На прошлой неделе журналисты совершили вброс: якобы в Государственной Думе ставится вопрос о выездных визах. Будет принят такой закон или нет – неизвестно, но история звучит правдоподобно: парламент последнего созыва запретительные законы поставил на поток. В чем причины такой стереотипной активности? На мой взгляд, она проистекает из титульного биографического мифа, который с высокой вероятностью возводит на вершины лживых психопатов, основной инстинкт которых направлен на то, чтобы "держать и не пущать".

Рожденный в условном СССР человек как будто движется по винтовой лестнице, похожей на ленту Мёбиуса, снизу вверх, радикально меняя свой социальный и психологический статус – от полного послушания в детстве до полного произвола наверху, если, конечно, "жизнь удалась". Эта "нет-да" лестница выдается за разумную иерархию, в которой запреты – прерогатива вышестоящих над нижестоящими, запреты везде: в семье, в школе, в тюрьме…

Идентичность карьериста все явственнее прорисовывается по мере того, как он штампует отказы, запреты. Он преисполняется величием. Вот почему Дума раздухарилась и не может остановиться в тиражировании запретительных законов. Это преисполняет людей, добравшихся до высшей планки "да-нет"-иерархии, особой важности, но это – и их проклятье. Даже открыв рот, чтобы сказать "Да!", такой гражданин мычит выразительное "Нет!". Доведенное до абсурда, право запрета переходит в разряд дурных, но сладких привычек, вырождается в клиническое упоение властью. Любая чрезмерность может стать клинической проблемой.

Так было в России не всегда. В 1850-е годы Лев Толстой в трилогии "Детство. Отрочество. Юность" предложил миф о счастливом и безмятежном детстве; его примеру последовали многие, включая Гончарова с его обаятельным Обломовым. В XX веке Горький в своей трилогии "Детство", "В людях", "Мои университеты" переписал Толстого в пользу пролетарского будущего: жестокое детство может стать залогом мирового признания. Истории о ткачихах-космонавтах, шахтерах-депутатах, о том, как слепое повиновение возносит людей на вершины социальной лестницы, стали архетипической советской сказкой.

По счастью, не всякий субъект, переживший репрессию в детстве, готов во взрослой жизни стать деспотом. Но вот одно из нервных беспокойств наших родителей: "А сможет ли мой ребенок дать сдачи?!" Это – судьбоносный социальный навык, от него зависит, станет ли человек начальником или останется в подчиненных, исполнителях. Когда страхами убиты все живые эмоции – любопытство, потребность в ласке, громкий смех, вся эта детская "мимишность" – как зеленой краской на оструганные заборы, двери подъездов и кухонь, на монотонную холодность подростка ложится толстым неаккуратным слоем "Нет! Нет! Ты будешь говорить: Нет!". Мы учим своих детей говорить "Нет!" после того, как они уже наслушались отказов и привыкли понуро соглашаться, принимать навязанные условия игры.

Культуры воспитания делятся на те, в которых детей пугают – в воспитательных целях, конечно, – и те, в которых вдохновляют, поощряют. Если вопросы выживания ставятся во главу угла, выбирается стратегия держать ребенка в страхе. Логика железная: пусть с детства привыкает к трудностям: тяжело в учении – легко в бою, не баловать! Для адаптации в нашем обществе важнее не сделать чего-то предосудительного, опасного. Подвигов лучше не совершать, если они не санкционированы, еще не ясно, под какую раздачу попадешь. Так в памяти ребенка и остается программа "Не сделать! Не навредить!". Тише едешь – дальше будешь; тише воды, ниже травы; молчание – золото.

Мы с детства приучены путать гремучий замес культивированных страхов с интуицией, внутренним голосом. Нам внушили, что нарастающая тревожность, от которой можно свихнуться, указывает на сложный внутренний мир. Психотерапевты знают, что за страданиями невротиков часто ничего не стоит, кроме ужаса обнаружить пустоту, мизерности своего "Я".

Как будто мы не видим, не замечаем всего многообразия оттенков между "да" и "нет", столь сильно акцентированы крайности. На сеансе у психолога: "Я никогда ему не прощу", "Скажите ей, чтобы она навсегда запомнила…", "Нет, ничего у нее не получится, пусть и не мечтает!", "Не надо мне указывать!" Спросишь что-то про самого человека – начинается длинный поток определений, кем он не является и что ему не подходит, не нравится: "Я не знаю, я точно не сволочь какая-нибудь…", "Я бы не сказала, что…", "Я не из тех, кто зря бросает слова на ветер", "Не надо меня сравнивать с такими, как…", "Я не уверена, что я …", "Я бы мог стать, да вот не повезло. Не повезло!"

Анемия, амнезия, аномия, апатия, агрессия... Эти черты характерны сегодня для россиян. Приставка "а" как раз и обозначает отрицание важных психологических качеств. Для них мы – люди наоборот. На самом деле так выглядят люди из глубокого подполья. Когда психологическая защита важнее собственного "Я". Защиты управляют поведением человека, а не человек выстраивает и снимает защиты, иногда оставляя их на обочине, как рыцарь доспехи.

Как переписать этот код мышления и поведения? Призывы к прекраснодушию, рекомендации полюбить себя, видеть во всем только хорошее могут стать продолжением негативизма, пропитанного дурными предчувствиями и отрицательными прогнозами: "Не ходи по темной стороне улицы, не программируй свое поведение темными мыслями, не доверяй дурным предчувствиям!" Встреча с перевозбужденным романтиком, невротиком, который торопится рассказать, как он счастлив и любим, подчас оставляет чувство опасной погони, преследования, от которого этот несчастный пытается увернуться, как в сказке о черной руке и черном-черном гробе. В финале – крещендо: смерть как отрицание жизни другого человека, других людей, предел, за которым можно только наращивать количество. Предельная точка личностного вымерзания.

Как в детской игре, проводящей через ужасы загробной жизни: "Замри, умри, воскресни!" Вот попробуй после всего, что мы с тобой сделаем, воскресни, тогда и живи!

Но есть надежда, что в безудержном стремлении к отрицанию Государственная Дума запретит саму себя. Ведь высекла же себя унтер-офицерская вдова.

Ольга Маховская – московский психолог, автор бестселлеров для родителей