Россия 27 апреля попыталась совершить первый запуск с нового космодрома Восточный, строительство которого сопровождалось коррупционными скандалами и протестами рабочих из-за невыплат зарплат. Страна, 55 лет назад первой в мире поднявшая на орбиту человека, в последние годы сталкивается с проблемами в космической сфере, даже с запусками испытанной космической техники.

На Западе через 55 лет после полета Юрия Гагарина в космос новости освоения внеземного пространства выглядят так:

Компания Space X американского предпринимателя Илона Маска впервые посадила ракету Falcon-9, после того как она вывела на орбиту грузовой корабль, на плавучую платформу в Атлантическом океане.

Юрий Мильнер и Стивен Хокинг объявили о проекте отправки к Альфе Центавра флотилии микроспутников.

На Западе космос стал местом частной инициативы, появился даже собирательный термин NewSpace. В России тоже есть частные компании в космической сфере, пусть и не таких масштабов, как Space X.

Одна из таких компаний – базирующаяся в Сколково “Даурия”, которая, среди прочего, заканчивает подготовку двух спутников по государственному заказу.

Основателю “Даурии” Михаилу Кокоричу 39 лет, он родился в Сибири, учился физике, стал предпринимателем, и успешным, занимался ретейлерским бизнесом, а в начале 2010-х годов, когда в России заговорили об инновационной экономике, решил попробовать принести в страну частичку NewSpace.

В марте 2015 года "Известия" сообщили об уголовном деле в связи с контрактом между НПО им. Лавочкина и "Даурией". В апреле того же года Кокорич в интервью "Слону" заявил, что эта информация не подтвердилась. Интервью называлось "После Крыма и "Боинга" инвесторы сказали прямо: ребята, забудьте про деньги". В нем Кокорич сообщал, что западные отделения "Даурии" закрыты.

Сейчас Кокорич – параллельно с "Даурией" – развивает космический стартап в США, называет это попыткой "поиграть в высшей лиге", создать компанию в Силиконовой долине, в Калифорнии. Его компания должна в этом году запустить четыре спутника, предназначенных для решения, как он говорит, "одной из самых насущных проблем: как через 10 лет прокормить 10 миллиардов человек на Земле". Кокорич увлеченно рассказывает о цифровой революции в сельском хозяйстве: как создается цифровая модель полей, которая позволяет моделировать рост растений, предсказывать их болезни, давать рекомендации, как оптимально обрабатывать и удобрять поля, и эта модель получает информацию о состоянии растений, в том числе и с помощью микроспутников на орбите. По словам предпринимателя, подобные технологии внедряются и в России.

Кокорич родился в 1976 году в небольшом поселке в Забайкалье в учительской семье и называет свой путь обычным для советского школьника того времени:

– Я учился, увлекался всем, от спорта до физики, был председателем совета дружины (дружина была имени Александра Матросова), выступал на митингах в годовщины Великого Октября. Это было на излете Советского Союза, и понятно, что мы ко всему относились скептически, с юмором. На стыке 80–90-х годов, мы, наверное, представляли собой первое поколение, которое выросло в такой свободной среде, свободной России. Мне в 1990 году было 14 лет. Я участвовал в олимпиадах – областных, российских, где много раз побеждал. Меня пригласили в физматшколу в Новосибирск. До 2008 года жил в Академгородке, потом в Москву перебрался. После 2014 года я в основном живу в Калифорнии.

Переход в физматшколу в Новосибирске был интересным опытом: приезжаешь из школы, где ты первый ученик, где ты свои предметы знаешь лучше учителей, в физматшколу, а там все такие, как ты, умные. В первый месяц по математике получил тройку, это было освежающим душем, я понял, что нахожусь в другой лиге. Но, в конце концов, физматшколу закончил с медалью. Сейчас, когда я из России перебрался в Долину, у меня похожие ощущения. Хотя Россия большая страна, где много умных людей, у нас почти в любой области не очень много конкуренции, достаточно легко стать самым узнаваемым, самым понимающим в какой-то отрасли. В Америке это не так, и в Долине особенно, там на одного тебя – сто умных.

Я пошел в новосибирский университет на физику, хотя как победитель российской олимпиады я мог в любой физический вуз поступить, скажем, в Москву, в физтех. Если бы я знал, что у меня будет карьера бизнесмена, – конечно, в Москве было бы больше возможностей. Бизнесом начал заниматься курса с третьего – это было начало 90-х – сервисом в области промышленной взрывчатки. Тема сибирская, вокруг много шахт, карьеров. Дело это сложное, в нем не так много людей было, и мы поставляли взрывчатку, брали в расчет уголь, уголь продавали. В общем, занимались тем, чем занималась в 90-е половина России: каким-то образом выстраивали цепочки, которые были полностью разрушены.

​– Как вы приняли решение заниматься не физикой, а бизнесом?

– Мне кажется, жизнь подталкивала. Приходилось зарабатывать, чтобы просто жить, потому что денег не было, родители остались в Забайкалье, потеряли работу, на их шее было трое моих младших братьев. Поэтому я старался заработать сам. В науке остались умные ребята, но такие, которые были более нацелены на спокойную жизнь, либо у которых родители рядом жили, могли наставить на путь истинный. Конечно, если посмотреть назад, понятно, что очень многое из того, что делалось, было потерей времени. Да, мы учились азам рыночной экономики. Что-то, возможно, воспитало характер, но по сути это была глобальная потеря времени. Сейчас я бы посоветовал себе тогдашнему: учи английский и езжай в Америку – и это было бы до революции доткомов (сетевых сервисов. – Прим.). Как было, так было, целое поколение пошло по этому пути. Стало понятно, что физиком в институтах ничего не заработать. Молодой человек – хочется и машину иметь, с девушками общаться, хочется квартиру снять, а не в общаге жить. Жизнь вытолкнула. Хотя по правде, наверное, оказались слабыми и пошли по более легкому пути.

​– Вы увлекались космосом с детства или это был выбор холодный – там выгодно?

– Конечно, любой мальчишка увлекается космосом, а особенно мы, которые выросли на закате советской космонавтики, когда были сделаны последние интересные проекты, такие как полеты на Венеру, комету Галлея – миссия Вега. Я помню, засиживался в нашей поселковой библиотеке, читая журналы, в частности, журнал "Америка", где были фотографии "Вояджеров". Я иногда задним умом поражаюсь Советскому Союзу, насколько это была удивительная, красивая, сложно устроенная система. Конечно, "империя зла", но устроена она была не примитивно совсем. В сельской библиотеке я читал переводные американские издания, рассматривал фотографии Венеры, Юпитера, Сатурна.

Конечно, до какого-то момента даже сложно было себе представить, что в этой области возможно чем-то заниматься, не будучи в космическом агентстве. Я интересовался космосом как хобби. А потом я увидел возможности. В 2012 году мы выбирали тему, рынок, которым хотели заниматься, которые мне нравились. Рассматривали дроны, рассматривали "умные сети", рассматривали NewSpace, еще когда в России об этом никто не говорил. В итоге выбрал космонавтику. Логика была следующая: нужно быть на растущем рынке, на пике изменений (или disruption, как говорят по-английски). Если смотреть на историю ХХ века, и даже шире, то, как правило, самые большие революции совершались тогда, когда новые технологии сжимали расстояния.

Изобретение пароходов сделало мир гораздо меньше. Или "война токов", которую Никола Тесла выиграл у Томаса Эдисона, и использованный Тесла переменный ток сделал возможным передачу электроэнергии на огромные расстояния. Если мир Эдисона – маленькие электростанции в центре городов только для богатых людей, то мир Тесла и переменного тока – это огромная индустрия добычи полезных ископаемых, электростанции, огромные пригороды, бытовая техника – это изменило облик Земли с антропогенной точки зрения. Или революция с авиационными двигателями. Изобретение авиационной турбины, ее совершенствование и заметное упрощение по сравнению с поршневым двигателем позволило увеличить надежность самолетной техники в сотни раз и создало индустрию с оборотом триллион долларов, изменило образ жизни огромного количества людей, развило индустрию туризма, уменьшило расстояние в мире настолько, что можно жить в одном месте, работать в другом месте. То же самое было с морскими контейнерами для перевозки грузов в 50-х и с оптоволокном в 90-х, когда на расстоянии стало возможным передать вычислительную мощность, память: вся интернет-индустрия, социальные сети возникли на этой революции. И я задался вопросом: где будет следующая революция? Наиболее очевидным для меня в тот момент было, что следующая революция произойдет в космосе, и она сейчас и происходит. Вот только что Илон Маск посадил свою ракету на морскую платформу.

Удешевление вывода груза в космос откроет огромное количество возможностей для использования космических технологий. В стоимости ракеты стоимость топлива составляет всего полпроцента, все остальное – просто выброшенные двигатели, системы управления и так далее. Если создать многоразовую систему доставки, стоимость вывоза килограмма веса будет не 10 тысяч долларов, а 100 долларов. Какое огромное количество применений это откроет. Мы начали заниматься маленькими аппаратами, потому что произошла революция в микроэлектронике, революция в микромеханике, плюс революция в стандартизации размеров маленьких космических аппаратов: 15 лет назад профессор из Стэнфорда разработал стандарт размеров для маленьких спутников, по сути дела, сделал то же самое, что было сделано для морских контейнеров: стандартные контейнеры можно запускать почти с любыми ракетами. Сейчас в год запускают сотни таких спутников, с ценой 50 до 500 тысяч долларов за запуск в зависимости от размера спутников, что дает возможность использовать их для создания больших группировок.

В 1980-х создание процессора Intel 8080 породило огромную питательную среду для появления тысяч компаний, которые на базе этого процессора стали делать персональные компьютеры, используя в качестве хранилища информации магнитофоны, в качестве мониторов телевизоры и так далее. Это стало похожим на биологическую среду, где эволюция проходит очень быстро. То же сейчас происходит в освоении космоса. Сотни компаний из-за того, что космические технологии стали более доступными, – спутник можно создать за сотни тысяч долларов, вывести в космос за десятки тысяч, – начинают смотреть на разные возможности использования: космическая съемка, передача сигналов, анализ движения судов, анализ атмосферы и так далее. В будущем это повлечет за собой еще большие изменения, станут возможными производство электроэнергии в космосе, дата-центры в космосе, освоение астероидов и так далее. Причем это произойдет уже при нашей жизни, поскольку скорость инноваций сейчас поразительная.

И в России, когда была медведевская оттепель, мы верили, что все это будет развиваться. И если бы не было той инфраструктуры поддержки инноваций – Сколково, Роснано, ВЭБ-инновации, – то "Даурия" в России не возникла бы. В России, как в любой большой стране, довольно большая бюрократия. Области, связанные с "оборонкой", с космосом, настолько зарегулированы, что проще производить спутники где-нибудь в Гренландии, потому что в России, чтобы, например, оформить ввоз компонентов, требуется очень много времени и денег. Единственное, почему в России выгодно заниматься этим, – это большой рынок, элиты понимают важность этой темы и готовы ее поддерживать, есть недорогие кадры, особенно после девальвации. И я надеюсь, наш опыт показал преимущества частной компании, которая делает все в срок и в пределах бюджета. Понятно, что международная изоляция, в которой оказалась Россия, ограничивает поле деятельности, но она дает и другие возможности для "Даурии", связанные с курсом рубля и риторикой импортозамещения. Поскольку в спутниках "Даурии" используются компоненты, которые производят для бытовой техники, для автомобильной промышленности, для робототехники, то здесь гораздо проще работать в условиях санкций (введенных против России. – Прим.). Причем в итоге техника оказывается надежнее, чем при классическом аэрокосмическом подходе.

​– Интересно, что вы положительно отзываетесь о Сколково и о Роснано, хотя не только подавляющее большинство населения страны не любит, скажем, Чубайса, но и либералы не в восторге от него.

– Почему либералы не любят Чубайса — понятно, считают предателем. Он как бы изначально свой – либерал, но работает на власть. Но я считаю, что позиция Чубайса честна, он делает все, что возможно сделать в текущей ситуации, и по большому счету у него получается. Конечно, все эти инновационные институты отчасти больны болезнями, которые присущи всему обществу, и непрофессионализм, и, возможно, коррупция и так далее. Нельзя внутри среды, в которой мы находимся, создать стерильную систему. Но когда эта система создана изначально на правильных принципах, то окружающая среда может ее ухудшить, но не сломать. Поэтому Сколково, Роснано, по большому счету, дают нормальный результат. Много ошибок, конечно, но даже деньги, потраченные на ошибки, гораздо более ценны для будущего, чем потраченные, например, на какую-нибудь спортивную гигантоманию.

​– Вот вы пришли в космическую сферу, вы кого-то знали или с нуля пришли? Нужно же завязать связи. Но в советские времена космическая сфера была страшно закрытой областью. А сейчас?– Особых связей, контактов, конечно, не было. На самом деле, Роскосмос остался рудиментом советской административно-командной системы, до последнего момента это было единственное ведомство, устроенное по принципу советского министерства, которое одновременно распределяло деньги, устанавливало правила игры и управляло предприятиями. В нефтянке же предприятиями не управляет министерство, там частные компании. Или в сельском хозяйстве: Минсельхоз распределяет часть денег, устанавливает правила игры, но он не владеет предприятиями. Роскосмос предприятиями владеет. Это последний рудимент советской госсистемы управления, кризис которого был очевиден всем, и который начал давать сбой уже в таких вещах, как надежность космической техники. Но войти в какую-нибудь нефтянку было бы гораздо сложнее, потому что там уже сформированы группы по интересам. Здесь никаких групп не было, люди открыты, слушают. Нас воспринимали с настороженным интересом. Для Роскосмоса мы были infant terrible (несносное дитя. – Прим.), кто-то нас не любит, кому-то мы нравимся, кто-то с настороженностью относится, кто-то с подозрительностью, но почти никто с безразличием – и это самое важное.

​– На самом деле это какая-то странная вилка – то, что сейчас происходит в российской космонавтике. Полет Гагарина в космос был мощным достижением Советского Союза. А сейчас вы сами говорите о проблемах с ракетами, постоянно можно было слышать разговоры о разрыве поколений инженеров, и, мол, поэтому техника начинает падать. Космодром Восточный тоже с трудом строили. И непонятно, то ли космос должен быть централизованной сферой, как в Советском Союзе, то ли избрать то, что вы предлагаете, вариант частного развития.

– Космодром Восточный – это политическое решение, на мой взгляд, не экономическое. С экономической точки зрения, все об этом говорят, аренда Байконура стоила бы дешевле. Это вопрос политики, его сложно комментировать. Что касается разрыва поколений – его почти нет, потому что поколение, которое училось в начале 2000-х, сейчас активно в отрасли. Проблема была в начале 2000-х, когда мое поколение исчезло. Сейчас там прекрасное поколение способных 30-летних ребят. Популярность технических профессий в России была восстановлена лет десять назад, проблема потеряла остроту. А если посмотреть на всю космическую индустрию России, то колоссальный запас прочности был создан в советское время. Поэтому российская космонавтика, особенно ее традиционная часть, выглядит неплохо по сравнению с космической сферой любой другой страны: ракеты запускаем, они, в принципе, надежные. Бывают эксцессы, "Протоны" падали, но это не так сложно преодолеть, потому что технология производства ракет, по сути, простая, даже Северная Корея научилась. Ракеты производим, космонавтов запускаем, слава богу, ни в одном пилотируемом полете не произошло непоправимого, хотя в советское время было много отказов техники. Сейчас все это работает надежно. Поэтому с классической космонавтикой кризиса особого не вижу, я считаю, в таком виде это работать может еще долго и занимать хорошие позиции.

Я думаю, что проблем с текущими технологиями нет. В космосе, как и в авиации, все меняется очень медленно. В авиации летают самолеты, которые 30–40 лет назад были сделаны, не только в России, в США тоже. Многие образцы комической техники были разработаны 20–30 лет назад. Есть индустрии: судостроение, авиация, космонавтика, в которых цикл капитальных вложений, классические технологии меняются медленно. Но сейчас идет революция, даже в классических секторах космонавтики, таких как средства выведения. Space X показала, что можно сделать возвращаемую первую ступень, хотя все считали, что это невозможно. Четыре года назад я показывал анимацию коллегам из Роскосмоса, они говорили: – это физически невозможно, ты не понимаешь. – Как я не понимаю, вот, возможно. Когда ракета взлетает, она должна преодолеть силу тяготения, трения воздуха и разогнаться до 8000 метров в секунду, а когда она садится, ее воздух тормозит до скорости 200 метров в секунду. Сколько нужно топлива, чтобы затормозить ее с такой скорости? Считаем – получается полпроцента от изначального количества. О, – говорят они, – интересно, мы даже не представляли.

Проблема российской космонавтики, мне кажется, такая же, какая почти во всех российских индустриях: нет прослойки, где рождаются инновации. Самый эффективный способ для этого, во всем мире это признано, – система из частных компаний, больших, средних, маленьких. А Роскосмос сейчас – госкорпорация, которая объединяет в своих руках две противоречащие вещи: она раздает деньги и управляет предприятиями. То есть отдавать деньги куда-то на сторону смысла нет, он отвечает за то, чтобы его предприятия приносили прибыль. НАСА распределяет заказы: выбирайте, кто сделает дешевле или эффективнее. Но НАСА не отвечает за то, чтобы "Боинг" не увольнял людей. Если "Боинг" не выиграет контракт, людей увольняют, и они переходят работать к конкуренту. У нас этого нет, у нас пережиток советской системы: монопредприятия, моногорода, все в одном, и если что-то распадется, то воссоздать сложно, потому что низкая социальная мобильность, низкая технологическая мобильность. Нужна программа развития, нужно выбрать несколько направлений, которые отдать частным компаниям, дать им часть бюджета, маленькую часть, пяти процентов хватит для того, чтобы эта экосистема начала процветать.

Русские предприниматели смелые, и мне кажется, все может получиться даже при текущем политическом режиме в России. В конце концов, в области интернета, несмотря ни на что, – хотя, конечно, последние проблемы повлияли, – в целом Россия самая продвинутая интернет-экономика Европы. Инновационная среда в 2000-е в России была достаточно сильная, много компаний создавалось, все эти компании "Яндекс", "Вконтакте", Касперский. Но это было сделано не благодаря государству, предприниматели делали сами, государство здесь просто не мешало. Россия – страна большая, русские люди предприимчивые с купеческих времен, иначе бы Сибирь не освоили. Если бы были отпущены вожжи и было бы сказано: этот сегмент рынка забирайте, прозрачные схемы, контракты, тендеры подешевле предложим и так далее, – я думаю, появилось бы значительное количество компаний, которые бы этим занимались. Но, конечно, если бы все это не раздали "друзьям". Вот создали Фонд перспективных исследований, правильная идея, дает гранты стартапам – реализация идеи русской DARPA (DARPA ​– ​американское агентство по военным научно-техническим разработкам. – Прим.). Но первый же проект, который получил грант, – проект по робототехнике института Михаила Ковальчука (известен как человек, близкий к Владимиру Путину. – Прим.). Это просто странно.

​– Вы рассказываете, как запускаете спутники и как они используются в сельском хозяйстве, в том числе и в России. И это удивительно: ощущение, что есть колоссальный разрыв между тем миром, о котором вы рассказываете, и той Россией, которая нам обычно рисуется. Россия, где есть кризис и по-прежнему нет дорог, несмотря на процветание 2000-х, где сокращаются дотации регионам, закрываются больницы и прочее. Для вас эти две России как-то связаны или вообще никак?

– Конечно, мы видим, что происходит, это неприятно, мешает бизнесу, и свои личные планы начинаешь строить в соответствии с этим. Но мы действительно живем как в параллельной среде. Где-то нам государство помогает, где-то не помогает, где-то вообще нам без разницы, есть оно, или нет. Любое человеческое общество – это комбинация противоречий. В Советском Союзе был НКВД-опричнина, в шарашках сидели ученые, которые создавали какие-то новые вещи. В России сейчас тоталитаризм, не первостатейный, такой немножко карикатурный, поэтому это пройдет, как и все остальное проходит. Поскольку мы выбрали своим путем создание нового, а не критику старого, то мы и пытаемся создавать новое. Каждый должен заниматься своим делом.

​– Но этот мир в России существует, это не фикция? Иногда кажется, что Сколково, Роснано и все эти разговоры об инновациях во время Медведева посуществовали и растворились.

– Этот мир есть, но он не такой большой, какой нужен, он маленький, к сожалению. Люди, у которых есть возможность, смотрят, как свалить на Запад. Но есть подпитка новых молодых талантливых ребят. Конечно, не все потеряно, возможности есть. Другое дело, что этого совсем мало.

​– Если из-за кризиса государство не будет вкладывать в инновации, это все умрет?

– Почему, будет развиваться. Другое дело, что будет меньшее количество точек роста. В 90-е годы возникли "Яндекс", Касперский и "Вконтакте" без всякой поддержки государства, им никто не давал деньги. Ситуация кризиса хороша, она стимулирует развитие компаний, люди освобождаются, увольняются. Сейчас в целом богатство общества гораздо больше. Люди, уволившиеся или уволенные, имеют какие-то деньги, чтобы прожить года два, новое дело начать, какой-то стартап. Это хорошо, мы потихонечку от голландской болезни излечиваемся (здесь: отрицательное влияние сырьевых доходов на развитие экономики. – Прим.), у нас исчезнет колоссальная диспропорция в зарплатах, которые получают люди в сырьевом секторе и в технологическом секторе. Поэтому для инновационной экосистемы кризис, наоборот, лучше, он открывает больше возможностей.

​– Вы упомянули, что люди уезжают. Это существенная проблема именно для инновационной экономики в России?

– Конечно. Многие талантливые ребята ищут возможность уехать. Это большая проблема, утечка мозгов сейчас активизировалась. Сейчас можно вытащить человека в стартап на Западе, платя ему, по сути, дела меньше денег, чем в России, только из-за того, что человек получил возможность выехать, получить визу и так далее. Задача государства – создать комфортную среду проживания. В Москве, наверное, это в меньшей степени заметно, потому что Москва – комфортный город для проживания, но в целом это так.

​– Российская космическая промышленность в состоянии вернуться к тем позициям, на которых она была 55 лет назад?

– В России в каких-то областях есть большой внутренний потенциал. Несколько правильных решений могут очень быстро поменять ситуацию. Вопрос, будут ли сделаны эти правильные шаги. Я смотрю скептически именно из-за того, что в космической сфере неправильные приоритеты, неправильная структура. А потенциал есть. Я бы отделил Роскосмос как регулятор, раздающий деньги, от промышленности, которая реализует проекты. В промышленности создал бы две большие, вертикально интегрированные компании, которые бы между собой напрямую конкурировали. И выбрал бы направления, которые отдал бы только небольшим компаниям, и создал у нас нормальный аналог DARPA, который бы грантами финансировал самые интересные, перспективные идеи. Секретов никаких нет, в мире уже много всего подобного было сделано. Еще бы к этому приложить хорошую судебную систему и прочее, но уж что есть, то и есть.