Как перевести модернистскую прозу одного из величайших писателей 20-го века Витольда Гомбровича на язык кинематографа? На это решились немногие. Снятая Петером Лилиенталем телевизионная экранизация "Порнографии" (Die Sonne angreifen, 1971) осталась практически неизвестной. Знаменитый польский режиссер Ежи Сколимовский после неудачи со своей версией "Фердидурки" (30 Door Key, 1990) оставил режиссуру на семнадцать лет. Ровно противоположное произошло с одним из самых необычных режиссеров современности Анджеем Жулавским, вернувшимся после 15-летнего перерыва в кино ради экранизации последнего, самого сложного романа писателя "Космос" (1965). Увы, эта работа стала последней для Жулавского, умершего 17 февраля.

Что это за космос? Прежде всего, маленький и странный мир частного пансионата, где оказываются молодой писатель Витольд (Жонатан Жене), дописывающий роман "Одержимые", и его друг Фукс. Рядом с домом они находят повешенного воробья, что сразу вызывает у них подозрения в адрес хозяев пансионата: эксцентричной госпожи Войтыс (постоянная актриса и вдова Алена Рене – Сабин Азема) и ее странного супруга господина Леона (Жан-Франсуа Бальмер). В доме прислуживает девушка с изуродованной губой, а очаровательная Лена, недавно вышедшая замуж дочь Войтысов, вызывает пристальный интерес Витольда.

Сюжет примерно этим и ограничивается, поскольку подлинным предметом повествования становится бесконечная машина производства героями интерпретации, объяснения окружающего их мира, таящего бесчисленные загадки. Точнее всего Витольд Гомбрович сам описывал свой шедевр: "Я охотно называю этот текст романом о реальности, создающей саму себя. И поскольку детективный роман является в точности этим – попыткой организации хаоса, – “Космос” формально близок к детективному роману с любовной интригой". Роман Гомбровича и его стиль как влитые подходят Жулавскому, снявшему стремительный, горячечный фильм. Принципиальная непознаваемость мира, невозможно его рационально объяснить сводит с ума, не дает покоя. Кто повесил воробья? Зачем убивать кота? Быть может, эта тревога и делает человека человеком? Невозможно забыть и один из самых красивых кадров "Космоса" – крупный план лица Сабин Азема; кинематограф не так часто дарит нам столь бесценные и хрупкие изображения.

Снятый в Португалии "Космос" – фильм единственный в своем роде, ни на что не похожий и потому уклоняющийся от любых ярлыков. Философский бурлеск? Сюрреалистическая комедия? Эротическая фантазия? К финалу он вовсе раздваивается, еще больше ускользая от однозначных трактовок. Премьера "Космоса" состоялась в августе на кинофестивале в Локарно. Там Анджей Жулавский получил приз за лучшую режиссуру и объявил, что уже написал новый сценарий. Тогда же мне и посчастливилось подробно поговорить с ним о его новой картине.

– Лена и Витольд декламируют стихотворение португальского поэта Фернандо Пессоа "Магнификат". В переводе на английский оно опубликовано в сборнике под названием "Чуть больше, чем целая Вселенная" (что является цитатой из другого стихотворения Пессоа). Кажется, это лучшее описание "Космоса".

– Потому оно в нем и оказалось.

– Витольд Гомбрович ведь, как и Пессоа, пользовался разными псевдонимами.

– Гомбрович? Никогда.

– Разве? Я читал, что он подписывал ими [Хорхе Алехандро, Анджей Фрыкс, Мариано Леногири] публицистические тексты, журналистику.

– А, ну да. Но серьезные работы – никогда. С Пессоа все иначе. Некоторые из его лучших текстов подписаны двумя другими именами. В этом разница.

– В фильме несколько раз возникает роман Гомбровича "Одержимые". Насколько я понимаю, он как раз не относится к серьезным работам, это что-то вроде бульварного романа.

– Да, он написал его ради денег, ровно перед Второй мировой войной. Заключительная часть, кажется, даже не была опубликована, поскольку война началась. Это глупая книга.

– Почему вы ее включили в картину?

– Просто юноша в моем фильме, Витольд, тоже написал книгу, и книгу неудачную. Она называется "Одержимые". История, которую он рассказывает приятелю по дороге на пляж, взята из нее. Я думаю, это не "настоящая" книга.

– Выходит очень интересно: актер Жонатан Жене исполняет роль персонажа по имени Витольд, который в свою очередь в некотором роде играет Витольда Гомбровича. У них есть общие биографические детали: Витольд тоже изучает право, подавлен отцом...

– А также написал плохую книгу! Это коробка в коробке в коробке. Единственное различие между ним и Гомбровичем – внешность. Он выглядит совсем иначе. Но это же кино, верно? И фильм нуждается в лицах и телах, кинематограф очень материален. Я обнаружил Жонатана Жене в провинциальном театре, даже не в Париже. Внешне он поразительный. Он может быть невероятно уродлив и в то же время достаточно красив. Очень умен и... Как это объяснить? Смел как актер. Он способен сделать что угодно. Если вы встретите его здесь ночью, вы подумаете, что он сумасшедший. По-настоящему сумасшедший. (Смеется.) Для меня это хорошее сочетание.

– Неловко спрашивать, но что за стихотворение он читает на первых минутах?

– Это Данте, самое начало "Божественной комедии"! "Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрачном лесу". Первая строка.

– Ой, мне очень стыдно.

– Да, вам должно быть! (Смеется.)

– Вы заговорили о материальном измерении кинематографа. Меня поразило то, как вы передали прозу Гомбровича, ее интонацию – конвульсивную, спазматическую – через такую же актерскую игру.

– Я не соглашусь с вами. Я не думаю, что Гомбрович спазматичен. Он быстр, он стремителен, он лаконичен и чрезвычайно ритмичен... Он едкий. Но его письмо никогда не истерично. Я могу сказать, что это галопирующий текст, но в то же время сухой. И я совсем не считаю, что актеры играют конвульсивно. Они существуют в своем исступлении, но для них самих это исступление всегда имеет глубокую логику. Это не банда безумцев в психиатрической лечебнице. Они – мелкие буржуа. Витольд хочет написать роман до тех пор, пока не влюбляется в девушку, не способную сказать ничего умного. Его отношения с другом очень близки, почти гомосексуальны. Выходит, это сложный маленький космос.

– В романе герои практически изобретают собственный язык. Когда вы работали над сценарием, вы сами переводили текст с польского на французский или пользовались существующим переводом? Насколько мне известно, сам Гомбрович его одобрил.

– Нет, он его никогда не видел, поскольку умер. Он завершил книгу и сразу же умер [Жулавский ошибается: французский перевод "Космоса" напечатан в 1966 году, Гомбрович умер в 1969-м]. Французский перевод – достойная работа, но не слишком верная первоисточнику. Я не нахожу перевод Седира равноценным польскому тексту, поэтому я лишь иногда обращался к нему. К счастью, я поляк, потому могу прочитать оригинал. Еще удачнее то, что, например, слово "берг" ничего не значит у Гомбровича. Что это? Композитор Альбан Берг? Быть может, утес? Но во французском оно означает рвотный звук – "берг". Будто бы вас сейчас стошнит. Например, если вы посмотрели плохое кино, и вас спросили, понравилось ли оно, можно ответить: "Берг". Удачное совпадение.

– И в книге героев тошнит.

– И их тошнит в фильме тоже. Они делают "берг".

– В "Космосе" есть слова об иррациональной организации мира...

– Да, а в книге – "рациональная организация [общества и всего мира"]. Вы заметили это? Небольшое различие в нашем мышлении.

– Интересно подумать о занятиях персонажей. Студент, изучающий право, конечно, организует вселенную вокруг себя рационально, но он хочет стать писателем, то есть заняться иррациональной организацией. Лена преподает языки, упорядочивает хаос, но мечтает стать актрисой...

– Что означает вернуться в неорганизованный мир. В моем понимании, хаос – суть актерства. Очень хорошо! Согласен с вами. Витольд даже говорит, пусть и очень быстро: "Я ненавижу право". Он открывает книгу и засыпает. Но это было слегка неточно по отношению к первоисточнику. У Гомбровича, между тем, персонаж говорил проще – о рациональной организации. И его спрашивал старший: "Есть такая?" Это высказывание более высокого уровня: "иррациональная организация". Но вы думаете, есть такая? Нет никакой. Рациональной, иррациональной...

– Хотел поговорить с вами о загадочной сцене с убитым котом. В фильме несколько раз упоминается Сартр...

– Берг!

– И я вдруг подумал о "Постороннем" Камю как раз в связи с загадочным убийством кота. Протагонист "Постороннего" не просто же убивает человека на пляже, он затем стреляет в бездыханное тело еще четыре раза. Витольд не способен объяснить, зачем он повесил кота. Так и герой Камю не знает ответа. Не убийство само по себе – тайна, а эти четыре лишних выстрела. Убил же он просто потому, что на улице было жарко.

– Да, это был очень жаркий день. Когда я читал Камю, мне было восемнадцать или девятнадцать лет. Но, насколько я помню, герой необразован. Он не интеллектуал, не глуп, но прост, и было очень жарко, вот он и убил. Для меня "Посторонний" – лучшая научная фантастика в мире. Посторонний. На втором месте "Чужой", рассказывающий ту же историю. Невозможно постигнуть это существо, приблизиться к нему. Даже если оно способно говорить. Даже когда герой Камю начинает говорить, он ничего не сообщает. Чужой, идея чужого – сущность научной фантастики. Я думаю, что и персонажи Гомбровича достаточно часто были чужими. Герой "Космоса" – чужой, пытающийся жить среди нас и сконструировать что-то из палочки, кошки, птички, глупой девушки. Но я размышляю практически по схожей схеме, следовательно, я могу снять фильм.

Вообще худшее, что может произойти с режиссером, это наличие миссии, темы, будь то политической или социальной. Вот, возьмем таксиста... Я не имею в виду американскую картину, которая по-настоящему хороша: Де Ниро в "Таксисте" тоже чужой, это замечательно. Но вот что так часто происходит с восточноевропейским кинематографом: например, давайте снимем кино о войне, ведь мы же все такие гуманисты! Я нет. Я не думаю, что люди заслужили что-то большее чем то, что имеют. Это все ужасно, ужасно, ужасно... Вы видели необыкновенный фильм Чарльза Лоутона "Ночь охотника"? Он прекрасен именно тем, что он ни о чем. Это космос. Помните лягушку, смотрящую на поющую девочку? Лошадь вдали. Потрясающе! И ничего не сработало, никто фильм не посмотрел, он провалился, Чарльз Лоутон умер от подавленности.

– А вы видели другие экранизации Гомбровича?

– Нет. Должен ли я? Ох, ну сейчас уже в любом случае поздно.

– Витольд говорит, что Гомбрович никогда не знал, как завершить свои романы. Вот и вы, начиная со сцены в лесу, отходите от первоисточника, пока не появляется заключительная строчка из книги ["Сегодня на обед была тушеная курятина"]. В дневниках Гомбрович часто размышлял о Форме, именно с заглавной буквы. Ведь завершение – это тоже вопрос формы. Вы сняли сразу два финала.

– Три! Если вы помните роман, в нем нет финала. У французов есть выражение – finir en queue de poisson, что значит – повествование обрывается, рыба ускользает. Герои возвращаются в пансионат, Лена простужается и едет в больницу, Витольд возвращается в семью, которую ненавидит. И они едят курятину. Вот и все. Я не хотел рассказывать больше, чем Гомбрович. Мой фильм тоже избегает заключения. Было очень смешно на пресс-конференции. Там была юная дама: очень французская, очень интеллектуальная, очень тонкая. Очень парижская и очень сухая. Она использовала множество заумных слов. Я сделал вид, что не понимаю их. Но в конечном счете ее вопрос заключался лишь в том, что она не понимает концовку: будут ли Лена и Витольд вместе или нет. Я ответил ей: "Послушайте, вы замечательно сами себе противоречите. Вы хотите, чтобы мое кино стало аргентинской теленовеллой". Я просто не знаю! Я понимаю только то, что, оставшись вместе, они станут очень несчастны. Так что решайте сами.

– Витольд заявляет, что сам хотел бы снять фильм. И ближе к финалу происходит смещение. Сначала Леон поет в лесу, что само по себе очень кинематографично, словно мюзикл. Затем все заливает свет софитов...

– Как в Голливуде.

– Да! И наконец на финальных титрах мы видим непосредственно съемки.

– Это было настоящее сражение с продюсером [Паулу Бранку]. Я снял финал, который напугал всех: действие просто становится фильмом. То есть в картине были именно те кадры, которые теперь вы видите на финальных титрах. Лена вынимает из петли мужа, господин Леон разговаривает с ним, якобы умершим, немного диалогов, начинался дождь – и все. Трезвое завершение. Продюсер возненавидел финал. Вот почему я снял это двойное завершение или, скорее, тройное. В первом Витольд идет вместе с Леной. Во втором возвращается к родителям без нее. Третье: финальные титры, когда мы видим что-то вроде making of. Фильм в фильме в фильме. Итак, три финала. Быть может, четыре, если считать последнее предложение [про тушеную курятину].

– Ну, замысел с "фильмом в фильме в фильме" все равно считывается, поскольку мы хорошо помним сцену в лесу, софиты...

– И все же я предупреждал продюсера о том, что люди будут выходить из кинотеатра, как только пойдут титры. И, соответственно, многое пропустят. А это целая сцена. Он посчитал, что нет никакой разницы. Я не согласен. Должен был быть способ предупредить людей: "Это не финал! Подождите еще три минуты".

– "Космос" очень необычно смонтирован. В той сцене, где герои идут на пляж под дождем, вы делаете неожиданную и на первый взгляд ненужную монтажную склейку, происходит скачок, который в свою очередь словно предвосхищает двойной финал, который решен с помощью такого же монтажа. Кроме того, в картине много обрывов, например, вы все время резко обрываете музыку вашего постоянного композитора Анджея Кожиньского.

– Ничто не должно господствовать, кроме фильма самого по себе. Чтобы вы поняли... Я люблю Жана-Франсуа Бальмера, сыгравшего Леона. Он совершил нечто потрясающее: он пел в той сцене среди камней в течение одного трех с половиной минутного плана. Это сокровище само по себе: камера медленно движется, он поет... Но мне пришлось вырезать половину, поскольку он становился слишком важен. Он подчинял себе фильм, чего я не мог позволить. У меня сердце кровью обливалось, когда я резал сцену, но я должен был это сделать. Вот почему и с музыкой я так же поступил: она становится самым важным элементом эпизода, если она вам нравится, вам захочется услышать ее снова, а я этого не желал.

– Еще один сквозной мотив – кадры, где Витольд, Лена и господин Леон смотрят на нас с экрана, глядя прямо в камеру. Очень неуютно, вызывает клаустрофобию, мы видим только их лица, совершенно одинокие в этом космосе. Как вы их снимали?

– При помощи камеры, линзы и актеров (смеется).

– В пансионе у Войтысов по телевизору идут новости, показывают войну. Как вы выбирали эти съемки?

– Очень легко. Ведь это же все идет круглосуточно на телевидении. Можно взять что угодно. Сейчас в разгаре война в Сирии и другие войны, закипающие здесь и там. Этим занимался даже не я. Мои ассистенты принесли мне множество видеозаписей. Вопрос заключался только в том, что можно взять, не оплачивая авторские права. Жестокость повсюду, это никогда не прекращается – дети умирают, ракеты взлетают. Если бы действие фильма происходило, как в романе, в 1939 году в Польше... Но там не было телевидения. Гитлер бы готовился к вторжению, пожимал бы руки Сталину, на Польшу бы нападали с двух сторон.​

– В фестивальной газете вы говорили, что хотели освободить роман от клаустрофобного предвоенного контекста.

– Так оно и есть. Понимаете, фильм – не книга. А роман не написан, чтобы стать фильмом. Поэтому здесь нет никакого предательства. Единственная существенная разница, которая важнее для меня всех мелких расхождений с романом, заключается в том, что Гомбрович не любил людей. На самом деле, он ненавидел их. За исключением молодых ребят в порту Буэнос-Айреса. Что касается меня, то я совсем не ненавижу людей. При чтении "Космоса" вы видите, насколько уродливы и тупы пан и пани Войтыс, как вяла и неинтересна Лена, как чудовищен все время на что-либо жалующийся сосед по комнате Витольда. Я не мог бы так снять. Я просто физически не способен пойти на фильм, который не принесет мне какого-то удовольствия, будь то интеллектуального, чувственного или веселого. Или удовольствие от чувства открытия. А иначе зачем это все? Если бы "Космос" снимался в точном соответствии с романом, это был бы очень депрессивный и уродливый фильм. Какого черта я должен смотреть на этих ужасных людей? Это не такой до примитивности глупый вопрос, каким может показаться. Это как жизнь. Почему я должен проводить свою жизнь с уродливыми тупыми мелкими буржуа? Я не буду. Так же не готов я был проводить свою жизнь в Голливуде. Я не люблю этих людей, их истории. Это приводит к тому, что остаешься один на пятнадцать лет. В моем лесу.

– Берг!

– Берг! (Смеется.)

(Добавляет по-русски: "Всего хорошего!")