Реактивный Борис

Борис Стомахин отбывает третий срок за призывы к экстремизму и терроризму, а также за возбуждение ненависти и вражды. Причина – статьи в интернете, в которых он призывает бороться с режимом силовыми методами, оправдывает чеченский сепаратизм и терроризм, призывает к вооруженному сопротивлению "русским оккупантам". Статьи весьма человеконенавистнические, но сидит все равно за слово – в жизнь Стомахин свои призывы претворять не пытался. ИК-10, где он содержится, у правозащитников на хорошем счету – заключенные здесь не вскрывают массово вены, а в интернете не появляются видеозаписи с избиениями и издевательствами над зэками, чего не скажешь о многих других колониях. Тем не менее, по словам Стомахина, он подвергается давлению со стороны руководства колонии, из-за чего и объявил голодовку.

Поселок Всесвятский – забытый угол Пермского края. Нечищеная дорога ухабится по мертвой деревне с заколоченными, утонувшими в сугробах черными избами и приводит к въезду в лагерь. Сзади остаются несколько трехэтажных многоквартирных домов, в которых живут сотрудники, а за шлагбаумом – колония-поселение и ИК-10. Пахнет весной, весело чирикают птицы, солнце прорывается из-за синей сторожевой вышки, окруженной паутиной колючей проволоки.

"Вы к вашему реактивному Борису? – с усмешкой спрашивает нас в канцелярии женщина в лейтенантских погонах. – Что, опять не нравится ему у нас?" Борис Стомахин здесь – притча во языцех, тут привыкли к визитам правозащитников, которым стараются не мешать. Начальник колонии Илья Асламов принимает нас участливо, улыбается, даже дарит на память изготовленные заключенными глиняные кружочки с Ермаком – он из этих краев начинал свою сибирскую экспедицию. Вежливость начальника, впрочем, может объясняться недавним визитом представителя Кизеловской прокуратуры по надзору за соблюдением законов в исправительных учреждениях, который узнал из интернета о голодовке Стомахина и приехал в колонию с проверкой.

Оформив пропуска, мы заходим на территорию лагеря. Зеленая дверь с просьбой больше трех не входить, дверь-решетка, за которой сдаем мобильные телефоны, снова дверь-решетка, за ней еще одна дверь, обитая изготовленным зэками светлым шпоном, – уже на улицу. В соседнем помещении нас обыскивают, снова выводят на улицу, из-за мелкой сетки прогулочных двориков на нас смотрят голодными до воли глазами заключенные в темно-серых робах. Большая часть их живет в бараках и работает на металлообрабатывающем и деревообрабатывающем производствах, некоторые могут даже выходить за территорию. Нарушителей отправляют в СУС (строгие условия содержания) – это барак примерно на 70 человек, покидать который можно только ради прогулки. Свидания и передачи ограничены. Если нарушаешь правила и в СУС, начальство может принять решение о переводе в ПКТ (помещение камерного типа, фактически – одиночная камера) – срок содержания здесь ограничивается полугодом. Следующий круг – ЕПКТ, единое помещение камерного типа. Это то же, что ПКТ, только держать здесь могут год. Свидания в ПКТ и ЕПКТ – два раза в год и только краткосрочные, разрешена одна передача раз в полгода. Временные ограничения ни на что не влияют – в одиночке можно отсидеть весь срок.

Ну и самое грозное, что есть в колонии, – ШИЗО, штрафной изолятор. Это та же камера, но с более жесткими условиями: никаких передач и свиданий, нельзя пользоваться тюремным магазином, получать выписанную с воли прессу, пользоваться лагерной библиотекой. "Там можно сидеть в голой камере с ложкой, кружкой, туалетной бумагой и мылом", – говорит Стомахин. Срок содержания в ШИЗО самый короткий – максимум 15 суток, впрочем, меньше Борису и не назначают. Стомахин испытал на себе все разновидности режимов – с прибытия в колонию он содержится в одной и той же камере: шесть шагов в длину, три в ширину, небольшое оконце, нары, что пристегиваются на день к стене, табурет, стол, умывальник и параша.

Мы идем по узкому коридору, на железных дверях камер прикреплены магнитами листочки с фамилиями, спотыкаюсь о бак с вонючей баландой, пахнет сырыми тряпками. Свидание проходит в камере, переделанной под кабинет: обои в синюю полоску, стол со старым монитором, лавка, какая-то гудящая аппаратура на столе, синяя клетка, в которой сидит Борис. Голодать он прекратил сразу, как закончился последний срок в ШИЗО, с тех пор немного поправился, а сегодня даже и побрился – мы пришли как раз после еженедельной бани. Впрочем, обещает начать голодать по новой – если снова накажут.​

​Угробить по закону

Не успел Борис Стомахин появиться на станции Всесвятская в сентябре 2014 года, как сотрудники уже были в курсе уготовленного ему особого отношения. "Из этого столыпинского вагона выходишь на платформу: глубокая ночь, никого нет, только сидят зэки на корточках, стоит поезд и гуляют сотрудники в камуфляже, – вспоминает Борис. – Я рядом сажусь, и вдруг один [сотрудник] обращается ко мне: "А у вас строгие условия?" Я говорю: "С чего вы взяли? Обычные". У них уже была установка, что у меня должны быть строгие условия, а я еще до лагеря не доехал. Но тогда еще не было строгих условий. Нельзя просто взять и в камеру посадить, надо как-то подвести к этому, чтобы была видимость соблюдения закона. И вот через неделю, как я поднялся с карантина на барак, – первые 15 суток ШИЗО по ложному поводу. Якобы я с кем-то говорил неуважительно и на ты, хотя я в жизни с ними на ты не общаюсь. Отсидел 15 суток, вышел, и через неделю еще 15 суток. Там предлог более основательный, что я не ходил на хозработы, я действительно на них не ходил. Отсидел, вышел, через дней семь снова 10 суток за те же хозработы с переводом в строгие условия – в СУС. В ноябре 2014-го меня посадили в ПКТ на 4 месяца, но я просидел месяц и уехал в Москву на третий суд".

По возвращении в колонию ситуация повторилась. Стомахина быстро перевели в СУС, потом в ПКТ, а после в ЕПКТ, то и дело назначая по 15 суток ШИЗО. "С прошлого года я установил такой алгоритм: дают 15 суток ШИЗО, проходит чуть больше месяца и снова дают ШИЗО", – рассказывает Борис. По словам Стомахина, ФСБ попросила администрацию ограничить его связь с внешним миром: несмотря на запрет, даже в СУСе достаточно сотовых телефонов – потому и держат в одиночке. А вот ШИЗО Борис относит на особенный садизм руководства. "В 2014 году я был [в ШИЗО] три раза. Потом как приехал в 2015 году, я был три раза, из которых последний перед самым Новым годом. И вот один раз недавно, в 2016-м. Я думаю, на майские праздники должны посадить снова".

Комиссия, назначающая наказания, проходит с помпой. Зэки называют ее "Крестины – сучьи именины". Дважды в неделю начальство набивается в дежурку здания ПКТ, за столом торжественно восседает начальник колонии Асламов, начальники отрядов заводят провинившихся зэков, предварительно проинструктировав, как те должны доложить о себе, и зачитывают рапорта с описанием нарушений, предлагая меры воздействия. Асламов утверждает "приговоры". "Предлогов для взысканий может быть много, настолько детально там у них все расписано, что придраться можно к любой ерунде. Эта система не нуждается в том, чтобы кого-то избивать дубинками, чтобы потом это показывали где-то или фотографировали. Они напринимали таких законов, что, дотошно их соблюдая, они могут человека угробить, или замучить, или сделать инвалидом – и все строго по закону", – говорит Борис и приводит примеры собственных нарушений.

"1 сентября [2015-го] я попал в СУС. Там в бараке спальни на втором этаже, а днем все сидят на первом. Это трудные зэки, не поддающиеся воспитательному воздействию, их там держат в строгих условиях. На стенах висят инструкции, как надо заправлять кровать, нарисовано, как подтыкать одеяло. Но они на это не обращают внимания, заправляют, как им удобно, и никто не трогает их за это. Когда я там был месяц и девять дней, я тоже заправлял, как мне было удобно, – постелил одеяло поверх и все, не подтыкал его. Вдруг в один прекрасный день приходит сотрудник с видеорегистратором, говорит: "Стомахин, где ваше спальное место?" Пошел, встал на колени, заснял прикроватную табличку с моей фамилией. После обеда вызывают к начальнику, он зачитывает рапорт: 9 октября в 6.30 утра не заправил спальное место. Полгода ПКТ".

Не прошло и трех месяцев, как Борису трижды выписали ШИЗО по 15 суток, а потом год ЕПКТ – за то, что при подъеме не представился по форме. "Это чистая провокация. Тут в подъем никто ничего не докладывает. Подъем – чисто функциональная вещь: дверь открылась, и я кидаю матрас на коридор или, если отбой, наоборот, его забираю. Если по всем камерам будут доклады рапортовать, этот подъем на два часа затянется", – поясняет Борис, рассказывая, как в другой раз ему выписали 15 суток ШИЗО за то, что не отрапортовал как дежурный по камере. "Я сижу в одиночной камере. В правилах внутреннего распорядка есть пункт, что дежурный по камере назначается в порядке очередности младшим инспектором ШИЗО, ПКТ, ЕПКТ. Когда заходит начальство, дежурный должен докладывать, сколько в камере народу, где находятся отсутствующие. Там даже написано, что он должен подавать команду: "Камера, внимание!" Но я бы никогда не поверил, что человека, который сидит в одиночке, можно каждый день назначать дежурным по этой камере-одиночке!"

"А последний раз мне выписали [15 суток ШИЗО] за нарушение формы одежды. Сейчас вот я тоже робу не надел, выйду, и они могут докопаться. Когда кому-то говорят, что он нарушил форму одежды, это значит, что он вышел на люди, попался на глаза начальству не в той одежде или без бирки. А мне они написали, что я нарушил форму одежды в воскресенье 28 февраля в 20.15. Я прекрасно помню, что я в тот день из камеры вообще не выходил, к тому же в воскресенье и выходить некуда. Тем более в 20.15 – это перед отбоем. Но они ссылаются на показания видеокамеры, которая у меня висит, – что я в камере был без робы, хотя никто, ни один зэк, робу в камере не носит".

Голодать за еду

Во время последнего ШИЗО Стомахин объявил голодовку в знак протеста против действий администрации. Сначала сухую, но через три дня перешел на обычную. По его словам, самое неприятное ограничение ШИЗО в том, что приходится довольствоваться тюремным рационом: магазин под запретом, а сидеть на одной баланде – мало чем отличается от голодовки. "Чтобы отстоять свое право на дополнительное питание, приходится отказываться от всякого питания. Такой парадокс", – улыбается Стомахин. Голодовка, впрочем, не произвела впечатления, политзэка ежедневно посещал врач, в санчасть не водил, но обещал, что умереть не дадут – поставят капельницу. Впрочем, по словам Стомахина, от местных врачей вообще пользы мало: "Это фельдшера, штатные фсиновские врачи, которые своему начальству перечить не будут, они тут получают зарплату. Они больше озабочены соблюдением режима, чем здоровьем зэков. Я им говорю, например: "Я очень плохо сплю, я ночью вообще не сплю". Ответ: "Физический труд вам поможет". Нормальный ответ, да? Я в одиночке сижу, а мне физический труд прописывают. Таблеток нет у них никаких".

Благодаря правозащитникам из екатеринбургского отделения Межрегионального центра по правам человека информация о голодовке попала в интернет, и в зону наведался представитель прокуратуры – поговорил со Стомахиным и с руководством колонии. Официальный результат проверки неизвестен, но следующее нарушение обернулось Стомахину выговором, а не ШИЗО. Еще в 2006 году при попытке задержания Стомахин пытался бежать от оперативников, спустившись по веревке из окна. Веревка оборвалась, и он упал с высоты четвертого этажа, повредив позвоночник.

"Проблема, что днем тут лечь нельзя – нары блокируются из коридора. Это серьезное мучение, потому что спина болит. Ничего не делаю целый день, а под вечер будто вагоны разгружал. Я стал лежать на столе, когда у меня болела спина. Минут 20-30 полежишь, и вроде ничего. А когда у меня была голодовка, стало мне плохо с сердцем. У меня тахикардия врожденная, она меня не беспокоила много лет, а сейчас начала опять. Я утром встаю и чувствую, что у меня одышка и сердце ходуном ходит. Я лег на стол немного отдышаться, задрал ноги на батарею, щупаю пульс. Час прошел, прибегает дежурный с видеорегистратором: "Будете объяснительную писать по поводу сна на столе?" Я говорю, я не спал, мне плохо было. Я думаю, что же делать: только голодовку закончил, а сегодня у них крестины, так снова 15 суток дадут, опять на голодовку садиться". Тут-то и помог визит прокурора.

Начальник зоны на вопрос о спине и отдыхе отвечает, что у него тут "не инвалидное учреждение", поясняя, что для обследования и получения инвалидности Стомахину необходимо ехать в ИК-9 под Соликамском. Но Стомахин в обследования не верит, говорит, что не хочет мучиться на этапах, заранее зная, что максимум, что ему светит, – третья группа, которая не избавит его от ШИЗО.

Мертвая страна

Жизнь в тюрьме однообразна, особенно, если сидишь в одиночке. В пять утра слышно, как сотрудники будят одну камеру за другой, приближаясь к твоей. Вот они уже рядом, ты встаешь, сворачиваешь матрас, выбрасываешь его, поднимаешь нары. Потом завтрак – несъедобная каша и чай. После – длительные часы безделья. "Я хожу по камере и рассуждаю про себя, сколько мне осталось, что вообще происходит, и как я до этого дошел, – говорит Борис. – Повторяю про себя, сколько дней мне осталось. Сегодня вот 1326 дней. Через 48 дней будет ровно полсрока".

Что будет делать после освобождения? "Я, конечно, понимаю, что мне в России ничего не светит и надо уезжать. Но они едва ли так просто выпустят, могут загранпаспорт не дать. Я в 2012 году пытался через фирму получить заграничный паспорт. Отдал документы, на следующий день звонят, говорят, не дадут, пока судимость не будет погашена. А нигде в законе не прописано это, что нельзя с непогашенной судимостью паспорт. У меня был такой интересный эпизод в биографии – я в 2004 году переходил украинскую границу пешком. По шпалам ночью. Только я шел не в ту сторону, я оттуда возвращался сюда, зная, что иду садиться. Есть вариант перейти ее обратно".

Для Стомахина при этом не стоит вопрос о том, чтобы "встать на путь исправления" и перестать публиковать тексты, которые закон считает экстремистскими: "Я буду писать что думаю, я не привык кривить душой. Другое дело, что последние годы меня все больше занимал вопрос, а к кому, собственно, я обращаюсь? Отчасти я пишу для самого себя, чтобы мне перед самим собой не было стыдно за молчание. Но у меня все равно вопрос: есть ли вообще люди, способные это услышать, воспринять и сделать какие-то разумные выводы? По-моему, их остается все меньше. Я уверен, что действовать в соответствии с законом, как-то прилаживаться к этим их законам – ничего не даст. Это бесполезно. Они все равно на поле своих законов нас всегда обыграют. А людей, которые готовы что-то делать вопреки их законам, причем организованно, я таких не вижу. Я для себя сформулировал так: эта страна мертвая. Остались еще люди, способные выйти на одиночные пикеты, но смысл какой? Нужна какая-то кардинально другая стратегия".

В тюрьму, впрочем, Борис Стомахин возвращаться не хочет, но и молчать не собирается: "Я постараюсь дома не жить, а найти себе какую-то нору. Может быть, публиковать в интернете, пересылая электронной почтой через заграницу... Чтобы они не отслеживали. А смягчать я ничего не собираюсь. Наоборот, мне кажется, надо от одиночных пикетов переходить к активным действиям. Я вот это пытаюсь донести до оставшихся вменяемых людей".