Китайский вариант

В последние недели в России происходит резкая эскалация масштабов политических репрессий, написал в "Фейсбуке" политолог Кирилл Рогов после серии последних приговоров российским активистам – Ивану Непомнящих, Дарье Полюдовой, Ильдару Дадину:

"За последние дни за выходы с плакатом, за посты в социальных сетях к реальным срокам тюремного заключения были приговорены сразу несколько человек. Это переход к принципиально новому уровню политической репрессивности режима и приучения общества к нему...
Это принципиальное изменение. Это попытка быстрого наращивания практики прямых и беззаконных политических репрессий.
Я призываю всех людей, которые чувствуют свою сопряженность понятиям морали, гражданской и политической ответственности, задуматься над этим. Какой бы пост вы ни занимали, какие бы аргументы "сбалансированности" и компромисса вы для себя не формулировали, нужно помнить, что мы переходим к ситуации, когда эти аргументы являются для кого-то тюремными сроками. Это принципиально новая ситуация, и она касается вас, она направлена против вас. Вы, со своими добрыми намерениями, скоро будете никем перед этим. Моральными нулями.
Противодействие, агрессивное, нетривиальное противодействие этой попытке приучения общества к нормальности прямых политических репрессий, мне кажется, становится главной задачей российского гражданского общества сегодня.
Мы должны остановить машину политической репрессии. Она сама себя не остановит. Все".

Мы побеседовали с Кириллом Роговым о политические репрессиях, переходе к их новому уровню, возможных квазилиберальных шагах Кремля в экономике и о смысле его обращения:

– Главный смысл в том, чтобы зафиксировать серьезное изменение ситуации и обратить на него внимание людей. Перейдена грань, которую раньше практически не переходили. Все эти репрессивные нормы были приняты некоторое время назад, они позволяют закамуфлировать политические преследования, но все-таки их старались не использовать, потому что это антиконституционное, в сущности, действие. Но сейчас прошла целая серия событий, когда их используют. Я не политик, а аналитик, и моя задача была не в том, чтобы организовать людей на какое-то действие, а чтобы обратить внимание на то, как происходит сдвиг в системе, как переступается определенная грань и люди оказываются в другой политической ситуации.

Запугивание, безусловно, есть, но оно, скорее, связано с общим ухудшением экономической ситуации и падением доверия к режиму. Я бы ждал такого сценария: будет предпринята попытка сделать какие-то такие квазилиберальные шаги в экономической сфере с параллельным закручиванием гаек в политической сфере. Эта стратегия, как мне представляется, сейчас обсуждается в Кремле, и, возможно, будет попытка реализовать ее в ближайшие месяцы, в течение наступающего года. Это то, что Путин представляет себе, вероятно, как китайский вариант. Что касается реализуемости этой стратегии, я думаю, она окончится неудачей. Но это другая уже история.

– Но вы видите явные признаки того, что это новый курс власти на новом, более высоком уровне репрессий?

– Да.

– Репрессии будут касаться, с вашей точки зрения, так же выборочно людей, пусть чаще или более жестко, или это будет более массово?

– Видите ли, какие-то проявления несогласия, определенные виды политической деятельности ставят людей в группу риска уже давно. Но эта планка может двигаться. И вот ее продвигают дальше – что становится поводом для тюрьмы. Еще год назад за пикеты не сажали в тюрьму, а два года назад это было трудно себе представить. Сейчас это пытаются провести как некоторую новую норму. В этом сдвиг.

​– Вернемся к вашему обращению. Когда вы говорите о том, что "вы со своими добрыми намерениями скоро будете никем, моральными нулями..."

– Здесь я обращаюсь к представителям российской элиты, к тем людям, которые находятся в "Фейсбуке", которые активны или достаточно близки к идеологии оппозиции, но работают в различных государственных структурах и на своем месте пытаются сохранить какой-то нормальный порядок, нормальную работу, идя на некоторые компромиссы, существуют в коллаборационистской ситуации такого позднего Советского Союза. И для них очень ухудшается ситуация, потому что одно дело – когда ты заместитель министра и хороший профессионал в своей сфере и пытаешься там какую-то разумность проводить, отстаивать какие-то разумные принципы. И другое дело, когда все то же самое, но еще ты сотрудничаешь с режимом, который ежедневно сажает в тюрьму людей, невинных, беззаконно. Для этих людей, которые находятся на таком положении, меняется положение.

​– Вас волнует вопрос исключительно морального, этического выбора? Или вы опосредовано пытаетесь так оказать влияние на власть? Если эти "спецы" уйдут из власти, это будет для власти ударом?

– Я бы это сформулировал по-другому. Я хочу обратить внимание, что они, кроме того, что являются какими-то специалистами и чиновниками, в то же время являются гражданами. Нам навязывают разделение, что одни могут позволить себе проявление гражданских чувств и политических позиций, а другие не должны себе этого позволять, чтобы остаться работать в структурах власти. Однако моя мысль заключается в том, что для них – когда возникает ситуация морального выбора, ситуация реальных репрессий – очень меняется ситуация, и они не имеют права не быть гражданами, это для них губительно.

– Значит, не имеется в виду давление на власть?

– Нет, не имеется, этот пост обращен именно к обществу, ни в коем случае не к власти.

​– Ну, он отчасти обращен к людям во власти.

– Он обращен к ним как к гражданам. Я хочу сказать, что они не должны забывать, что остаются гражданами. И есть ответственность, которая лежит на гражданине.

– Распространено мнение, что власть пытается запугать ту группу несогласных, к которой обращен ваш пост в "Фейсбуке", и не против, чтобы вся эта группа уехала из страны. То есть власть не нуждается в этих людях. Тут возникает вопрос об эмиграции...

– Действительно, такой эффект есть, и на него есть расчет, чтобы выдавливать из страны тех, кто не согласен. Но это достаточно мелкая вещь. Развилки, которые будут сейчас возникать, не связаны с существованием этого слоя людей. Этот слой на сегодняшний день действительно выглядит для власти как носитель определенной идеологии. Однако это прежде всего идеология. И скорость ее распространения в условиях экономического кризиса будет больше, чем скорость, с которой люди будут отъезжать. Эта стратегия не сработает.

​– Вы вспомнили о позднем советском времени. Тогда было широко распространено инакомыслие, в том числе среди так называемых референтов при советских органах власти, и из этих референтов потом в значительной степени вышла новая элита уже постсоветской России. Вы предполагаете, что сейчас может произойти нечто подобное?

– Сейчас совсем другая все-таки ситуация. И это важная тема. Надо понимать, что, даже несмотря на "крымнашизм", ощущение консолидации общества на консервативных, реваншистских позициях, на самом деле, российская элита несравнимо либеральнее, чем в конце советского времени. И общество гораздо более плюралистично и подготовлено к восприятию каких-то альтернативных доктрин. Нет, ситуация абсолютно несравнима в позднесоветской. Проблема не в том, что нет таких людей. Значительная часть элиты связана с перераспределительными системами, на бытовом уровне говоря, – коррупционным порядком, который существует в стране. Это лишает их либерализм практического выхода. Но по взглядам российская элита достаточно либеральна.

​– Вы фиксируете этот тренд, но можно ли прогнозировать, что будет дальше? Будет все более широкое ужесточение репрессий и выдавливание людей с достаточно либеральными взглядами на обочину из политической элиты? Или внутри элиты будет зреть протест?

– Нужно понимать, что главным событием конца года является некоторый общественный сдвиг. Он проявился в том, в частности, что Кремль не сумел отреагировать на два мощных политических удара – протесты дальнобойщиков и публикация про Чайку. Их общественный резонанс выходит за рамки того круга политического протеста, который сформировала Болотная площадь и который представлен в российском "Фейсбуке". Это гораздо более широкая повестка, отклик на которую существует в гораздо более широких слоях населения. И это случай, довольно редкий в последнее время, когда государственная машина, пропагандистская машина не нашла, что на это ответить и как купировать эти удары. К этому надо добавить, что в ноябре-декабре стало ясно, что России идет по гораздо более глубокой траектории кризиса, резко упали оценки экономической ситуации, они гораздо хуже, чем были в середине года. И надо понимать, что эта репрессивная волна – это запуск некоторой новой политической стратегии, которая, видимо, формируется в Кремле. И вот мы видим один из элементов этой стратегии – не допускать публичных проявлений протеста и несогласия. Это очень похоже на принцип китайский и позднесоветский, когда нет массовых репрессий и вы можете на кухне у себя сколько угодно быть против Советского Союза и Коммунистической партии, но если вы выходите с этим на улицу, вы отправляетесь в тюрьму. Я предполагаю, что второй частью этой стратегии будет попытка каких-то либерализационных шагов в экономической сфере. И даже можно было услышать в послании президента намеки на них. Но пока реальные шаги экономической либерализации не объявлены, мы не видим, как это может выглядеть, нет знаковых назначений, которые бы этот курс поддержали, но очевидно, такая стратегия будет реализовываться в следующем году. Она, скорее всего, потерпит крах. Реальная угроза для режима исходит не от среды, против которой направлены нынешние репрессивные законы и кампании, а от того, что эти настроения перекинутся на другие социальные слои. И это будет происходить на протяжении следующих двух лет.

​– Вы говорите, что на Чайку власть не отреагировала, не нашла, что сказать. И на дальнобойщиков. Но мы видим, что, когда власть не знает, что делать, она усиливает репрессии. Если следовать этой логике, то чем больше будет событий, на которые власть не будет знать, как реагировать, тем сильнее будут репрессии.

– Ну, может быть... Хотя может быть и не так. Чем опасны люди, которые выходят с плакатами на пикеты, на улицу? Они опасны тем, что они поверх цензурных барьеров обращаются к обществу и своим поведением дают некоторый знак. Общество понимает, о чем идет речь, и получает политическую повестку, которая ложится на благодатную почву экономической неудовлетворенности. Власти пытаются этот канал максимально прикрыть, не дать этому быстро расходиться. Это попытка замедлить скорость консолидации некоторой альтернативной повестки. Но повестка будет все равно консолидироваться. Но я не уверен, что эта логика репрессий, которая сейчас принята на вооружение, будет последовательной. Может быть, они и остановятся. У такой логики высокие издержки, – говорит Кирилл Рогов.

В качестве примера гражданских активистов, протесты которых пытаются погасить власти, можно привести Веру Лаврешину. Она была в группе, которая 20 декабря, в день сотрудника госбезопасности, провела акцию протеста на Лубянской площади в Москве, напротив здания Федеральной службы безопасности.

Вот фрагмент манифеста акции:

"В стране, где день создания террористической организации, унесшей жизни миллионов ни в чем не повинных граждан, отмечается как праздник, следует снова ждать воронков по утрам к любому подъезду. Поощрение чекизма, как нам кажется, есть оправдание терроризма – на деле, оправдание геноцида в самом прямом смысле этого слова".

Акция была разогнана, несколько человек, включая Лаврешину, были задержаны. О том, почему она выходит на акции, рискуя оказаться за решеткой, мы и побеседовали с Верой Лаврешиной:

– Группа у нас с очень сменяющимся составом, по той причине, что многим уже нельзя выходить, рисковать свободой – очень много задержаний. Вы видите, что они делают. Очень удобную статью изобрели, по которой за одиночные пикеты можно сажать. Вот как Ильдара Дадина посадили, первого. Вот остальные на очереди. Поэтому многих нельзя даже и приглашать, даже если они хотят пойти. Есть такие рисковые люди. И меняется состав, так что это летучая такая группа. Мы составили манифест, зачем мы выходим на Лубянку, хотя было очевидно, что нас там заберут. Тем более, видимо, случился слив информации и нас там ждал автозак. У нас не хватило времени развернуть один баннер. Ребята, которые поднялись повыше, на клумбу, где стоял Дзержинский, они успели развернуть баннер с именами российских узников, художника Павленского, Дмитрия Бученкова, ну, и Ильдара Дадина. А нас стали хватать первыми, потому что мы стояли внизу. У нас был украинский баннер: "Свободу Савченко, Сенцову и Кольченко!". Потому что это немыслимая вещь – Савченко до 25 лет грозит, Сенцову – 20 ни за что, такие сроки выписывают, сталинские сроки, по 20–25 лет. Молча такие вещи проглатывать невозможно. Так вот, мы не успели развернуть украинский баннер, на нас набросились полицейские, вырвали из рук это все, повалили, катали.

​– С вами полиция жестко обошлась.

– Да. Я пыталась продолжать разворачивать баннер, но они очень быстро подбежали. Они просто сшибли с ног. А в автобусе они провоцировали на драку. Девушку одну по лицу ударили, которую, кстати, мы боялись, что ее арестуют, одну из наших участниц, но этого не случилось. И это очень сложно – не ответить, когда тебя провоцируют. Меня тоже пытались ударить по лицу, я начала отмахиваться и поняла, что сейчас еще, не дай бог, обвинят в драке с полицейским. А у меня уже была такая статья, меня уже один раз обвинили по 318-й статье, 1-й части. А это опасная вещь, уголовка. Мне какую-то статью выписали, там, говорят, очень большой штраф, какие-то сотни тысяч, но это надо еще проверять. Я не очень хорошо в этом разбираюсь. Мне все равно, сколько платить, я платить не буду! Принципиально. Ни много, ни мало, нисколько. Они нарушают мои конституционные права, права моих друзей, права граждан нашей несчастной страны, которая все по какой-то спирали движется и возвращается в исходную точку, к Учредительному собранию, до которого мы никак не можем дожить, чтобы у нас стала многопартийная система и чтобы эту власть можно было бы сменить конституционным путем, а не путем кровопролитной гражданской войны.

​– Законодательство все более ужесточается, есть задержания. Вы не боитесь, что это закончится реальным сроком?

– Опасаюсь. Меня один раз чуть не посадили за то, что я ударила полицейского, видите ли. Это было в городе Твери. Ну, фактически, да, я нанесла удар, но не сильный. Он пинал человека, который уже в скрученном виде лежал лицом в асфальт, и совершенно не было нужды попинывать его голову. Я просто пресекла это свинство, я его по руке несильно стукнула и попросила, чтобы он не смел трогать человека. А это было зафиксировано на камеру, и они сказали: "Ну, все, ты теперь сядешь! Ты ударила полицейского, ты причинила ему боль". Ни следов, ничего. Он пытался какие-то справки задним числом брать... И на основании того, что я причинила ему боль, меня хотели посадить по этой статье, уголовной, 318-й, части 1-й.

​– И вы все равно продолжаете выходить на акции?

– Ну, а будет только хуже. Вы видите, что творится? Мне страшнее жить в таком государстве, где ты понимаешь, что в любой момент любого посадят. У нас пока еще есть силы что-то делать, мы пытаемся делать. На самом деле, я очень рекомендую всем, у кого есть возможность, уехать отсюда. Потому что я не уверена, что мы в ближайшее время победим и не сядем. Но кто-то это делать должен. У меня нет возможности уехать. Я бы уехала бы и пыталась как-то из-за границы содействовать. Но я уехать не могу, как и многие мои друзья, каждый по своим причинам. Значит, мы действуем соответственно обстановке здесь, – говорит Вера Лаврешина.