Через двадцать лет после окончания войны Босния и Герцеговина – последней из республик бывшей Югославии – подала заявку на вступление в Европейский союз.

Сараевский писатель и поэт, представитель поколения югославских "шестидесятников", академик Абдула Сидран рассказывает Радио Свобода о своем видении послевоенной ситуации в стране, несостоятельности этноконфессиональной модели Боснии, проблемах национализма и коррупции, югоностальгии и совместной работе над фильмами с Эмиром Кустурицей.

Сидран родился 9 сентября 1944 года в Сараеве, закончил философский факультет Сараевского университета. Самые известные сочинения Сидрана – романы "Шахбаза" (1970), "Кость и мясо" (1976), поэтический сборник "Сараевский гроб" (1993), удостоенный премии международного ПЕН-клуба. Его стихи переведены на несколько европейских языков. Сидран – один из самых известных сценаристов югославского кинематографа. Фильмы, снятые по его сценариям, – "Ты помнишь Долли Белл?" (1981) и "Папа в командировке" (1985) – прославили молодого режиссера Эмира Кустурицу.

– Предвоенные 1970-80-е годы считаются периодом наивысших достижений в области культуры южнославянских народов. В этой связи обычно вспоминают и сараевскую рок-школу, и литературу, и кинематограф, ваши совместные работы с Эмиром Кустурицей – фильмы "Ты помнишь ли Долли Белл?" и "Папа в командировке". Как вам работалось с Кустурицей? Почему не удалось сохранить творческий союз?

– Я – сценарист, который обычно не вмешивается в процесс съемки фильма. Так что я не вмешивался, и между нами не могли развиваться особенно дружеские отношения. Мы больше сотрудничали, пока писался сценарий, а не во время постановки фильма. Но это сотрудничество происходило в основном в виде жесткой полемики, по итогам которой мы достигали результата. Кустурица – очень умный человек, и мне жаль, что сотрудничество нам не удалось продолжить.

Дело в том, что я уже до этого был известен в Югославии как поэт. Поэтому кинокритики и его коллеги-режиссеры часто говорили, дескать, "легко снять фильм по сценарию Сидрана, когда получаешь его сценарий, считай, что работа наполовину сделана". Они так говорили из зависти, и это нанесло вред и фильмам, и мне, и Эмиру. Ему приходилось доказывать своими последующими фильмами, что он хороший режиссер и без Сидрана. И я это понимаю. Потом наступил 1992 год, и Кустурица (как я считаю, под каким-то давлением) встал на сторону Белграда и Сербии и перестал быть таким, каким мы его здесь любили.

– Что это за история про Пантелию Милисавлевича, который, как писали некоторые газеты, является двойником Эмира Кустурицы, якобы убитого во время обороны Сараева? Это была ваша идея объявить Кустурицу погибшим?

– Здесь в газетах опубликовали такую версию: Кустурица воевал, был командиром одной диверсантской группы и погиб в 1994 году на горе Требевич. Я не стану разуверять тех, кто в это верит. Пусть существуют параллельные версии. Мы не хотим терять Кустурицу как часть нашей культурной традиции. Все это боснийские темы, а Кустурица из Сараева. Писали, что потом, дескать, Милошевич нашел двойника, который очень похож на Эмира, и он стал играть роль Кустурицы, что его зовут на самом деле Пантелия Милисавлевич и что он родом из Шумадии. Это такая легенда, скорее всего, выдумка. Разве можно это доказать? И Кустурица, конечно, очень сердится, когда его называют Пантелией. Но в любом случае я хочу, чтобы через 50 или сто лет у нас была возможность написать о том, что великий режиссер, гражданин Сараева Эмир Кустурица при невыясненных обстоятельствах в 1994 году перешел на сторону агрессора. Может быть, история покажет, что он не действовал добровольно.

– Вы как-то сказали, что на Балканах "прошлое не проходит", что оно сильнее настоящего. Что это значит?

– В балканских условиях прошлое проходит медленнее, чем в других обществах. Патриархальные обязанности, тот груз, тот крест, который мы несем на своих плечах, достается нам от предыдущих поколений, от своих отцов. И это то, что можно было бы назвать проклятьем Балкан. Нигде в мире такая связь с предыдущими поколениями не видна так, как у нас. В одной своей книге я привел десяток примеров того, как сын несет крест своего отца. Так, отец Радована Караджича был четником (т.е. сторонником сербского национализма. – РС). Иными словами, мы переносим страдания из поколения в поколение.

– Российские власти и пропаганда в последние годы пытаются создать позитивную картину советского прошлого, невзирая на масштабы преступлений коммунистической системы, и российское общество, кажется, вполне с этим согласно. Почему многие общества не желают принять свое прошлое таким, какое оно есть, и хотят видеть его более светлым?

– Схожие процессы происходят и на постюгославском пространстве. Вот вам парадокс. Жизнь моей семьи в Югославии была достаточно тяжелой. Мой отец был сослан на Голый остров, в концлагерь, куда ссылали всех, кто в 1948 году поддержал Сталина, а не Тито. Мы очень пострадали от того режима – и мой отец, и моя мать, и я. Но, несмотря на это, я являюсь автором такого афоризма: "Даже если бы Югославия была в сто раз хуже, чем она была, она все равно была бы в сто раз лучше всего того, что возникло на ее пространстве".

Истоки нашей ностальгии не обязательно находятся в прошлом. Наша реальность ежедневно дает новые поводы для того, чтобы больше любить то, что было раньше. Люди вспоминают свою молодость, которая – невзирая на все трудности – всплывает в памяти как что-то хорошее. Объективно говоря, власти, которые правят последние 25 лет, не могут указать: это лучше того, что было сделано во времена Тито. И до тех пор, пока сохраняется такая ситуация, пока власть не претерпит полную трансформацию, прав будет тот, кто хвалит прошлое. Он чувствует себя лучше в том времени, независимо от лживой статистики, которую ему пытаются представить с экрана телевизора.

С другой стороны, существует огромная разница между исторической ролью Иосипа Броз Тито в Югославии и Иосифа Виссарионовича Сталина в Советском Союзе. Может быть, я ошибаюсь и на самом деле разница только в степени диктатуры. Но невозможно отрицать тот факт, что на протяжении 40 лет Югославия во всех странах социалистического лагеря воспринималась подобно Америке.

– Как вам кажется, к чему может привести конфликт России с Западом и Турцией?

– Мировым лидерам очень важно беречь нервы и сохранять спокойствие. Люди, которые управляют большими странами и в распоряжении которых находятся мощные вооруженные силы, несут ответственность за судьбу планеты. Нам остается только молиться о том, чтобы бог дал им терпения. Все вопросы можно решить за столом переговоров, не прибегая к использованию военной силы.

– Как вы оцениваете ситуацию в Боснии и Герцеговине с учетом открывшейся европейской перспективы и различных взглядов боснийских мусульман, сербов и хорватов на будущее страны, пережившей 20 лет назад кровавый конфликт?

– Я считаю, что война тогда закончилась лишь формально. Завершилась ее видимая, вооруженная фаза – уничтожение людей, воздушные бомбардировки, артобстрелы, но настоящая война на самом деле не прекратилась. Противостоявшие друг другу на почве идеологии не отказались от своих стратегических целей, изменились лишь способы борьбы за них. Это политическая проблема, которую мировые державы пытались решить, – найти способ урегулирования отношений и устройства Боснии и Герцеговины, однако проблему решить не удалось. И со временем появляется все больше признаков того, что у мировых сил не было намерения сделать это.

– Вы часто критикуете Дейтонское мирное соглашение и международную администрацию. Поясните, пожалуйста, свою позицию.

– В соответствии с соглашением мы получили Верховного представителя (международного администратора), который последние десять лет ведет себя как обычный наблюдатель. Но нам не нужен наблюдатель, особенно если этот чиновник так дорого стоит.

Война началась на идеологических позициях, и эти идеологические позиции никто не тронул. У власти – и в Сербии, и в Хорватии, и частично в Боснии и Герцеговине – находятся люди, реабилитировавшие фашистские силы, которым было нанесено поражение во Второй мировой войне. Таким образом, нам нужен арбитр, который устранил бы с политической сцены всех, кто опирается на фашизм и нацизм. Мы требуем, чтобы на Боснию распространялись стандарты, которые приняты в Европе. Если в Европе не позволен фашизм, то и здесь его нельзя терпеть. В Боснии открыто собираются в колонны, стреляют и устраивают шествия сторонники военных преступников.

Сербская сторона начала войну, утверждая, что совместная жизнь в моей стране невозможна. Такого же мнения придерживались и партнеры сербов в Загребе. Огромная ошибка заключается в том, что мирное соглашение провозгласило законными силы, которые таковыми не являлись, – сербских повстанцев из Пале (где находилась ставка Радована Караджича. – РС) под руководством Милошевича и тех, кто под руководством Туджмана строил марионеточное государство Герцег-Босна. Мирное соглашение не должно было легитимизировать военных последователей этих группировок.

– Международное сообщество ожидает, что боснийские элиты возьмут судьбу страны в свои руки и начнут более активно договариваться обо всех внутренних проблемах. Возможно ли это, на ваш взгляд?

– Лицемерно говорить нам годами о том, что международное сообщество примет все, о чем договорятся противоборствующие стороны, так называемые "представители народа", то есть политические элиты, которые не имеют никакого отношения к народу. Они могут договориться только о воровстве. Официальные представители Европы и международного сообщества считают, что это нормальные элиты. Но на самом деле многим их представителям место не на свободе, а в тюрьме. Иностранные наблюдатели заблуждаются, полагая, что можно чего-то добиться от коалиции трех национализмов, трех шовинизмов, трех этнических групп, элиты которых существуют за счет создания атмосферы страха.

– Связан ли с атмосферой страха тот факт, что и через 20 лет после войны люди, особенно молодежь, уезжают из Боснии на Запад?

– Отъезд молодых людей связан прежде всего с абсолютной бесперспективностью концепции политического устройства, управления и вообще всего того, что является следствием Дейтона. Нынешняя этнонациональная концепция слишком далека от любых традиций, которыми гордятся в Европе, включая свободу, равенство и братство.

Такая концепция ведет к исчезновению Боснии и Герцеговины как государства и к исчезновению боснийских мусульман, которые в процентном отношении оказались наиболее расселенным народом, – сейчас за пределами страны живет больше бошняков, чем в самой Боснии. Ту атмосферу близости, которая была между соседями, народами и конфессиями в Боснии и Герцеговине, уничтожил проект Радована Караджича, разумеется, созданный в Белграде. И это самая большая трагедия. Смогут ли наши дети когда-то воссоздать то, что утрачено, – я не знаю.

– Как вы считаете, возможны ли серьезные реформы, которые приведут к изменению этноконфессионального устройства Боснии и Герцеговины?

– Международное сообщество должно было бы инициировать "Дейтон-2", но следует найти другое название, потому что "Дейтон" скомпрометировал себя и как термин, ведь это синоним смирительной рубашки. Должна быть созвана новая международная конференция, на которой государство Босния и Герцеговина получит более здоровые нормативные основы: конституцию, закон о политической организации, избирательный закон. То есть нужна радикальная реформа. Вы не можете себе представить, до какой степени здесь разрушено правосудие. Здоровое государство не может строиться на больном правосудии. Коррупция как язва разъедает наше общество и государство, а гнездо коррупции находится в судебной системе, которая переполнена некомпетентными людьми и их родственниками. Необходимо энергичное вмешательство международного сообщества, а это означает, что на Балканы следует направить юридических экспертов с широкими полномочиями, которые смогли бы навести порядок в ключевых сегментах.