Ирина Калмыкова – одна из четырех российских оппозиционных активистов, обвиненных по статье 212.1 УК РФ – "Неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования". Эта статья появилась в Уголовном кодексе полтора года назад. С тех пор обвиняемыми по ней стали четыре человека: кроме Калмыковой, это оппозиционеры Ильдар Дадин (отбывает трехлетний срок в колонии), Марк Гальперин (дело на стадии следствия) и 75-летний Владимир Ионов (также бежал на Украину, объявлен в розыск российским судом). Очередное судебное заседание по делу Ирины Калмыковой должно было состояться в понедельник, 25 января, но из-за ее неявки в суд было перенесено на февраль. А уже во вторник стало известно, что Калмыкова со своим несовершеннолетним сыном последние три месяца скрывалась в Белоруссии. Узнав, что документы для ее задержания вот-вот поступят в белорусские правоохранительные органы, Ирина с ребенком ночью, по сугробам, в обход официального пункта пропуска перешла белорусско-украинскую границу и приехала в Киев.

В уголовном деле Ирины Калмыковой, как напоминает сайт ovdinfo.org, пять эпизодов: шествие на Мясницкой улице 5 декабря 2014 года, в годовщину начала движения против фальсификации выборов, акция в поддержку Надежды Савченко 26 января 2015 года на Лубянке, сход на Болотной площади 6 мая, в годовщину столкновений с полицией, ставших основанием для "Болотного дела"; одиночный пикет по случаю дня рождения Надежды Савченко 11 мая у СИЗО "Матросская тишина" и акция в поддержку малого бизнеса 26 мая у здания Минэкономразвития. Еще одно задержание, говорит Калмыкова, – и полиция могла начать против нее еще одно, уже второе уголовное производство. Дожидаться этого она не стала и в конце октября 2015 года собрала вещи, взяла ребенка, зарегистрировалась в приложении BlaBlaCar (этот сервис позволяет за небольшую сумму денег договориться о поездке с водителем, которому по пути с вами) и отправилась в Минск. Но на этом, как оказалось, ее приключения только начинались.

– Это был спонтанный побег или вы готовили его заранее?

– Если бы я готовилась заранее, у меня были бы загранпаспорта, у ребенка были бы документы. Я не готовилась. Я выходила за правду и не была готова ни к каким побегам. Я ничего плохого не делала – не убивала, не стреляла.

–​ Вы же были под подпиской о невыезде. Сложно было бежать?

– Было очень сложно. Помимо подписки, у меня несовершеннолетний ребенок и у меня практически не было денег. В Белоруссию я поехала попутками, через BlaBlaCar, чтобы билеты не покупать. Попался водитель, у которого машина сломалась. Он с меня и деньги взял, и с вещами высадил с ребенком ночью на трассе. Потом уже с другим водителем мы добирались. Денег у меня уже не было, мне выслали, но они не доходили. Мы ночевали в Смоленске. Я половину вещей выкинула, компьютер свой, который я взяла из Москвы, отдала водителю, доплатила ему денег, и так мы доехали до Белоруссии. Компьютер и сколько было денег – мне прислали люди 5 тысяч рублей – все это я отдала. Потом мне еще тысячу прислали, чтобы покормить ребенка. И когда мы подъехали к границе, водитель сказал: "А за "зеленую карту" кто будет платить?" (временная автомобильная страховка для поездок за границу. – РС). И он у меня еще 800 рублей забрал за "зеленую карту", а на оставшиеся 200 я купила ребенку какую-то шаурму. И все, больше денег у меня не осталось. Только мелочь. Потом, правда, мне знакомые еще 5 тысяч выслали.

–​ Сколько у вас в общей сложности занял путь до Минска?

– Около двух суток.

–​ А как вы потом добирались до Украины? У российских и белорусских пограничников должен быть хорошо налажен обмен информацией, а вы – под подпиской о невыезде.

– Нет у них общих баз данных. Меня-то выпускали легко, зато не выпускали ребенка. Ему 16 октября исполнилось 14 лет, а паспорта не было (по российским законам паспорт выдается гражданину по достижении 14-летнего возраста. –​ РС). Мы не могли получить его паспорт в России, потому что я прописана в Когалыме, а в Москве находилась под подпиской. Да и таких денег, чтобы ехать в Когалым, у меня не было. Мы поехали на поезде в Киев, нас ссадили с поезда белорусские пограничники и подсказали – пойти в посольство России в Минске и подать документы на паспорт. Мол, пока сюда в Белоруссию дойдет запрос о том, что вы в розыске, как раз успеете. Я приехала в посольство, взяли с меня 7 тысяч рублей консульского сбора и вместо паспорта стали делать какое-то "подтверждение российского гражданства", хотя у сына в свидетельстве о рождении было написано, что он гражданин России. Они сказали, что за две недели сделают это подтверждение, а потом за месяц – паспорт. Я умоляла, говорила, что мне надо спешить, что у меня сестра болеет, что ребенку в школу надо, всякие причины придумывала. Но они настойчиво отказывались, говорили, что ускоренной процедуры у них нет. Прошло 3 месяца, не знаю, может быть, они умышленно затягивали, но они не то что паспорт, даже этого "подтверждения гражданства" не сделали.

–​ Все эти три месяца вы провели в Белоруссии и вас никто не пытался разыскать и арестовать?

– Уже в конце этих трех месяцев мне адвокат мой сообщил, что они (российские правоохранительные органы. – РС) узнали, где я выехала из России, где я нахожусь, и что они послали официальный запрос, не въезжала ли я в Белоруссию, чтобы арестовать меня. Они разыскивали меня по России, у мамы в Когалыме, везде, но не в Белоруссии. А когда они узнали, где я проехала российскую границу, стали разыскивать в Белоруссии, и тогда я поняла, что надо бежать дальше.

–​ Сейчас конец января, какого числа вы выехали из России, через какое время они спохватились?

– 26 октября.

–​ И все эти три месяца российские власти никак вас достать в Белоруссии не пытались?

– Нет. Они не знали, где я. Они знали уже в самом конце, но пока бюрократическая машина действовала, я уже уехала.

–​ А в России кто-то из ваших соратников и друзей знал, что вы в Белоруссии?

– Да, конечно, они помогали мне деньгами, мне же нужно было питаться, снимать квартиру, на работу я устроиться не могла. Мне помогали очень сильно и белорусские правозащитники, я не буду называть фамилии, потому что они там тоже все боятся. Но они мне очень сильно помогали. Потом из фонда Навального и Ходорковского выделили 100 тысяч, они ушли на дорогу и на все остальное.

–​ После того, как вы оказались на территории Украины, у вас появилось ощущение сброшенного с плеч груза, о котором часто говорят политические беженцы?

– Пока у меня такого ощущения не появилось. Все-таки мы не спали двое суток, по сугробам лазили. Это было и страшно, и холодно.

–​ Вы пешком переходили границу?

– Да, пешком.

–​ Через официальный пограничный пункт?

– Нет, мы пролезли, нашли место, где близко друг к другу два села, украинское и белорусское. И переползли. Ночь, мороз. Мы выбрали не самое лучшее время, когда там могли быть пограничники, но их не было, они там, по-моему, вообще не стоят.

–​ То есть фактически одно село, разделенное белорусско-украинской границей?

– Да, да. Подсказали нам, купили мы эту информацию, что есть такое село. Поэтому я и не свечусь пока, никуда не выхожу, пока не решим вопрос, как подавать на убежище.

–​ Вас не пугает тот факт, что украинские власти довольно настороженно сейчас относятся к любым беженцам из России, в том числе и тем, кто бежит от политических преследований?

– Да, очень редко дают нашим, российским, убежище. Во-вторых, здесь очень много наших эфэсбэшников, я боюсь оказаться вторым Развозжаевым.

–​ Ну, история с Развозжаевым все-таки была совсем в другие времена, еще при Януковиче.

– Да, но эфэсбэшники, которые здесь работали, остались, меня очень многие об этом предупреждают.

–​ Если вернуться к вашей российской истории, почему именно вы, вроде бы рядовые гражданские активисты, Ионов, Гальперин, Дадин, попали под эту новую статью? Почему именно вы?

– Я вам объясню. Выбирали, я думаю, самых активных, которые уже не боятся, которым было все равно – задержат, а они снова выходят. Для чего? Чтобы показать остальным, что нечего выходить, чтобы запугать. Чтобы не выходили. Я думаю, что путинские власти все-таки больше боятся простого народа, людей, которые выходят и перестали бояться.

–​ Может быть, плакаты, с которыми вы выходили, казались им слишком радикальными? "Смерть кремлевским оккупантам!", "Путин и его банда убивают"?

– Ну, мы собирались с различными плакатами, у меня, действительно были радикальные плакаты, с плакатом "Путин и его банда убивают" меня забирали два раза за один день. Но я писала и в поддержку Савченко, и о том, что в России воруют, и о борьбе с едой, когда в России миллионы голодающих. Темы у меня были абсолютно разные, даже если взять задержания, которые вошли потом в уголовное дело, например, эпизод с пикетом в защиту прав предпринимателей.

–​ Будете ли вы как-то пытаться помогать российским политзаключенным, находясь за пределами России?

– Конечно, где бы я ни находилась, я буду 6-го числа поддерживать акцию в поддержку узников Болотной, потому что ребята сидят ни за что, и те, которых я хорошо знала, Сережа Кривов, и Удальцова я знала, и Развозжаева. Я не могу, я была 6 мая на Болотной, у нас даже воду забирали на входе, откуда там взялись "коктейли Молотова"? Я прекрасно понимаю, что это было провокацией, и люди сидят в тюрьме из-за этой провокации, их подставили. Не выходить и молчать я не могу. Я прекрасно понимаю, что люди смотрят телевизор, они просто обмануты, и им нужно раскрывать глаза, чтобы поменять всю эту систему. А это очень сложно, поэтому я буду обязательно выходить и поддерживать.

–​ Последний вопрос, я его задаю всем, кто уехал или бежал из России по политическим соображениям, и люди отвечают по-разному. Если политическая ситуация в России изменится, вы готовы вернуться? Или желания уже нет?

– Нет, я не могу говорить, что я не вернусь, у меня там мать, она инвалид первой группы, сейчас она там с братом. Я же хочу к своей матери. Я готова вернуться, но только в том случае, когда меня прекратят преследовать, это самое важное. И наводить порядок. Бежать от беспорядка легко, наводить порядок тяжело, правильно?