Александр Генис: Культурная общественность Британии и США весь уходящий год отмечала столетие со дня рождения великого валлийского поэта Дилана Томаса. Посвящённый этой дате поэтический фестиваль прошёл на родине поэта, в Уэльсе, где во время 36-часового поэтического марафона его стихи, рассказы и письма читали Ян МакКеллен, Джонатан Прайс, Мэтью Рисс и принц Чарльз, который даже записал на диск стихотворение Томаса «Папоротниковый холм» в своём исполнении. Поэтический фестиваль, посвящённый пребыванию Дилана Томаса в Лондоне в 1940-х - 1950-х годах, прошёл и в столице Великобритании. И, конечно, не забыли о поэте в Нью-Йорке, с которым тесна связана его жизнь и смерть.

О Дилане Томасе мы беседуем с поэтом “АЧ” Владимиром Гандельсманом.

Итак, Дилан Томас и Америка, Нью-Йорк, в частности. Давайте поговорим об этом.

Владимир Гандельсман: Дилан Томас промелькнул поэтической кометой на американском небосклоне зимой 1950 года. Он получил приглашение выступить в известном в Нью-Йорке Культурном центре «92-я стрит Y», и, прибыв в аэропорт, немедленно направился к бару, где выпил двойную порцию шотландского виски. Далее – везде. В те времена, когда поэтические чтения были куда менее популярны, чем сегодня, он выступал в мегаполисах, в студенческих городках, читая своим актёрским голосом стихи Йейтса, Харди, Лоуренса, Рэнсома, Ротке, а потом свои. «Он был всепроникающим и загадочным, – говорил о нём поэт Роберт Келли. – Он читал не как все, глядя в потолок и вроде бы общаясь с богом (или с Теннисоном). Он говорил с аудиторией своим сердцем, демонстрируя слушателям всю привлекательность поэтического слова».

Александр Генис: Как Нью-Йорк отметил его годовщину?

Владимир Гандельсман: В Нью-Йорке, где Дилан Томас достиг популярности рок-звезды и где он ушёл из этого мира, поэтический центр организовал посвящённую юбилею поэта выставку «Дилан Томас в Америке» и возобновил его радио-пьесу «Под молочным лесом», премьера которой состоялась в 1953 году. Пьесу поставил актёр из Уэльса Майкл Шин, известный по фильмам «Фрост-Никсон» и «Мастера секса». Майкл Шин читает тот же текст, который в своё время читал Дилан Томас, и, насколько я знаю, пьеса уже транслировалась или будет транслироваться по радио «Бибиси Уэльс». «Идея постановки этой пьесы всегда мистически преследовала меня. Сама мысль осуществить этот проект в празднование годовщины рождения поэта и транслировать её на весь Уэльс – завораживающая», – говорит Майкл. На выставке представлены письма, плакаты, рукописи, фотографии, выполненная рукой Дилана Томаса карта городка, где происходит действие и его автопортрет.

Александр Генис: И все же Дилан Томас ощущал себя пришельцем в Америке. «Я не знаю, что я делаю на этой земле и в этом безумном центре её империи», – так он говорил.

Владимир Гандельсман: Действительно. Он писал своей жене Кэйтлин: «Я побывал здесь на нескольких приёмах, встречался со множеством американских поэтов, писателей, критиков. Некоторые из них весьма приятные люди, и все безумно вежливы и гостеприимны. Манхэттен же – просто какой-то круглосуточный кошмар, к которому невозможно привыкнуть. Суматоха, абсолютное безразличие толпы, высоченные фаллические, стоэтажные, уходящие в небо небоскрёбы ужасают, и я боюсь из-за этого выходить на улицу».

Конечно, если у вас есть предрасположенность к алкоголю, то вы в этой обстановке обречены. Вспомним судьбу русского поэта Есенина, тоже попавшего в большой город из деревни.

Александр Генис: Как сложился этот диковинный поэт и дикий человек в странное существо по имени Дилан Томас? Давайте поговорим немного об этом.

Владимир Гандельсман: Он был любимый избалованный сынок в доме с библиотекой и с амбициозным отцом, которому не удалось достичь профессорских высот. Что ж, он оставался учителем английского языка, а свои амбиции передал по наследству сыну. Первое детское стихотворение было написано от имени собаки, которая всех кусает за ноги, и Дилан впоследствии изображал эту собаку в барах, становясь на четвереньки и хватая кого ни попадя. Но не в этом дело. Дело в том, что была тётка Анна и была ферма «Папоротниковый холм», и эти впечатления детства отразились в его лучших стихах.

С другой стороны было романтическое представление о поэте, предполагавшее маску, и эта разбойничья маска определила жизненное поведение поэта. Тут разнообразная смесь из цинизма, разгула, высокопарной позы и прочей ерунды. Одной девушке он расшифровал своё валлийское имя как «князь тьмы», хотя оно значит «дитя моря».

Ему нужен был не просто романтизм, но такой гибельный, что ли, романтизм. Он говорил, например, что у него туберкулёз и он скоро умрёт. Утрировал, и симулировал, и красовался, потом переехал в Лондон, стал пить... Вёл себя как попало, воровал... Но одновременно начал писать всерьёз, благо талант был налицо, и пошло-поехало. И доехало до Америки.

Александр Генис: Как обстоят дела с поэзией Дилана Томаса по-русски?

Владимир Гандельсман: По-моему, есть удачи. Его переводили хорошие и очень хорошие переводчики и поэты. Иван Елагин, Владимир Британишский, Андрей Сергеев, Аркадий Штыпель, Вадим Месяц, Василий Бетаки и другие.

Чтобы дать представление о Дилане, вот кусочек из «Папоротникова холма» в переводе Бетаки:

Когда я был мал и свободен под яблоневыми кронами,

И дом напевал мне что-то, и я был счастлив,

как луга счастливы свежей травой,

Как ночь над долиной, усыпанная звёздами зелёными,

И Время меня окликало и позволяло

быть зеницей ока его – то есть самим собой,

Я был принцем яблочных городков,

знакомцем всех телег,

И когда-то, ещё в довремени, видал, как деревья

Плывут вместе с ромашками и ячменём

По свету, сочащемуся из листопада, вдоль жёлтых рек.

Зеленый, беспечный, был я приятелем всем сараям

На счастливом дворе, –

эта ферма была моим домом, – я пел

Под солнцем, которое только однажды юным бывает,

И время позволяло играть:

Его милосердием был я отмечен, играя,

Был зелёным и золотым, среди его охотников и пастухов.

Телята пели под мой рожок,

лисы звонко и холодно лаяли,

И субботний день побрякивал, медленно переливаясь,

Камушками священных ручейков.

Это один из Диланов Томасов, счастливый и ясный. Обильный, всеохватный, но, я бы сказал, золотосрединный. Есть Дилан лавинообразный и рационально непостижимый. Подобный природе. Тогда, наверное, его надо просто петь, что и делал сам поэт. Как говорил Беккет о прозе Джойса, это не о чём-то, это само «что-то» и есть. Но стихи такого рода я читать не буду.

Александр Генис: Сохранились записи с выступлениями Дилана.

Владимир Гандельсман: Совершенно верно, и на выставке они представлены, записи фирмы «Кэдмон» Вы знаете, поэт Филипп Левайн писал о Дилане Томасе: «Именно таким должен быть поэт. Как только он открывает рот, публика немеет. Он полностью изменил наше представление о том, как читать свои стихи. В сравнении с его стихотворными «ариями» сильно проигрывают чтения и Элиота, и Эдны Миллей, и Марианны Мур».

Александр Генис: Томас умер в Нью-Йорке. Вы бывали в роковой «Белой лошади»?

Владимир Гандельсман: Бывал много раз. Дело в том, что некоторое время я жил в двух шагах от этой таверны. Она на Хадсон-стрит. Там висит портрет Дилана Томаса, там вкусное пиво и вообще атмосфера. Американцы не очень-то умеют ее создавать в своих барах и ресторанах, но там получилось. Оттого ли, что в “Белой лошади” обреталась многие годы богема Гринич Виллидж, не знаю. Там уютно.

Да, именно там последний раз напивался Дилан Томас. Это было 9-го ноября 1953 года, а затем из гостиницы в Челси его увезли в госпиталь, что неподалёку, на 12-й, кажется, улице, где он и умер. Может быть тут стоит привести стихотворение, написанное Диланом, когда умирал его отец. Дилан призывал его не к смирению, но к ярости и сопротивлению. Отец был воинствующим атеистом, я думаю, что и Дилан тоже, ведь он писал:

Мне столько лет велят повиноваться,

Пора бы хоть немного измениться.

Но детский мяч, подброшенный в саду,

Еще не скоро упадет на землю.

Владимир Гандельсман: Мяч упал довольно скоро... Вот стихотворение отцу, переведенное Валерием Черешней:

Не уходи, не уходи покорно в эту ночь,

всей старостью своей восстань на угасанье дня,

всей яростью круши и рви, смиренного не корчь.

Мудрец, ты знаешь, тьма права, словами не помочь,

тусклее их бывалый блеск и молний острия,

но ты дерись, не уходи покорно в эту ночь.

Святоша, все твои дела цунами смерти вклочь

сметает – вот они плывут, играя и блестя,

круши и рви, пока ты жив, смиренного не корчь.

Дикарь, ты духом одержим, ты славил солнца очь,

но горечь смертного постиг, и вот, поник, грустя, –

не уходи, не уходи покорно в эту ночь.

Ты в смерть идёшь и видишь то, что нам ещё невмочь,

(глаза слепца, как метеор, полны того огня),

круши и рви, мой Командор, смиренного не корчь.

И ты, отец небесный, там, в унылой вышине,

казни, спаси меня сейчас, плачь горько обо мне.

Не уходи, не уходи покорно в эту ночь,

всей яростью круши и рви, смиренного не корчь.

Александр Генис: Чтобы не кончать нашу беседу на этой яростной ночи. Я предлагаю в качестве финала отрывок из самого умиротворенного - и самого популярного - прозаического опуса Дилана Томаса, в котором он описывает Рождество своего детства в Уэльсе.

Владимир Гандельсман: Прекрасно - по сезону. Я выбрал фрагмент про рождественские подарки, которые через несколько дней будут открывать все дети Америки. Итак, отрывок в переводе Елены Суриц из опуса под названием “Детство, Рождество, Уэльс”.

Александр Генис: Отлично! Это сочинение каждый год читают в праздники по радио в Англии. Неплохо и нам послушать.

Владимир Гандельсман: “Были подарки полезные: мохнатые, поглощающие, как бездна, полости из старых кучерских дней, и варежки для громадных лентяев; полосатые шарфы из чего-то вроде шелковистой резины, которые можно было вытянуть до самых галош; шотландские береты с наушниками, похожие на лоскутные грелки для чайников, и кивера размером на кроликов, и шапочки для жертв ходящих по скальпы племен; тетушки, которые всегда носили шерсть на голое тело, дарили усатые, колючие фуфайки, вызывавшие удивление, как вообще у тетушек еще сохранилось тело; а однажды я получил даже маленькую вязаную торбу от тетушки, которая, увы, более не ржет среди нас. И книжки без картинок про мальчиков, которым не велели кататься на коньках у фермера Джайлса на пруду, а они не послушались и утонули; и книжки, которые разъясняли все про осу, умалчивая только зачем.

Лучше про бесполезные подарки.

Были, были целые горы разноцветных Уйди-Уйди, и свернутый флаг, и накладной нос, и фуражка кондуктора, и машинка, которая штамповала билетики и звенела в звонок; рогатка ни разу не попадалась; однажды, по странной ошибке, которую никто так и не смог объяснить, попался маленький томагавк; и целлулоидная утка, которая, если ее сожмешь, издавала неутинейший звук, мяукающее мму-мму, которое скорей могла бы произвести воображала кошка, возомнившая себя коровой; и альбом, где я мог выкрасить траву, и деревья, и зверей каким душа пожелает цветом и где тем не менее небесно-лазоревая овца щипала багрец травы под радужноклювыми, острогорчичными птицами.

И тянучки, ириски, леденцы, марципаны. И полчища оловянных солдатиков, которые пусть не могли сражаться, зато всегда сияли и были стойкими. И головоломки, ребусы, сложи-картинки, и доступные игры для юных конструкторов с подробнейшим руководством.