"То, что пришлось мне видеть из окон Академии художеств 9 января, не забуду никогда – сдержанная, величественная, безоружная толпа, идущая навстречу кавалерийским атакам и ружейному прицелу – зрелище ужасное", – вспоминал художник Валентин Серов о событиях в столице Российской империи в день, который вошел в историю как "кровавое воскресенье", – ровно 110 лет назад. Этой катастрофой (погибли тогда по меньшей мере 200 человек, ранено было около тысячи) для России открылся политический ХХ век, на катастрофы весьма изобильный.

Советская власть активно использовала события 9 января 1905 года (по старому стилю, нынешнее 22-е) в пропагандистских целях. Даже нам, ходившим в школу на излете СССР, на уроках истории учителя цитировали простенький стишок: "В день 9 января раскусили мы царя", характеризуя случившееся тогда как "кровавое преступление царского режима". И ведь не поспоришь: стрельба властей в безоружный народ всегда была, есть и будет преступлением. Престиж самодержавной монархии среди простого люда, в массе своей совершенно лояльного "помазаннику Божию", действительно был поколеблен, а может, и уничтожен навсегда – "раскусили царя". Так 9 января 1905 года начался путь к 2 марта 1917-го – к салон-вагону на станции Дно, в котором растерянный и всеми брошенный помазанник подписал отречение, а затем бессильно разрыдался в дневнике: "Кругом измена, и трусость, и обман".

Но у 9 января есть множество других смыслов, о которых стоит вспомнить 110 лет спустя. Прежде всего, именно тогда на сцене русской истории впервые появляется народ в смысле слова, характерном для ХХ века. Не толпа, давящая и топчущая друг друга в погоне за дармовыми пряниками на проваленном празднестве, как это случилось девятью годами ранее на Ходынке, а организованная масса, движимая политическими идеями. И потому, как заметил Серов, "величественная", не боявшаяся винтовок и нагаек. Такого народа власть в России раньше не видела.

В этом смысле священник Георгий Гапон, вдохновитель рабочих, шедших к императору с политической петицией, был привратником русской истории – он открыл дверь и впустил народ в политику. Гапона через год после "кровавого воскресенья" убили эсеры как полицейского провокатора – под улюлюканье газет, от либеральных до черносотенных, не первый месяц травивших подозрительного попа-расстригу. Но прямых доказательств сотрудничества Гапона с полицией в качестве агента никто не нашел. Хотя с властями, в том числе сотрудниками Департамента полиции, Гапон в контакт вступал – вплоть до петербургского градоначальника Фуллона и главы Комитета министров графа Витте. Гапон не скрывал, что не хочет той революции, к которой призывали эсеры и большевики, а предпочел бы реформы и диалог народа и власти. Высшей формой такого диалога должна была стать встреча царя с народом 9 января на Дворцовой площади и передача Николаю II петиции с требованиями рабочих – восьмичасовой рабочий день, народное представительство, свобода слова и собраний… Власть ответила стрельбой.

Другой смысл 9 января – именно в этом: попытки разговора народа и власти в России решительно не удаются. Когда диалог предлагает общество, власть не проявляет интереса, иногда – от чрезмерной уверенности в себе, чаще наоборот – из страха за свою участь. В последний раз это можно было наблюдать совсем недавно, во время "белоленточного" движения. Но когда пообщаться желает власть – такое редко, но случается, вспомним хотя бы времена "перестройки", – народ принимает это за признак слабости, со всеми вытекающими последствиями. А главное – для диалога не находится языка, как это было и в 1905 году. Ведь через пару дней после "кровавого воскресенья" Николай II принял-таки тщательно подобранную властями депутацию рабочих, угостил их щами и пивом и произнес по бумажке речь – в том духе, что прощает простонародью его "вину". Царь по привычке разговаривал с народом как с неразумными и непослушными детьми. Общество удивилось, огорчилось и сделало свои выводы, в итоге и погубившие империю и династию.

Что было бы, если бы 9 января император повел себя по-другому, убрал с улиц войска и поговорил с людьми, которые шли к нему с хоругвями и его собственными портретами? Вряд ли бы произошло чудо, хотя популярность монархии это на какое-то время могло сохранить. Но Николай II, увы, не был человеком, способным ответить на взросление общества единственно возможным способом – реформами. Их у него вырвали осенью того же 1905 года – в виде манифеста о даровании политических свобод. Однако власть считала свои уступки вынужденными и стремилась при первой возможности отказаться от них. Политизированная же часть общества, наоборот, хотела всего и сразу. И как только ситуация в России вновь стала достаточно нестабильной, уступок уже не ждали, а брали власть силой, царя же отправили на Дно – хоть с большой, хоть с маленькой буквы.

В России не оказалось ни привычек, ни слов, ни лидеров, ни институтов, необходимых для перехода от самодержавия к демократии реформистским, а не революционным путем. Правда, после 1905 года определенная надежда на это появилась, но 12 лет спустя все окончательно сорвалось в пропасть. Последствия налицо и сейчас: уровень общественного диалога ничуть не выше, чем 110 лет назад. Хотя бы потому, что любая русская политическая дискуссия нынче сводится, едва начавшись, к двум темам: война на Украине и Путин. Точно так же, как в 1905-м она сводилась к войне с Японией и царю. Как и тогда, власть делает ставку на "борьбу с супостатом", истинным или выдуманным, чтобы замаскировать общественный раздрай. Как и тогда, это очень рискованная ставка: проиграв на Дальнем Востоке, Николай II заслужил презрительное "Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима, наш царь – кровавое пятно" и в итоге решил отмыть это пятно еще большей кровью, ввязавшись в войну 1914 года. Дальнейшее известно.

Последний привет нынешней России из 9 января 1905 года – зацикленность российской политической культуры на теме "царя и народа". Те, кто еще интересуется политикой, день-деньской готовы обсуждать, что творится в голове у Путина (не имея об этом, естественно, никакого представления) и насколько "народ" за или против "царя". При этом и "царь", и "народ" давно стали фикциями. Царя нет, потому что давно нет ни той России, ни той традиции, ни того мироощущения, в котором царь был возможен. "Слиняла в два дня", по выражению Василия Розанова. Есть лишь фейк, подражательство группы не слишком честных и не слишком умных позднесоветских людей, волею судьбы прорвавшихся к власти и начитавшихся плохих исторических книжек.

Но нет и народа, потому что его уже нет нигде в сколько-нибудь развитых обществах. Такие общества – словно конструктор Lego, пестрая смесь множества социальных групп со своими интересами, культурой, образом жизни, не сводимыми к чему-то одному, унылому, как бетонный забор, единообразному и однозначному. Из этой смеси и рождается единство в сложности – если, конечно, этой сложности дают самовыражаться, спорить, говорить, причем говорить своим голосом, а не заклинаниями ведущих с официозных телеканалов. Только такой народ реален и жизнеспособен. Но такому народу обычно не нужен царь как единственное средоточие власти, как тот, к кому идут с хоругвями и портретами, призывая казнить или миловать. Тот, от любви до ненависти к которому – один шаг.

Ярослав Шимов – историк, обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции