В 2015 году в Москве вышли две книги-биографии советских ученых, почти ровесников, академиков и Героев Социалистического Труда: одного – Александра Расплетина (1908–1967), полжизни отдавшего созданию ракет, способных сбивать самолеты на любой высоте; другого – Александра Баева (1904–1994), всю жизнь посвятившего изучению биологии организма человека и проведшего 17 лет в сталинских застенках, как простым зэком, так и тюремным врачом.

​Опубликованное в серии ЖЗЛ жизнеописание Расплетина стало своего рода кульминацией многолетней работы предприятия "Алмаз-Антей", где проектируют ракеты С-300 и С-400, по сбору фактов о жизни одного из основателей КБ, личности, безусловно, неординарной. Достаточно сказать, что Расплетин считается первым, кто еще до войны предложил применять стандарт 625 строк в телевизионных трубках, используемый по сию пору. Выход книги, конечно, знаменует новые времена, когда может быть опубликована биография человека, который при жизни был почти полностью засекречен, а его фотография появилась в советской печати только в некрологе.

Впрочем, из некролога, опубликованного в 1967 году в "Правде", и воспроизводимого в книге, почти ничего невозможно было понять, чем занимался Расплетин. Он был просто назван "талантливым конструктором в области радиотехники и электроники". Сегодня уже известно, что под руководством Расплетина в начале 1950-х годов была создана система противовоздушной обороны Москвы, а одним из тех, кто работал c ним, был сын Лаврентия Берии – Серго.

Опубликованная малым тиражом ретроспекция жизни Баева, составленная его сыном Алексеем на основе полностью сфальсифицированного дела НКВД-МГБ, выпущена ассоциацией российских историков современности АИРО-XXI под редакцией Геннадия Бордюгова. В годы позднего застоя с 1971 по 1988 год Баев был академиком-секретарем Отделения биофизики, биохимии и химии физиологически активных соединений АН СССР и руководителем научной программы "Геном человека", завершившейся раскрытием тайны генома его учениками уже после кончины ученого. Книга о А.А. Баеве также не первая биография ученого, вышедшая в России (предыдущая вышла в 1998 году). Но в этой впервые публикуются документальные материалы, взятые из архивов ФСБ и МВД. Как пишет автор в предисловии, дела были разысканы в Казанском и Красноярском архивах только после письма вдовы и детей А.А. Баева на имя директора ФСБ. "Из приведенных материалов видно, как ничтожно мало нужно было карательным органам в СССР, чтобы погубить невинного человека и какую роль в этом играют люди, которые тебя окружают", – отмечает Алексей Баев в предисловии.

​Баев и Расплетин – двое сыновей России, двое русских людей, родившихся до революции 1917 года и избравшие своей деятельностью – один технику, а другой биологическую науку, оказались тесно связаны с полицейско-репрессивной машиной сталинского режима. Хотя каждый по-разному в силу различных причин. Изложение и трактовка их биографий весьма интересны для тех, кто интересуется историей российской науки и ее достижений. В случае Баева за перо взялся его сын Алексей, ученый-естественник, много лет проработавший в области химии и молекулярной биологии. Биографию Расплетина написали его последователи и сотрудники – директор "Алмаз-Антей" Игорь Ашурбейли и историк предприятия Евгений Сухарев. Обе книги могли выйти в свет только в наше время, после того как почти 50 лет спустя после кончины Расплетина стало возможным говорить о его деятельности по существу. И с его имени были сняты всевозможные запреты и табу, а также потому что предприятие оказалось заинтересовано в распространении знаний о Расплетине. Первая биобиблиография Расплетина была выпущена лишь в 2013 году. Тюремное дело Баева также стало доступно после долгих проволочек в конце 1990-х годов, и семь томов этого дела, в отрывках опубликованного сыном ученого, просто потрясает.

В книге ЖЗЛ удочеренная Расплетиным Рита, дочь второй жены Нины от первого брака упоминается вскользь, а внучка и правнучка, фотографии которых помещены на цветной вкладке (дочь и внучка Риты), даже не названы по именам, хотя они стали основными наследницами Расплетина и получили в собственность академическую дачу в поселке Ново-Дарьино на Первом Успенском шоссе. Порой складывается впечатление, что главными потомками Расплетина оказались только ракеты, да автомобиль "ЗИМ", подаренный ему правительством СССР, читай Сталиным и Берией, и восстановленный на заводе "Алмаз-Антей".

Однако совсем умолчать о различных шалостях, свойственных будущему академику, как следует из письма, адресованного Расплетиным своему родному сыну от первого брака Виктору, отправленному в августе 1950 года с Рижского взморья, авторам не удается. Из письма можно сделать вывод, что Расплетин не без удовольствия баловался трансвеститским фетишизмом. Вот что он пишет:

"Вечерами скучать не приходилось. Танцевали, устраивали вечер самодеятельности. Коронным номером там был, пожалуй, мой выход в качестве рижской гранд-дамы, в которую я перевоплощался с помощью Галиного халата, шляпы и элементарной косметической обработки. В общем, отдохнули неплохо!"

Пока Расплетин "неплохо отдыхал" на Рижском взморье, Баев уже год как (начиная с февраля 1949 года) получил второй срок по надуманному предлогу и снова находился в тюрьме после недолгого пребывания на воле в Сыктывкаре и защиты кандидатской диссертации в Ленинграде. Но в задачу этой рецензии не входит сравнение жизненных путей двух советских академиков, а сравнение того, как трактуют эти пути наши современники и какую дают им оценку.

При всем изобилии фактов, собранных авторами биографии Расплетина, основная претензия к ним, равно как и к редакторам серии ЖЗЛ, сводится к содержащейся в книге апологетике роли Берии как в жизни академика, так и в истории советской науки и техники. Эта роль была важной и многогранной и заслуживает специального обсуждения, но никак ни восхваления. Даже при растущем в российском обществе неосталинизме и попытках восхваления вождя народов – Сталина, роль Берии в репрессиях никто не пересматривал, а самого его не реабилитировал. И авторам книги следовало трактовать эту тему крайне осторожно и деликатно, а не пускаться в пространные рассуждения о заслугах Берии и его приспешников.

Кажется по меньшей мере странным, что авторы биографии Расплетина приводят в качестве исторического документа приписываемый Берии так называемый "Тайный дневник. 1937–1953 гг.", сфальсифицированный сотрудником "Арзамас-16" Сергеем Брезкуном, выступающим под псевдонимом Сергей Кремлев. Авторы биографии Расплетина подают эту фальшивку как абсолютно достоверный исторический материал и вводят тем самым в заблуждение читателей. Всем серьезным историкам отлично известно, что тайный дневник Берии не что иное, как плод воспаленного сознания сталиниста, художественный вымысел человека, проработавшего всю жизнь на "сталинской стройке". Правдоподобие и хронологическое соответствие "Дневников Берии", конечно, может вызвать соблазн поверить в него, но только не у серьезных и обстоятельных историков, на роль которых претендуют авторы книги "Расплетин".

Весьма "оригинально" авторы описывают историю защиты диплома Серго Берии в 1947 году ("Лаврентий Палыч был крайне заинтересован, чтобы сын написал достойный проект"), для чего из тюрьмы был извлечен выдающийся инженер Павел Куксенко, которому быстро организовали защиту докторской диссертации. По данным "Википедии", Куксенко был посажен в тюрьму в 1937 году как вредитель после того, как отказала радиостанция самолета, пилотируемого летчицей Валентиной Гризодубовой, совершавшей дальний рекордный полет. По данным авторов книги "Расплетин", Куксенко посадили значительно раньше, в 1931 году. Но отпустили для руководства работой над дипломом Сергея Лаврентьевича.

"Для этого Лаврентий Павлович пригласил к себе Г.Я.Кутепова и попросил его подобрать для сына толкового консультанта. У Г.Я.Кутепова, начальника одной из крупнейших шарашек НКВД – КБ 29 работали многие выдающиеся ученые и конструкторы. Для Сергея Берии Кутепов предложил известного ученого радиста Куксенко, работавшего у него с 1931 года".

При описании в книге "Расплетин" того, как Куксенко освободили, у читателя может сложиться впечатление, что радиоинженера легко отпустили, дабы он мог максимально серьезно руководить научной работой сына главного сталинского палача. Авторы книги "Расплетин" приводят приписку из следственного дела, где говорится, что Куксенко срок заключения не отбывал, а все время работал по особым заданиям НКВД.

Куксенко находился в "шарашке", которая назвалась НИИ радиопромышленности НКВД, и создал за время пребывания там специальный прицел для бомбардировщика, издал три книги, в том числе "Радиоаппаратура для партизан". После защиты докторской диссертации Куксенко в 1947 году возникла задержка в ВАКе. Как считают авторы книги, причиной этого было то, что и автор, и двое официальных оппонентов – Александр Львович Минц и Аксель Иванович Берг были бывшими заключенными. Но вмешательство директивных органов, а точнее Берии, позволило снять сомнения ВАКа.

Читателю нетрудно догадаться, что именно Куксенко был ключевой фигурой в КБ-1, но в силу политических обстоятельств времени был отодвинут на второй план, а на первый вышел Расплетин – человек, несомненно, одаренный, прекрасный организатор и, самое главное, менее запятнанный, сначала тюремным сроком, а затем близким сотрудничеством с Берией. Авторы отмечают большую скромность Расплетина. Он всегда держался на втором плане, что особенно видно по групповым фотографиям, где Расплетин всегда стоит в последнем ряду.

Авторы, конечно, не скрывают, что вся система КБ-1, где работал Расплетин, и после окончания войны была пронизана сталинскими надсмотрщиками из НКВД-МГБ вплоть до ареста Берии. В книге говорится, что большую часть руководящих должностей занимали специалисты МГБ. "Их задачи состояли не только в том, чтобы уберечь секреты разработок новых систем вооружения, но всесторонне способствовать их скорейшей практической реализации", – пишут Ашурбейли и Сухарев. Младший Берия и полковник МГБ Г.Я.Кутепов, по сути дела, были контролерами работы, которую возглавлял П.Куксенко (а его первым замом был Расплетин) в КБ-1 по так называемой секретной системе противоракетной обороны Москвы "Беркут", наименование которой расшифровывалось как "Берия и Куксенко".

Берия предстает в книге "Расплетин" не только заботливым отцом, но и, вполне в духе современной российской моды, "эффективным менеджером". "Патронаж над новой организацией осуществлял всесильный Л.П.Берия, что позволило СБ-1 быстро решить многочисленные организационные вопросы… В руках Берии были сосредоточены огромная власть, мощный аппарат и немереная рабочая сила в лице заключенных. Одно упоминание этой фамилии приводило в волнение смежников", – отмечают авторы книги "Расплетин" не без восторга и придыхания, когда рассказывают о создании конструкторского бюро СБ-1, где создавалась система ПВО. Однако в случае упоминания фамилии Берии в то время речь, скорее, могла идти о чудовищном страхе, в который впадали люди, а не о легком волнении.

Совсем иначе оценивает деятельность Берии автор жизнеописания академика Баева. В книге "Академик Александр Александрович Баев. Отлучение от науки" ее автор приводит высказывание современника о том, что любимым приемом Берии для решения технических задач был метод всеобщего устрашения. В связи с этим приводится такой эпизод: перед Норильским комбинатом, где Баев работал врачом, была поставлена задача построить новый завод по производству кобальта. Берия сказал: "Чтобы через три мэсяца выпуск кобальта был увеличэн в дэсять раз". Начальник комбината, увенчанный многими орденами, заикнулся было о более длительном сроке, утвержденном на совещании у Сталина. "Ты что это свой иконостас нацэпил?" – Берия указал на ордена. "Кобулов, запиши: эсли через три мэсяца производство кобальта нэ будэт увэличэно в дэсять раз – расстрелять". Автор книги о Баеве называет Берию просто – "ненавистный менгрел".

Авторы биографии Расплетина идут на поводу у Кремлева или просто ошибаются, когда речь заходит о знаменитом летчике-испытателе Амет-Хане Султане – крымском татарине, которого авторы почему-то называют именем Султан, тогда как все советские летчики в разговорах звали его по имени Аметка. Дважды Герой Советского Союза Амет-Хан Султан участвовал в испытании так называемого самолета-аналога КБ-1, входящего в систему "Комета". По версии Сергея Кремлева, а точнее, в соответствии со слухами сталинского времени, Амет-Хан не получил третью Золотую звезду только потому, что подвиг при испытаниях совершил в мирное время.

​Из биографии Расплетина, выпущенной ЖЗЛ, совершенно не понятно, почему будущего академика миновала чаша репрессий, выпавшая на долю его учителей – Александра Львовича Минца, Акселя Ивановича Берга, Павла Николаевича Куксенко, проведших немало времени в сталинских "шарашках" – тюрьмах, где содержались ученые и инженеры. Вообще, так называемые "шарашки" описываются авторами биографии Расплетина как нечто само собой разумеющееся, будто бы не было романа "В круге первом" Солженицына, описывающего мучения узников "шарашек", который неоднократно переиздавался и даже был экранизирован. И будто бы не было осуждения и разоблачения системы принудительного труда специалистов, помещенных в условия заключения для создания новейшей сталинской техники. Трудно себе представить, что, работая в 1937 году в Ленинграде, Расплетин не догадывался, как пишут авторы его биографии, куда пропал его арестованный учитель Аксель Берг.

После ареста и разоблачения Лаврентия Берии летом 1953 года еще недавно подопечный ему институт подвергся разоблачению как "вредительская структура". Серго Берию арестовывают и пытаются исключить из коммунистической партии, но коллектив КБ встает на его защиту и отказывается голосовать за исключение. Авторы книги "Расплетин" пытаются быть беспристрастными при описании последствий ареста Берии для КБ-1, но что скрывать: это им мало удается. Ведь КБ-1, по сути дела, – детище Берии, как и атомная промышленность, где до сих пор Лаврентия Павловича очень почитают. После ареста Берии бывшего зэка Куксенко допрашивают в прокуратуре, а директору КБ Еляну устраивают разнос и снимают с должности. Авторы "Расплетина" называют Куксенко и Еляна порядочными и беззащитными людьми, но в истории они навсегда останутся "ставленниками Берии". После разоблачения Берии система "Беркут" была названа С-25, а после появились С-300 и С-400, а теперь говорят, что будут и С-500.

Конечно, все эти реверансы в сторону Берии принижают большую работу авторов, собравших ценный и малоизвестный биографический материал о Расплетине. В биографии весьма точно описывается, как после окончания второй мировой войны СССР вывозил из поверженной Германии оборудование и специалистов – в этой работе участвовал и Расплетин под руководством А.И.Берга и И.Г.Зубовича. В сентябре 1945 года ранее репрессированный Берг получил возможность впервые выехать за границу. Созданная специальная комиссия, которую в июне 1945 года разместили в Гиршгартене под Берлином, должна была заниматься не только радиолокационными, но и телевизионными вопросами. Заодно из Германии полностью вывезли кабинет Германа Геринга для того, чтобы обставить в Москве кабинет одного из членов политбюро ЦК КПСС Г.М.Маленкова. В стоящем по соседству с домом инженеров особняке беззаботно проживала актриса Ольга Чехова, которая не чувствовала себя обиженной ни при Гитлере, ни при новых советских оккупационных властях.

Немцы вели серьезные работы по радиолокации для того, чтобы создать систему, позволяющую им защититься от налетов англо-американской авиации, но наиболее эффективную систему смогли построить вокруг Берлина. Как отмечают авторы книги, в сравнении с теми возможностями, которые имелись у СССР в НИИ-108, "немецкий телевизионный институт обладал огромным потенциалом". "Лаборатории были оборудованы стендами с современной радиотехнической и измерительной аппаратурой, имелось прекрасное настроечное, стеклодувное и вакуумное оборудование для изготовления колб телевизионных трубок", – отмечают авторы книги "Расплетин".

В Германии советские специалисты впервые увидели приборы опознавания самолетов и кораблей "свой – чужой", получившие впоследствии широкое применение в советской военной технике. В мае 1945 года Расплетин и его сотрудники побывали на предприятиях "Телефункен" в Берлине и в чехословацком городе Смржовка, где было развернуто производство немецкой фирмы "Фернзее" и производились антенны, радиолокаторы. Немецкие специалисты и инженеры вывозились в СССР, а размещались в подмосковном Фрязине и в Ленинграде.

Весьма любопытно описывается история создания телевидения в СССР, в основе которого использовались предложения, сделанные после "изучения немецких наработок". У немцев еще не было стандарта в 625 строк, а в СССР его решено было внедрить. В постановлении Совета народных комиссаров, приводимом в книге "Расплетин", наркоматам предписывалось "к 30 октября 1945 года предоставить в Совнарком СССР предложения по восстановлению трофейного телецентра".

Авторы считают, что предложения, сделанные еще в 1941 году Расплетиным, нашли отражение в постановлении, которое предписывало обеспечить выпуск первой партии телевизоров в количестве 50 штук в 3-м квартале 1946 года и 500 приемников в 4-м квартале этого же года. Германский технологический опыт и культура создания телевизионной аппаратуры во многом способствовали созданию надежной телевизионной техники в СССР, признают авторы книги, отмечая приоритет сотрудников лаборатории Расплетина в создании одноканального и двухканальных телевизоров Т1 и Т2.

Но телевизоры были не самым главным делом жизни Расплетина, как следует из его объемной биографии в ЖЗЛ. Главной была работа над радиолокаторами наведения зенитных ракет на цели. В том, что касается работы Расплетина в КБ-1 после 1950 года, авторы прямо пишут, что при ней использовался труд как ученых заключенных (авторы выделяют специалиста по системам автоматического регулирования Сергея Смирнова, специалиста в области самолетостроения Роберта Бартини и ведущего инженера по разработке аналоговой вычислительной техники Воропанова), так и вольнонаемных и пленных немцев, которые жили в Тушино, где для них был построен городок из финских домиков со всеми удобствами. Л.П.Берия перевез в КБ-1 всю немецкую фирму "Аскания", разрабатывавшую во время войны оборудование для ракет Фау-1 и Фау-2 во главе с техническим руководителем Вольдемаром Меллером. Тем не менее, авторы книги "Расплетин" отмечают, что "роль немецких специалистов не была столь заметной в разработке системы", поскольку, как пишут авторы, немцы не допускались к обсуждению результатов испытаний. Расплетин лично демонстрировал Берии элементы Центрального радиолокационного поста, когда тот посетил институт, предварительно проконсультировавшись со своим сыном.

По сути дела, создание любой ценой системы противовоздушной обороны вокруг Москвы стало результатом сталинской паранойи и страхов нападения американских бомбардировщиков с ядерным оружием на столицу СССР, где находился Сталин. В книге "Расплетин" приводится довольно подробное описание того, как Сталин пригласил к себе Куксенко, чтобы поставить задачу по строительству системы ПВО вокруг Москвы. После смерти Сталина по запросу семи маршалов Совет министров СССР решил изучить возможность создание системы противоракетной обороны вокруг Москвы и так детище Берии, в создании которого принял участие Расплетин, превратилось в первую систему ПРО.

В книге об академике Баеве вы не найдете приятных душещипательных мемуаров о его встречах со Сталиным или с Берией. Есть только письма-ходатайства академиков Владимира Александровича Энгельгардта и Левона Абгаровича Орбели к Берии с просьбой об освобождении Баева в 1945-м и в 1946-м годах. Арестованный в 1937 году за участие в кружке по изучению марксизма, Баев, сначала попал в Соловецкий лагерь, а потом в Норильск, где с декабря 1939 года работал врачом на строительстве металлургического комбината. Объясняя своё выживание в Соловецком кремле, Баев говорил, что первой задачей для него было избавиться от воспоминаний о Москве, квартире, книгах. "Я помню, что это удалось сделать насильственно, путем насилия над собой", – вспоминал Александр Александрович.

Важно было создать свой внутренний мир каких-то интересов, доступных в этой обстановке, найти занятия, которые дисциплинировали и интеллект и эмоции. Я нашел их в занятиях высшей математикой (с решением задач) и в чтении книг на иностранных языках. Ежедневно я решал много задач, а это хорошее средство отвлечения – не все задачи решались так просто и над некоторыми из них я сутками думал.

В тюрьме Баевым были составлены две самодельные грамматики (немецкая и французская) и три словаря – немецкий французский, английский. В каждом было по несколько тысяч слов. В семейном архиве сохранился самодельный словарь, который Баев составил в Соловецкой тюрьме и пронес с собой через все "шмоны" до дня освобождения. После ареста Баева только его мать поддерживала с ним переписку до своей смерти в 1938 году. Жена – Татьяна Сергеевна Вельховер с ним развелась и вместе с сыном Александром уехала в Алма-Ату, где прожила всю оставшуюся жизнь с новым мужем. Брат и сестра Баева с ним отношения также не поддерживали.

Заключенных из Соловков транспортировали по Северному Ледовитому океану в Дудинку, порт в устье Енисея. Баев попал в Норильск с группой врачей. Вместе с этапом в Норильск прибыл и начальник Соловецкой тюрьмы капитан госбезопасности Николай Васильевич Волохов, который был назначен начальником лагеря при комбинате. По словам жительницы Норильска Лукашевич, Волохов – очень хороший человек, и жена его – чудесная женщина. "Одним словом, в НКВД, кого не возьми, все милейшие люди, а творили такое, что страна до сих пор не может прийти в себя от их деятельности", – пишет Алексей Баев.

В августе, октябре и ноябре 1939 года будущий академик Баев работает на земляных работах – копает в вечной мерзлоте траншеи и котлованы под фундаменты новых заводов. Заключенных выводят из лагеря колоннами по 100–120 человек в сопровождении вооруженного конвоя с собаками. Весь 1940 год Баев уже работает врачом в сангородке для заключенных инвалидов, где они делали канцелярские принадлежности. Однако в помещениях сангородка ранее размещались заключенные, попавшие в СССР из оккупированных Польши и Прибалтики, и, как пишет Алексей Баев, его отцу с помощниками пришлось сначала белить стены бараков, поскольку они были исписаны прощальными словами заключенных перед расстрелом.

Помогая хоть как-то восстановить силы, освобожденным от лагерных работ доходягам, Баев делает для них противоцинготные настои из хвои (хвойный квас), листьев и плодов болотных ягод, а также смородины и шиповника, которые в изобилии растут в окрестностях Норильска. Варит уху из рыбы, которую ловит в близлежащих речушках и озерах. Рыба клюет на вырезанную из консервной банки блесну с загнутым гвоздем, вместо крючка. Баева выпускают для этого за зону, так как за Полярным кругом бежать некуда.

Постепенно статус Баева в лагере меняется из-за того, что начальники оценивают его великолепные качества врача. За 1941-42 год Баев обслужил более тысячи стационарных больных, сделал семьсот квартирных посещений и дал более пятисот консультаций. Он работает в больнице Норильского комбината в том числе и в то время, когда в район архипелага Северная Земля прошел немецкий линкор "Адмирал Шеер", который позже прошел к острову Диксон и нанес порту значительный ущерб. По некоторым данным, Баев мог отправиться вместе с хирургом Родионовым самолетом на помощь раненым, находившимся на расстоянии более 500 километров от Норильска. В отчете Баева по больнице говорится, что в 1942 году была оказана помощь "пострадавшим в бою краснофлотцам на отдаленном острове Диксон". В это время Баев показывает себя как одаренный художник. Он рисует портреты и делает панно для детского отделения больницы комбината.

Александр Александрович Баев был одним из немногих, а может быть, единственным сотрудником института биохимии имени Баха АН СССР, попавшим под молох сталинских репрессий. Почему репрессии миновали институт – отдельная история. По одной версии, Сталин с удивительным для него доверием относился к основателю института Алексею Николаевичу Баху, который, будучи казначеем кассы большевиков в Швейцарии до революции, ничего из нее не украл. По другой версии, важную роль в спасении и сохранении института от репрессий сыграла соглашательская позиция его второго директора академика Александра Ивановича Опарина со сталинским любимцем, шарлатаном и злодеем, "народным академиком" Трофимом Лысенко.

К концу 1945 года Владимир Александрович Энгельгардт – один из ведущих сотрудников Института биохимии Баха – просит академика Леона Абгаровича Орбели обратиться к Берии с просьбой разрешить Баеву вернуться к научной работе в Институте экспериментальной медицины в Ленинграде. Одновременно Орбели пишет такое же письмо начальнику Норильского комбината НКВД Панюкову. Оба письма сохранены в следственном деле Баева. Вообще, письма Энгельгардта и Орбели к Берии и Панюкову – директору Норильского комбината – такие же памятники истории России ХХ века, как письма академика Петра Леонидовича Капицы – соседа Энгельгардта по Николиной Горе – к Молотову и Сталину.

Обе книги – и "Расплетин", и "Баев. Отлучение от науки" – обильно иллюстрированы. В издании ЖЗЛ много фотографий молодого ученого, но есть и современные, цветные, правда, на них изображены авторы книги, сотрудники "Алмаз-Антей" и юбилейные торжества на предприятии по случаю 100-летия Расплетина. В книге про Баева цветных фотографий нет, зато впервые опубликованы рисунки самого Баева, маленькие фотопортреты как его мучителей, так и спасителей.

Однако на одной фотографии в книге о Баеве, как представляется, допущена неточность. В подписи написано, что Энгельгардт изображен на ней вместе с Орбели. Тогда как на фото, помещенном в книге, изображен, судя по всему, вовсе не академик Орбели, а академик Евгений Никанорович Павловский (1884–1965) – зоолог, генерал-лейтенант медицинской службы.

30 октября 1946 года МГБ принимает решение оставить ходатайство Энгельгардта и Орбели без удовлетворения, поскольку "Баев осужден как участник антисоветской террористической организации". Орбели получает ответ от заместителя Берии генерала Василия Чернышова – зама Берии по ГУЛАГу, где сообщается, что в силу недостатка медицинских кадров на комбинате, нет возможности откомандировать Баева А.А. Но неутомимый Энгельгардт просит разрешения Баеву защитить диссертацию в Ленинграде. Диссертация была написана в 1935 году и сохранена Энгельгардтом. И получает разрешение на защиту от другого зама Берии Богдана Кобулова, который, кстати, был расстрелян по делу Берии в конце 1953 года и не реабилитирован.

Защита Баевым диссертации происходит в тот же самый год, когда защищает докторскую диссертацию один из учителей Расплетина, выпущенный из "шарашки" Павел Куксенко. Баеву разрешено покинуть Норильск. Он приезжает в Москву, живет у Энгельгардта, а затем отправляется в Ленинград, где в 1947 году успешно проходит защита его диссертации. Осенью 1947 года Баеву удается вырваться из Норильска. На тот момент в стране среди осужденных по 58-й статье за террор остается в живых всего 1707 человек. И Баев среди них. Но проживать в больших городах ему запрещено, и он получает "пять лет по рогам", как тогда называли такой запрет.

Сильная сторона книги "Отлучение от науки" в том, что некоторые документы эпохи приводятся без комментариев, а факты и хронология оказываются сильнее всевозможных ранее упомянутых рассуждений о сталинизме и Берии. 23 февраля 1949 года Баева снова арестовывают в Сыктывкаре. Нужно ли приводить подробности ареста? Того, как встречает Баев двух лейтенантов госбезопасности, которые проводят обыск в его квартире? "Во время обыска Александр Александрович совершенно спокойно сидел на диване, только слегка порозовел и голос из мягкого стал жестким", – пишет вторая супруга Екатерина Баева в своих воспоминаниях. Письма, которыми обмениваются жена Баева, Екатерина, и академик Энгельгардт после ареста Баева, могут оставить равнодушным только самого черствого человека. Из переписки Баевых и Энгельгардта следует, что содержащийся в неволе будущий академик всей душей стремится к возвращению к занятиям своей любимой наукой – биохимией и молекулярной биологией.

Включение в книгу кратких биографий чекистов, имевших отношение к "делу Баева" на разных этапах, поначалу кажется излишним. Но в конечном итоге понимаешь смысл авторского замысла, стремившегося показать, что многие из тех, кто арестовывал и мучил Баева, выжили в различных чистках, как в сталинских, так и в произошедших после ареста Берии. Особенно показательна биография участвовавшего в допросах Баева Яна Яновича Веверса, доросшего до поста председателя КГБ Латвийской ССР и похороненного на аллее Славы в Риге.

Сравнение двух книг, вышедших в Москве в этом году, наводит на неоригинальную мысль о том, что дух сталинского времени неистребим в российском обществе или вообще выветривается очень тяжело. А общество по-прежнему остается разделенным в своем отношении к тому времени в зависимости от того, с кем мы имеем дело, – с потомками тех, кто сидел, или тех, кто охранял. Разговор на эту болезненную тему требует очень серьезного обстоятельного подхода, что мы видим в случае Баева, но, к сожалению, в меньшей степени в случае Расплетина.

И, наконец, последнее, что навеяно некоторыми моими частными обстоятельствами и воспоминаниями. Имена Расплетина и Баева я слышал с детских лет, потому что первый был нашим соседом по дачному поселку АН СССР Ново-Дарьино, но его лично я не знал, поскольку умер Расплетин, когда мне было три года. А вот приемную его дочь и внучку помню очень хорошо. И их серый "ЗИМ". Очень хорошо запомнилось мне, как однажды к Расплетиным на дачу приехала "чайка" с номером министерства обороны. Это значило, что посетил дачу какой-то главнокомандующий, советский маршал. Было это на следующий день после моего дня рождения, потому что день рождения Расплетина приходится на 25 августа, на день позже моего дня рождения. Семья отмечала юбилей академика, а в вооруженных силах его помнили хорошо и помнят до сих пор.

Что касается Александра Александровича Баева, его я знал благодаря моему деду, члену-корреспонденту АН СССР Вацлаву Леоновичу Кретовичу (1907–1993), долгое время занимавшему пост заместителя директора Института биохимии имени Баха. Когда после смерти академика Опарина в 1980 году Отделение биофизики, биохимии и химии физиологически активных соединений приняло решение назначить деда директором, произошло неожиданное. Баев, занимавший пост академика-секретаря Отделения, отправился к президенту АН СССР А. П. Александрову утвердить это решение. Однако Александров обескуражено развел руками: "Ничего поделать не могу! Принято решение назначить совсем другого человека". И показал письмо, подписанное Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Брежневым, о назначении директором института декана химического факультета МГУ Ильи Васильевича Березина. Тот дружил с личным врачом Брежнева Евгением Ивановичем Чазовым, который и подписал у главы государства этот указ. И мнение академиков партийное руководство страны проигнорировало. Так А.А.Баев в очередной раз столкнулся с произволом советской власти. Об этом он сам рассказывал моему деду.

Когда деда спрашивали: "Не жалеет ли он, что так и не стал академиком и директором института?", он всегда отвечал: "Что вы, спасибо, что жив остался!" Он очень хорошо знал историю советской науки и судьбы репрессированных ученых. Учитель деда Александр Робертович Кизель 5 февраля 1942 года был арестован, осужден за "контрреволюционную агитацию и измену Родине" и 29 сентября расстрелян на полигоне Коммунарка.