Художница Наталья Першина-Якиманская, известная под псевдонимом Глюкля, представила на Венецианской биеннале современного искусства инсталляцию "Одежда для демонстрации против фальсификационных выборов Владимира Путина 2011–2015". О своих работах художница, живущая в Петербурге, рассказала Радио Свобода.

Embed share

Глюкля в программе "Культурный дневник"

by Радио Свобода

Embed share

Текст скопирван

The URL has been copied to your clipboard

---

No media source currently available

0:00 0:20:32 0:00

Скачать медиафайл

• 64 kbps | MP3

Pop-out player

– Моя инсталляция, включающая 43 объекта, основывалась на реальном событии – выносе одежды на палках на демонстрацию к ТЮЗу в декабре 2011 года. Тогда никто не ожидал такого протеста. Я приехала из Амстердама и почувствовала, как в Петербурге сразу изменился воздух. Все изменилось. Люди говорили не "встретимся в кафе", а "встретимся на протесте". Это было совершенно невероятно. Прежде всего, этот протест характеризовала эйфория. Ощущение того, что мы – вместе, мы – вышли. Это было так здорово! Фальсификации на выборах были настолько грубыми, в YouTube люди сбрасывали ролики, на которых были отсняты подтасовки. Это было настоящее народное возмущение. Но, так как наш протест был молодой и люди спали столько лет, со времен путча, то этот протест отличала не очень внятная формулировка требований. Поэтому эта эйфория бытия вместе зашкаливала. Для меня, как для художника, во всем этом было очень много материала, и я просто упивалась лозунгами, которые люди написали. Маленькая замотанная женщина стояла с лозунгом: "Верните бани!". "Вор должен сидеть в тюрьме!" – такой плакат держал очень серьезный человек с бородой. Я взяла у моих друзей с Болотной площади какие-то лозунги. Знаменитый: "Два срока прошли, третий – тюремный!". Я к тому времени очень долго занималась одеждой. Наступил переломный момент. Я решала: что делать? Либо совсем от нее отказаться, потому что я уже тогда делала много видео… Но тут я подумала, что ведь это и есть та самая "баня", которую надо вернуть в народ. И хватит ее здесь держать в мастерской, надо ее вынести к людям. Поэтому очень быстро и спонтанно, в обсуждении с моими друзьями социологами, были написаны лозунги. Такие, например, как: "Русское – это православное?", "Вернем бесплатное образование!", "Пенсия должна быть достойной!", а мой, авторский, был выведен на драной белой льняной скатерти: "Неужели мы все – как эта старая тряпочка?". Мы ее носили вдвоем с Ниной Гастевой, членом группы "Что делать?", и это был перформанс. Потом у Павла Арсеньева из группы активистов был лозунг: "Вы нас даже не представляете!". Это лозунг, кстати сказать, очень трудно перевести на английский.

– Но в Венецию вы привезли не те платья, с которыми выходили на "Марши несогласных" в Петербурге в 2011 году?

– С Венецианской биеннале произошло следующее. Так как куратор Окви Энвезор приехал сюда очень поздно, и это был такой, как я понимаю, заключительный реверанс в сторону России, то многие вопросы оставались нерешенными. Ему, например, очень понравился мой фильм "Крылья мигрантов". И, побывав на биеннале, я теперь понимаю почему. Тема "работы" является там одной из центральных. Например, "Серебряного льва" получил фильм Factorial complex китайского художника о несправедливом положении женщин на обувной фабрике. В моем фильме "Крылья мигрантов", который сделан в Петербурге в сотрудничестве с обществом "Мемориал" и Институтом миграции Амстердамского университета, мигранты играли как актеры. Для них специально была создана такая ситуация. Мы сняли небольшой Дом культуры в районе метро "Электросила", как будто вернулись в советскую традицию, когда рабочий после работы приходит на репетицию самодеятельного театра. И там мигранты, которые раньше были "нелегалами", встречались с хореографической группой No dance company. И я тоже туда приходила. Мы вместе устроили совершенно утопическую, невероятную ситуацию. То, что сейчас делает искусство, то сейчас не делает государство. На основе этих репетиций был сделан фильм о том, как танцующие ребята приходят на фабрику и пробуют понять этих мигрантов, соединиться с ними, предлагают им танцевать с ними. Те то берут руку, то не берут. Первый танец – "Танец амбивалентного протягивания руки". Там много сложных линий. И Окви отобрал этот фильм и одежду на палках. Но их к тому времени сохранилось очень мало. Буквально три штуки! А скатерть вообще расплылась от дождя. Рубашка, на которой было написано "Антиабортный закон – позор для России!", тоже расплылась. И что было делать? Я решила, что просто разовью эту тему. И получилась инсталляция. Мне кажется уместным здесь использовать термин "мокьюментари", потому что были сделаны новые вещи "по поводу". Появилось, например, платье с большим "фак!" – большим пальцем. Это интернациональный знак, и я думаю, что нам надо вводить такие вещи, которые связывают Россию и Европу. Или платье с протестным кулаком. Тоже узнаваемый символ. Он был и на той демонстрации. Потом там появились такие объекты, как многослойные изящные рубашки с белыми ленточками, в которые вкрапляется лозунг: "Геи всех стран, соединяйтесь!". Там есть доля амбивалентности, без которой, на мой взгляд, искусство не существует. Но одновременно мне было очень важно остаться "черно-белой" в смысле позиции. И это была невероятно сложная задача. На это ушли все силы. Как сохранить и сбалансировать эту сложность образа, при этом сохранить иронию там, где ее нет? Ведь это жертвы вышли на протест, какая тут ирония?.. Одни слезы…

– А что за акцию вы провели в Венеции вместе с украинскими и молдавскими друзьями 1 мая? Что значило ваше коллективное посещение под красным знаменем местного кладбища?

– Оно означало нежность и солидарность с нашими украинскими товарищами, с которыми мы давно дружим. Я, приехав в Венецию, очень была рада и счастлива встретить Никиту Кадана на улице Гарибальди. И он мне сообщил, что они собираются 1 мая пойти на кладбище, и поинтересовался, нет ли у меня красной тряпки? У меня была красная тряпка потому, что я привезла тряпок больше, чем нужно было. И мы встретились на этом знаменитом венецианском кладбище, где похоронены Иосиф Бродский, Сергей Дягилев, Игорь Стравинский и Эзра Паунд. И Никита Кадан захотел пойти с красным флагом именно на могилу Паунда. Он объяснил, что этот поэт был фашистом, и вдруг его дух восстанет и обнаружит красный флаг. Это будет для него очень поучительно. В результате нашей интереснейшей беседы мы пришли к выводу о том, что не будем ни к какой конкретной могиле подходить. Мы просто ходили с этим флагом, маялись, не зная, куда его приткнуть. Потом пришли на окраину кладбища, постояли там. И если говорить об этой идее, отбросив убийства людей и прочее, к которой сегодня пытаются цепляться западные интеллектуалы, к идее красного флага, то непонятно: куда ее приткнуть? Но и выбросить ее тоже нельзя.

– Как вы воспринимаете то, что сейчас происходит на Украине?

– Ужасно. Я первый раз в жизни, сразу после аннексии Крыма, приехала в Амстердам, где открывалась выставка "Нити" (Тhreads), и билетерша меня спросила, откуда я приехала. И я вдруг поняла, что я не могу сказать, что я из России. Мне просто стыдно. Это было первый раз такое. У нас был проект поездки на автобусе летом на Украину. К сожалению, не получилось. А ребята, наши друзья, художники, бесконечно жалуются. Это ужасно. Как этой стране сохранить независимость? Непонятно. Какую тут роль может играть искусство? Сейчас на киевской биеннале ведут очень много споров по этому поводу. Друзья переживают. Ольга Житлина, например, которую пригласили на Венецианскую биеннале, она там не спит ночами потому, что пытается противостоять цинизму, который заявляет теперь уже европейская бюрократия. Хотя они выступают с благими интенциями, но мы ведь знаем, что благими интенциями вымощена дорога в ад. Это все очень сложно. Я лично считаю, что биеннале, конечно, нужно проводить в Киеве, но вопрос: как? И, когда начинаешь думать и сталкиваешься с этими противоречиями, тогда сложности и начинаются. Конечно, иногда хочется сорваться и сказать: "Нет, биеннале не должно быть!" Но мне кажется, что это проще. Это – проще так же, как с выходом, например, группы "Что делать?" из "Манифесты". Я, например, была против бойкота. Это, мне кажется, проще всего. А попробовать найти такую дорогу, на которой ты не работаешь на мракобесие, не обслуживаешь ни бандеровцев, ни противоположных им людей… Можно найти, мне кажется, какой-то путь. Искусство похоже на канатоходца. Я это поняла очень четко, поработав на биеннале. Заслуга искусства заключается в сохранении этого хрупкого баланса, нейтралитета в квазипозитивном смысле. И люди, которые существуют в этом поле, очень мужественные. Очень просто и легко можно скатиться в какую-то одну сторону. Скатился – и все, ты чист. А так тебя всегда кто-то, у кого маленькие глаза, будет обвинять в чем-то. Тебя всегда будут пытаться столкнуть с каната. Такое ощущение, что в мире всё против того, чтобы сохранилось некое устойчивое пространство между воюющими сторонами. Но кто-то его должен удерживать. Это искусство. Если мы его уберем из общества, то тогда и начинается это мракобесие.

– Расскажите, что у вас выставлено в Мраморном дворце, где только что открылась экспозиция Петера Людвига. Тяжело было заставить отряд курсантов маршировать с белыми платьями в руках?

– В Мраморном дворце выставлен мой любимый фильм "Трилогия". Он включает в себя три части: "Триумф хрупкости", "Погружение" и "Памяти бедной Лизы". Этот фильм мы делали еще с Цаплей, когда существовал наш союз. И эта работа очень показательна в смысле исторического момента. Сейчас мы уже не сможем пригласить курсантов, чтобы они маршировали с белыми платьями в руках. Это невозможно. Сейчас нас за это либо посадят в тюрьму, либо просто на порог не пустят. А тогда был уникальный исторический момент. Все конструкции были расшатаны. Но одновременно это был старт путинской эры. Начиналась наша знаменитая эра диктатуры Путина. И наш фильм очень четко отображает именно это время. Одновременно для нас это был манифест потому, что всё, что мы делали, что делали наши гимназистки, телесные перформансы, "Психотерапевтический кабинет Белых", всем этим мы уже не можем больше заниматься. У нас началась одновременно и апатия, и депрессия, изменилась ситуация в личной жизни. А как с этим быть? Что с этим делать? И мы впервые вышли к людям. Это был выход к людям. И представьте ситуацию. Автобус стоит заказанный, камеры подготовлены, курсанты берут платья в руки, и мы видим, что они невероятно зажаты. У нас полное ощущение вины. А они думают о том, что мы их унижаем. Это был страшный момент. Мы решили, что надо с ними поговорить. Мы сказали: "Ребята! Вы несете белые платья. Что такое белое платье? Это что-то такое, что мы и сами не знаем что, но которое нам помогает жить. Хотите, назовите – "душа", хотите – "внутренний мир"… Но это что-то, что необходимо нам как людям. И оно такой женственный облик имеет потому, что вы очень мужественны. Вы представляете армию. А ставка на силу и власть нас уже достала. А вас не достала?" Так примерно мы с ними говорили. Просто как человек с человеком. А эти мальчишки, похоже, даже не знали, зачем они там учатся и зачем им надо будет служить. Что-то они поняли, а что-то нет. Но в результате из этого усилия и возник наш метод работы на все последующие годы. Вторая часть фильма тоже была важной, потому что мы полезли под воду под руководством тех, кто пытался спасти моряков "Курска". Настоящие воины. Нам было важно показать, что эти белые платья, которые олицетворяют хрупкость, это еще и искусство, некая составляющая которого не имеет однозначной цены, без которой невозможно жить. У нас была идея, что мы в водолазных костюмах опускаемся на дно с этими платьями в рюкзаках, и они потом постепенно появляются на поверхности. И это было очень сложно сделать потому, что они не хотели всплывать. Только благодаря тому, что мы в них пустили пузыри воздуха, они всплыли.

Третья составляющая этого фильма: "Памяти бедной Лизы". Это самый первый прыжок наш в Зимнюю канавку еще тогда, когда мы не знали, что это перформанс. Мы тогда не знали даже слова такого. Мы ничего тогда не знали о современном искусстве. И сейчас наша страна пожинает эти плоды запрета. Сколько десятилетий, за время которых появились Пикассо, Дюшан… Всего этого мы были лишены. И у нас этот скачок, прыжок в современное искусство происходит очень своеобразно. Очень. Я ожидаю очень интересных результатов от наших молодых художников. Может быть невероятно интересно.