, где наши сотрудники могли бы проводить часть времени. У нас уже была готовая договоренность в Техасе об открытии такого филиала, но Горьков мне отсоветовал подписывать документы. Проректор с американской стороны был очень огорчен. А потом Горьков неожиданно для меня сам уехал, в ту же Америку. Сыграли роль разные факторы, тут и жена, и сложная экономическая ситуация тех лет. Но последняя хорошая идея с филиалами так и не сработала. А жаль, можно было сохранить институт гораздо лучше.

КГБ

Думаю, есть разные КГБ. Есть – настоящее, а есть что-то вроде постовой службы. Вот у нас в институте был долгие годы один кагэбэшник, который только за наш институт и отвечал. Я его с собой в делегации возил, на встречу с президентом Италии брал. Помню, все там в медных касках, и он со мной. Потом, во время смены власти, он стал начальником в Дубне. Это, конечно, повышение, там наукоград, много бывает иностранных ученых. И вот он мне как-то звонит и говорит: “Помогите с квартирой”.

Ясно, что он не был ангелом. Ну, может, и был ангелом, но довольно сложным ангелом. В общем, я позвонил Николаю Боголюбову, великому математику и физику, директору лаборатории в Дубне, и говорю: “Николай Николаевич, у вас там новый кагэбэшник, просит помочь с квартирой”. Он спрашивает, “А вы за него ручаетесь?”. И я сказал: “Ручаюсь”. Конечно, я знаю, какие он плел сети. Но есть же общий принцип, надо помогать людям. Он обращается, помнит. Мне-то никакой помощи от него не нужно было. Но я поручился и привел в действие тяжелую артиллерию. Квартиру дали. Наверное, это моя беспринципность, принципиальный человек бы не стал ничего делать. Понимаете, у меня военная выучка.

РАЗОЧАРОВАНИЕ

Большинство людей обладают комплексом неполноценности. И не могут тебе простить доброту. Люди за нее мстят. Это печальный итог, но я пришел именно к этому. Это какое-то свойство человеческой конструкции, у многих людей есть какой-то ген, я его называю “кусочек Чикатило”. Это, конечно, самодеятельность, я не генетик, но мне кажется, есть ген чего-то плохого. Я никогда серьезно не думал про религию, ни про еврейскую, ни про христианскую. Хотя Библию, конечно, читал. Любимый ученик Христа предает его. Любимый! И он безумно любил Христа, но предал, потому что так было записано. Вот видите, какой я атеист".