Ильязд (Илья Зданевич). Поэтические книги 1940–1971 / Предисловие и комментарии Режиса Гейро, общая редакция Сергея Кудрявцева. – Москва: Гилея, 2014.

Илья Зданевич принадлежит к тому поколению, чью колыбель качала дряхлеющая нянька – Российская империя, а на дорогу жизни выбросила жестокая мачеха – русская революция.

Родился будущий поэт в Тифлисе в 1894 году, отцом его был преподаватель французского языка, родом из сосланных на окраины империи поляков, а матерью – ученица Петра Чайковского, дочь обедневших грузинских дворян, отданная на воспитание в богатую и бездетную польскую семью (вспомним сюжет известной картины Пиросмани). Вавилонское смешение языков, окружавшее мальчика с детства, очень помогло ему в дальнейшем: Зданевич непринужденно общался с кавказскими горцами и парижскими дадаистами, с советскими дипломатическими работниками и учеными-византинистами, с Маринетти и Пикассо, Габриэль Шанель и Маяковским.

Юность мятежника-футуриста Эли Эганбюри (этим псевдонимом поэт был обязан лингвистической фантазии французского почтальона) прошла, по преимуществу, между Петербургом и Москвой, где со скандалом экспонировались Гончарова и Ларионов, превозносили башмаки и раскрашивали лица, и Тифлисом и Батумом, где открывали наивную живопись Пиросмани и сватали семилетних негритянских невест.

Именно тогда, в ожесточенных спорах с другими авангардистами, родилась идея "всёчества" – единства времени и пространства, постигаемого лишь истинными художниками. Придирчиво изучая творчество современников, Ильязд в итоге решил, что подлинным "всёком" был, помимо него самого, только Пикассо.

Заведенный порядок поколебала, но не разрушила Великая война. Зданевич работал военным корреспондентом на Кавказе и писал оттуда гневные статьи о притеснениях малых народов Закавказья русскими империалистами, а в Петрограде вместе с товарищами по группе "Бескровное убийство" следил за судьбой албанского государства.

Революция 1917 года побудила Зданевича к первому важному перемещению в пространстве – он уехал в Тифлис, где призывно сияли огни "Фантастического кабачка" и где в последний раз вспыхнуло пламя русского футуризма, перед тем, как окончательно померкнуть под коваными сапогами социалистической целесообразности. В Тифлисе Ильязд написал и опубликовал почти всю свою заумную пенталогию "аслааблИчья" (1918–23), там же стал одним из основателей издательской марки "41 градус", верность которой сохранял до конца жизни и в иных широтах.

В 1920 году поэт последовал "скорбной дорогой" русских беженцев, покинув Грузию, доживавшую последние месяцы независимости. Целый год Зданевич блуждал по улицам Стамбула, где за пестрой толпой турок, армян, англичан и русских перед взором "всёка" маячили призраки былого Царьграда.

В конце 1921 года он перебрался в Париж и попытался завоевать столицу изящных искусств. Попробовал возглавить молодой русский авангард, но неудачно: "ученики" скоро разбежались. Попробовал объединиться с французскими авангардистами – снова неудача: дадаисты неудержимо распадались. Попробовал крепить связи эмигрантов с советской культурой, даже поработал секретарем в советском полпредстве, но опять безуспешно: большевистский режим взял решительный курс на изоляцию. Написал оригинальный даже по меркам модернизма роман "Парижачьи" о бесцельном кружении жизни четырех пар, но не сумел найти средств для его издания.

Наконец, в стремлении стать одним из отцов русского авангарда, сконструировал свою биографию – "Илиазду". В одноименном докладе, прочитанном в мае 1922 года в парижском кафе "Юбер", и сопутствующих ему черновиках он детально разрабатывал миф о своей транссексуальности.

"Как только я достиг возраста, когда детей начинают одевать и стричь в зависимости от пола, меня стали трактовать как девочку. Платьице и кудри и шляпка стали моей неотъемлемой принадлежностью. С годами я усвоил все интимные и обычные манеры, присущие женскому полу".

В гимназии начались проблемы. "Гимназисты всячески пытались меня развратить и растлить. Эта обстановка развила во мне преждевременно мой пол. И мне еще не было двенадцати лет, когда я изнасиловала одну из подруг. Мировой судья, отдав меня на поруки родителям, потребовал от них снять с меня женское платье…

После этого во мне все переменилось. Я стала дурнеть, нос вытянулся, волосы почернели, ноги скривились, я перестала расти. Из доброй я стала злой, бездарной, лживой и преступной".

Мотив сексуальной двойственности Ильязд развивал и в упомянутом романе "Парижачьи", где семейные герои заводят любовные связи также и с представителями своего пола. Неопределенность сексуального поведения сильно чувствуется и в дневниках молодого Бориса Поплавского.

Нужно вспомнить и Палисандра Дальберга, лишь в эмиграции окончательно признавшего свою андрогинность. Полагаю, что связь между эмиграцией и транссексуальностью вполне понятна. Преодоление границ несвободы способствует падению барьеров и в интимном мире человека.

Впрочем, к нашему герою это не относилось. Как было сказано в "Илиазде", "девушка внутри" бесповоротно умерла. Ильязд женился на модели Аксель Брокар, завел детишек, переехал из шумного Парижа в городишко Саннуа и до поры до времени успешно делал карьеру на текстильных предприятиях Коко Шанель, крестной матери его старшего ребенка. "Я опустился и стал обывателем", – грустно констатировал он в 1929 году в черновике письма Моргану Прайсу, давнему своему знакомому по журналистской работе на Кавказе.

Но вся эта повседневность была лишь видимой частью айсберга: Зданевич подводил предварительные итоги. Он пишет и публикует в 1930 году роман "Восхищение", в котором в узорах ориентальной драмы с кровью и любовью искусно спрятана история взлета и падения русского футуризма. Он работает над громоздкими историософскими романами о Париже и Константинополе, опубликованными лишь посмертно, так что название одного из них – "Посмертные труды" – оказалось грустно пророческим.

Так проходит десятилетие, но затем привычная жизнь Ильязда рушится: кризис добирается до текстильной промышленности, герой теряет работу, жена бросает его с тремя маленькими детьми, в Испании начинается война, там впервые сошлись в схватке тоталитарные режимы.

Но именно житейские невзгоды, любовные драмы и военные кошмары (ведь скоро начнется Вторая мировая война) оказываются благодатной почвой для цветов лирической поэзии Ильязда, публикуемых в рецензируемом издании.

Эта книга продолжает проект, начатый двадцать лет назад. Усилиями издательства "Гилея", его главного редактора Сергея Кудрявцева, русских и зарубежных филологов и искусствоведов были впервые изданы или републикованы выходившие крошечными тиражами романы "Парижачьи", "Восхищение" и "Философия", пенталогия "аслааблИчья", "Письма Моргану Прайсу", статьи, выступления и переписка времен футуризма и всёчества.

В настоящее издание включена книга сонетов "Афет" (опубликована в 1940 году, написана, в основном, в 1938), крохотный сборник Rahel (1941, написан в 1940 году), поэма "Письмо" (1948, написана в 1946 году), венок сонетов "Приговор безмолвный" (1961, работа над ним началась в 1946 году), цикл стихотворений мемуарного характера на французском языке "Бустрофедон в зеркале" (1971, перевод на русский язык редактора) и впервые публикуемая с возможной полнотой незавершенная поэма "Бригадный" (1941–1954).

Сборники эти выпускались Ильяздом наряду с книгами и рукописями забытых поэтов, путешественников и ученых под издательской маркой "41 градус", маленькими тиражами (менее 100 экземпляров), иллюстрировались Пабло Пикассо ("Афет" и "Письмо"), Леопольдом Сюрважем (Rahel), Жоржем Браком и Альберто Джакометти ("Приговор безмолвный") и другими выдающимися художниками. Этой беспримерной издательской деятельности Ильязд посвятил последние тридцать лет жизни.

Теперь самое время обратиться к страницам поэтических книг Ильязда, главными темами которых были любовь, творчество, время, память и вечность.

Сборник "Афет" состоит из 76 сонетов: четыре первых написаны в 1938-40 гг. и являются своего рода вступлениями, а остальные 72 представляют собой поэтический дневник со второго января по тридцатое июня 1938 года. Внешняя канва дневника – встречи, невстречи и расставания автора с возлюбленной. Предполагают, что главным прототипом поэтической возлюбленной была модель и художница Маргарет Жанна Спенсер, которой был адресован первый именной экземпляр сборника.

В переводе с арабского "афет" – это красавица, не способная или не желающая ответить на любовь.

Возможно, красавица "Афета" из той же плеяды, что и Машенька Сирина, Клэр Газданова, Лёля Фельзена и Татьяна Поплавского, неразделенная страсть к которым сродни для героев тоске по утраченной России? В пользу этого предположения говорит и частое упоминание зимы и снега в сонетах. Товарищ Ильязда по авангардистским группам Борис Божнев в те же годы опубликовал самиздатом монументальный цикл "Четверостишия о снеге".

Но следует заметить, что недвусмысленных упоминаний земной возлюбленной в 76 сонетах удивительно мало.

"Участок стерегу жилищ дремотных / где отпечаток Вашей красоты / покоится на скомканных полотнах" (2 января).

"Но слышу песнь русалочью за дверью / и в скважину проскальзывает ключ" (15 января).

"Вы вернулись невзначай с визитом / щебеча у огня довольны бытом…" (20 января).

"…В двуглавом полусне / в забывчивости бестелесной парной / мы полегли раскольники вдвойне / любви обожествленной и вульгарной" (? апреля).

"Но Ваша красота согласовала / настойчивое мастерство верхов / с безвольной философией подвала / С лица бумажного не будет стерта / не утомится плыть в воде стихов / останется лежать на дне офорта" (19 июня, речь идет о готовящейся книге, оформленной Пикассо).

Собственно, и сам автор прозрачно намекает читателю, что истинный смысл сонетов вовсе не в печальной, но довольно заурядной любовной истории:

"Читаю сборник в надписях и воске / поэтами шестнадцатого века / Испании… составленный во славу Вашей тезки… / Но смысла на глагол не перевесть / просторечиво и любой страницы / портретный ребус будет был и есть" (4 апреля).

Вероятно, по той же причине Ильязд не стал включать в сборник стихотворения с такими, например, строчками, излишне сиюминутными и приземленными:

"Всё тянутся пустей пустого встречи / то за столом то в креслах мы сидим / и ни о чем часами говорим…"

"Последний тщетный вечер ожиданий / меняю диски румбу и фокстрот / свеча неумолимая плывет…"

Отличительные же свойства Возлюбленной сонетов заставляют усомниться в ее земном происхождении:

"Во взоре Вашем стелется печаль… / Ему людское непонятно бремя / от путевых свободен измерений / и за пространством видит только время" (4 февраля).

"Малейший проблеск Вами назову… / И над моей лачугой птицелова / не перестанете гнездиться Вы / богиня будущего и былого" (30 апреля).

"Сопровождаю к Пабло в мастерскую / по лабиринтам улицы и слова… / Я оплетенный Вашей правдой прочной / по лестнице четырнадцатистрочной / возрос действительностью опыляем…" (24 февраля).

Более того, поэт противопоставляет ее своим прочим подругам:

"Предлоги искушений многоглавы / единственной любовью были Вы…" (28 января).

Да и сам герой больше занят литературным трудом, а не любовным:

"Я принужден к земле оттенком вашим / привязан к дереву карандаша…" (26 мая).

"Я днем и ночью собирал слова / Богини след и попросту любезной…" (10 января).

Поэт сомневается в своем даре: "Мне дочерью приходится любовь / искусство падчерицей нелюбимой" (2 февраля), но крепко надеется на посмертное признание: "Взамен колчана устарелых стрел / возьмете в исполнение обета / трагическое сердце на прицел / из летаргического пистолета… / Вы мертвого полюбите меня" (12 февраля).

Итак, уместно было бы иллюстрировать книгу "Афет" картиной художника, чье творчество до странности напоминает живопись открытого Ильяздом Пиросмани. Конечно, речь идет о "Таможеннике" Руссо и его "Музе, вдохновляющей поэта". Именно эту капризную любовницу тщетно отыскивает Ильязд в парижской толпе:

"Но Вашего не нахожу наряда / ни красоты божественной и жалкой / в пустых потоках ряженого стада / любовь моя одетая русалкой…" (30 июня).

Авторским комментарием или эпилогом может служить и цикл из двух сонетов Rahel, выпущенный Ильяздом в мрачном 1941 году. Сначала следует описание гнетущей обстановки:

"Не устает в окрестностях война…/ Опустошенная земля страшна…/ В руках не согревается рука…/ Ни жить ни умереть а только ждать…/ не уцелеем нас не будет скоро…"

Известно, что в лагеря была интернирована вторая жена Ильязда – африканская поэтесса Ибиронке Акинсемоин, где она смертельно заболела; судя по мемуарной записи поэта, туда же попала и Жанна Спенсер. Но завершает мрачные сонеты 1940 года автор обращением явно не к ним:

"И свидимся в последний раз с тобой / мой вечный враг всегдашняя подруга…"

Послевоенные сборники Ильязда – "Письмо" и "Приговор безмолвный" – развивают ту же тему отношений поэта с Музой и земной возлюбленной, но акценты существенно меняются.

Во-первых, поэт "Письма" тяготится бременем своего творчества: "Охотно уступлю труды поэта / за безмятежный отдых до зари…" Он уподобляет себя осужденному: "Приговоренный к смерти невиновный / жалею в комнате и жду тебя…" Измучили поэта, главным образом, сомнения в собственном даровании, те отношения с ветреной музой, о которых он столько написал в "Афете".

Амплитуда авторских колебаний: от уверенности, что "не выцветут в лесу мои чернила", до констатации того, что "мне было суждено искать напрасно".

Поэтому поэт ждет смерти, словно избавления:

"Остыл и наблюдаю без испуга / что по бумажным клеткам семеня / уже расходится моя прислуга / что побледнев ты бросила меня…"

И далее герой, утративший вконец опостылевшее дарование, намеревается вернуться к своей земной любви:

"В окно не перестану колотиться / то вьюга пригоршнями серебра / то заблудившаяся ночью птица / то беглый каторжник рука тверда…"

Надеется упокоенный, но бессмертный поэт и на загробную встречу с любимой: "Покуда не сольются два потока / одним уходят в землю это мы…"

Вероятно, потусторонний пейзаж – "виденье новое в старинной раме", в котором происходит встреча героев, написан Ильяздом в его венке сонетов "Приговор безмолвный":

"Чужда боязни следуешь за мной / сама того быть может не желая / над собственной не властна глубиной / не мертвая почти и не живая…"

На первый взгляд, кажется, что особняком от истории многолетнего любовного треугольника стоит незавершенная поэма "Бригадный", несколько необычное название которой связано с тем, что речь в ней идет о Гражданской войне в Испании, насчитывать она должна была тысячу строк (совпадает с численностью бригады), разделенных на сто десятистиший.

Очень выразительны и пластичны в поэме картины войны, террора и угрюмой повседневности:

"…Гнутся рамена / отдав ружье а голова темна / на грудь упала и глаза в покое / не видя смотрят на лицо земли / жены последней близкое рябое…"

"Деревня каждая на времена / развалинами обременена / не выполота в поле повилика / Венок свинцовый с Гарсии не снят / от сна не освобождена Герника…"

"Бредет достойный бедности народ…/ на пригорок в костел Полно высот / и серебра Сродни очастой жабе / служитель бога мошкару пасет…"

Герой поэмы проклинает небеса:

"А ты кто якобы на небеси / господствуешь необходим кому-то / ступай на землю и ногой разутой / свое вино людскую кровь меси…"

Завершался "Бригадный" отречением от бесполезного в "век ржавчины" творчества:

"Пора сойти с подмостков арлекину / взмахнув руками упадет на спину / несчастный сын разбоя и войны… / бумажный ятаган вернись в ножны / мои стихи мне больше не нужны…"

Эту страшную поэму Ильязд так и не закончил и не опубликовал, но теперь читателям "Письма", возможно, будут более понятны те тоска и усталость, что сквозят в его строчках:

"Существовать без обязательств просто / без прошлого под снегом без прикрас…"