Продолжение серии, начало читайте здесь.

В программе РСДРП с 1903 года значилась "неограниченная свобода совести, слова, печати, собраний, стачек и союзов". Однако уже на следующий день после прихода к власти большевики закрыли десять крупнейших российских газет, а днем позже, 27 октября, был издан за подписью Ленина Декрет о печати, объявлявший о "временных" ограничениях свободы печати.

Интересно, что в тексте декрета то, что впоследствии стали торжественно именовать Великой Октябрьской социалистической революцией, откровенно называется переворотом:

В тяжкий решительный час переворота и дней, непосредственно за ним следующих, Временный революционный комитет вынужден был предпринять целый ряд мер против контрреволюционной печати разных оттенков. Немедленно со всех сторон поднялись крики о том, что новая социалистическая власть нарушила, таким образом, основной принцип своей программы, посягнув на свободу печати.

Рабочее и Крестьянское Правительство обращает внимание на то, что в нашем обществе за этой либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущих классов, захватив в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс. Всякий знает, что буржуазная пресса есть одно из могущественных оружий буржуазии. Особенно в критические моменты, когда новая власть, власть рабочих и крестьян, только упрочивается, невозможно было целиком оставить это оружие в руках врага в то время, как оно не менее опасно в такие минуты, чем бомбы и пулеметы. Вот почему и были приняты временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы, в которых охотно потопила бы молодую победу народа желтая и зеленая пресса.

К концу года завершилась полная зачистка прессы, а для контроля за оставшейся была введена цензура. Для особо злостных вольнодумцев был учрежден Революционный трибунал печати, председателем которого стал комиссар печати, пропаганды и агитации в Союзе коммун Северной области В. Володарский.

На этом посту он закрыл более 150 газет, прославившись замечательной по абсурду фразой:

Окопавшиеся в этой газете люди под видом опечаток распространяли лживые, провокационные слухи, готовили удар в спину Октябрьской революции.

Новую власть, однако, беспокоило не только то, что пишут газеты внутри страны, но и то, что сообщает о происходящем в России западная пресса. Особой цензуре подвергались информационные материалы, предназначенные для заграницы, а также сообщения из-за границы, предназначенные для публикации в советской прессе. Контроль за ними был поручен Народному комиссариату иностранных дел.

26 апреля 1919 года наркоминдел Георгий Чичерин сообщал в ЦК о распределении обязанностей между наркомом и его заместителями: Максим Литвинов "будет следить за получаемыми из-за границы радио, передавая в Инороста (иностранный отдел Российского телеграфного агентства. – В. А.) предназначенные для публикации. Т. Литвинов будет также следить за выпускаемыми Иноростом бюллетенями".

16 декабря 1919 года Чичерин жаловался Ленину на непосильность задачи: "Мне и тов. Карахану (другой заместитель наркома. – В. А.) брать на себя всю цензуру нет физической возможности, а компетентных цензоров мы не имеем. Сами ответственные редакторы несомненно компетентнее тех лиц, которых можно было бы найти в качестве цензоров".

Так и поступили. 31 декабря 1919 года в ЦК был составлен проект постановления, которое вменяло в обязанность главным редакторам цензурирование всех внешнеполитических текстов, а материалов того же характера, поступающих от ИноРОСТА и Радиовестника РОСТА (это был дайджест новостей, предназначенный для чтения по радио), – НКИДу.

Советская печать ругала западные правительства столь яростно, что в этот вопрос пришлось вмешаться председателю Совнаркома. На эту тему имеется собственноручное указание Ленина, составленное в первых числах декабря того же года:

"О державах Антанты давать характеристику, вытекающую из нашего миросозерцания, но избегать поверхностных вульгарных бранных слов. Воздержаться от простых оскорблений их министров".

Въезд иностранных журналистов в советскую Россию был запрещен. Корреспонденты "буржуазных" средств массовой информации допускались в страну лишь по особым разрешениям. Так, например, в феврале 1920 года Ленин принял в Кремле американского журналиста Линкольна Эйра и кинооператора Виктора Кьюбса, говорил с ними и в служебном кабинете, и в своей квартире. Вождя очень беспокоил тогда вопрос торговой блокады:

Я не вижу никаких причин, почему такое социалистическое государство, как наше, не может иметь неограниченные деловые отношения с капиталистическими странами. Мы не против того, чтобы пользоваться капиталистическими локомотивами и сельскохозяйственными машинами, так почему же они должны возражать против того, чтобы пользоваться нашей социалистической пшеницей, льном и платиной? Ведь социалистическое зерно имеет такой же вкус, как и любое другое зерно, не так ли?

Глава советского правительства, совсем как нынешний лидер России, убеждал собеседника в том, что ни Европе, ни Америке без России не обойтись:

Без России Европа не сможет встать на ноги. А когда Европа обессилена, положение Америки становится критическим. Что за польза Америке от ее богатства, если она не может приобрести на него то, что ей необходимо?

Кадры, снятые Виктором Кьюбсом во время интервью. Фрагмент из фильма М. Ромма и М. Славинской "Живой Ленин" (1969, ЦСДФ)

Интервью Ленина было перепечатано множеством газет в Европе и Америке. А в СССР оно впервые опубликовано в 1957 году.

Кстати, Ильич живо интересовался гонорарами за свои публикации на Западе. В октябре 1922 года американское издательство Harper & Brothers (ныне HarperCollins) обратилось к нему с предложением издать автобиографическую книгу. Ленин поручил своему личному секретарю Лидии Фотиевой узнать финансовые условия. Издательство ответило, что готово заплатить от 10 до 20 тысяч долларов (примерно от 140 до 280 тысяч – по нынешнему курсу).

В июле 1920 года французский журналист Марсильяк написал "неправильный" репортаж о своей поездке в Россию, и наркоминдел Чичерин был вынужден оправдываться перед большевистским ареопагом:

Марсильяк был пропущен на основании выданного тов. Литвиновым пропуска в тот период, когда во французском парламенте была произнесена речь Барту (бывший премьер-министр Франции, в тот период – депутат парламента. – В. А.) за примирение с советской Россией и французская пресса, по словам тов. Литвинова, искала поводов для новой ориентации в российском вопросе... После этого, однако, произошла новая перемена вследствие польского наступления, на которое Франция стала возлагать величайшие надежды. Этой переменой настроения во Франции объясняется перемена способа писания Марсильяка.

Чичерин в подробностях излагает условия поездки француза:

Он был допущен на самое короткое время и ехал после двухнедельного пребывания в Москве. К нему были приставлены специальные агенты от Особого отдела ВЧК, которые от него не отходили ни на одну минуту. Ему показывали только то, что разрешал показывать Особый отдел через своих агентов, так что были, несомненно, достаточные основания для ознакомления его с тем заводом, куда его повели...

Наконец, нарком сообщает о полном закрытии въезда "буржуазных журналистов" в Россию:

Период приглашения многочисленных журналистов кончился вместе с переменой международной конъюнктуры. Было принято решение о прекращении доступа для буржуазных журналистов к нам, а несколько позднее Наркоминдел и Особый отдел ВЧК приняли сообща решение о полном прекращении разрешений иностранцам въезда в Россию за исключением особых случаев, подлежащих каждый раз строжайшему разбору, за исключением едущих сюда партийных товарищей.

Практиковалась и высылка иностранных корреспондентов, уличенных в нелояльности. В мае 1922 года член коллегии НКИД СССР Лев Карахан докладывал Политбюро:

С некоторого времени, особенно за период Генуэзской конференции, представитель Американского телеграфного агентства "Юнайтед Пресс" в Москве гр-н Гуллингер стал посылать за границу телеграммы, тенденциозно изображающие события в России. Особенно это сказалось в его телеграммах об изъятии церковных имуществ и в телеграммах, предвосхищавших "единый фронт" Германии и России на Генуэзской конференции. Мы неоднократно обращали его внимание на извращение фактов, допускаемое им в его телеграммах, некоторые из его телеграмм не пропустили, а в других вычеркнули особенно тенденциозные места, которые могли послужить основанием для распространения ложных слухов о России за границей. В ответ на это гр-н Гуллингер стал вкрапливать в свои телеграммы фразы об усилении цензуры в Москве. 26 апреля он принес для отправки прилагаемую при сем в копии телеграмму. Телеграмма эта не была пропущена, тем не менее, Гуллингер отправил ее, по-видимому, через какую-то миссию, о чем мы узнали из ответа, полученного им на его предложение.

Я считаю, что позволить таким проходимцам жить в Москве и продолжать делать пакости – недопустимо. Предлагаю немедленно выслать.

О Гуллингере Чичерин писал Ленину в декабре 1921 года: "Гуллингер самый опасный из корреспондентов, непременно наврет и пустит сенсации. Настоящий Ноздрев". В данном случае Гуллингер провинился тем, что отправил в лондонское бюро Юнайтед Пресс рекомендацию поднять на Генуэзской конференции вопрос о цензуре корреспонденций иностранных журналистов, работающих в Советском Союзе. "Я уверен, – писал Гуллингер, – что одновременным нажимом здесь и там можно добиться отмены цензуры, которая усилилась с середины марта. Подчеркните необходимость полной свободы для корреспондентов в деле посылки ими корреспонденции, если мировое доверие к России в самом деле должно быть восстановлено". Из Лондона ответили: "Хорошее предложение". По этому ответу в Москве поняли, что телеграмма, не пропущенная цензурой, все же дошла до адресата.

Естественно, советская власть ни в коем случае не хотела допустить обсуждения этого вопроса в Генуе. Журналиста следовало примерно наказать. Политбюро единогласно согласилось с предложением Карахана.

По личному распоряжению Ленина была установлена строжайшая слежка за сотрудниками Американской администрации помощи голодающим (ARA) во главе с будущим президентом США Гербертом Гувером. В августе 1921 года Ленин написал по этому поводу записку Молотову:

В виду договора с амер[иканцем] Гувером предстоит приезд массы американцев. Надо позаботиться о надзоре и осведомлении.

Предлагаю П[олит]бюро постановить:

Создать к[омис]сию с заданием подготовить, разработать и провести через ВЧК и др. органы усиление надзора и осведомления за иностранцами...

Главное: учесть и мобилизовать максимум знающих англ[ийский] язык коммунистов для введения в к[омис]сию Гувера и для других видов надзора и осведомления.

Речь, как видим, шла не просто о наружном наблюдении, но и о внедрении агентуры. О деятельности ARA советская пресса писала с нескрываемой злобой: "Они с дьявольской хитростью вновь расставляют сети, пытаясь врасплох захватить в них их злейшего врага – республику Советов". ("Деревенская правда", 3 августа 1921 года).

В 1920 году кинокомпания British Pathé направила в советскую Россию кинооператора Джорджа Эрколя и журналиста Артура Рэнсома. В этом отрывке из их фильма "За воротами советской России" показана жизнь Самары при большевиках. В конце фрагмента виден железнодорожный состав с продовольствием и надписью "ARA".

Обязательной перлюстрации подлежали и частные почтовые отправления за границу и из-за границы. Письма вскрывались неумело. По этому поводу исполняющий обязанности наркома почт и телеграфов РСФСР Артемий Любович писал в сентябре 1922 года секретарю ЦК РКП Сталину:

В последнее время остро стоит вопрос с нашей цензурой. Мы нарываемся на международные скандалы; цензура же внутренняя так неумело, так грубо работает, что всякие дельцы и контрреволюционеры знают ее хорошо и пользуются широко начинающей развиваться частной нелегальной почтой (ж.-д. кондукторами и проч.). Убивая почту, цензура убивает неумелостью и самое себя, не желая научиться и провести те технические приемы, которые сделали бы цензуру более действительной, а на развитие почты не влияли бы так пагубно, как сейчас.

Вопрос представлялся настолько важным, что был поставлен на Политбюро. Любович направил высшему партийному руководству меморандум "Об отказе некоторых иностранных государств принимать и пересылать корреспонденцию, отправляемую из СССР". Несмотря на то, что РСФСР вступила во Всемирный почтовый союз, учрежденный в Мадриде в ноябре 1920 года, докладывал Любович, "конспиративный характер нашей военно-политической цензуры не дает возможность нашим почтовым учреждениям делать на процензурированной международной корреспонденции отметки о том, что таковая подвергалась цензурному осмотру и что этим именно фактом объясняются имеющиеся на ней следы вскрытия". Любович просил либо легализовать перлюстрацию, либо производить ее более аккуратно.

Комиссия, назначенная Политбюро, изучила проблему и доложила результаты. Политбюро постановило: "легализацию... признать нежелательной", "повысить качество работы", для чего "привлечь старых специалистов" (то есть чиновников царского цензурного ведомства, занимавшихся вскрытием и чтением частной корреспонденции), а также "признать личный состав малоразвитым и мало соответствующим по своему политическому уровню".

Продолжение серии читайте здесь.