"Пролог". Дети и театр

Тамара Ляленкова: Сегодняшняя программа посвящена XII фестивалю детской театральной педагогики "Пролог-Весна". Мы поговорим о том, каким должен быть современный театр, как в понимании самих юных студийцев, так и взрослых. В нашем случае режиссера Виктории Печерниковой, драматурга, режиссера Александра Демахина и писателя, автора повести "Сахарный ребенок" Ольги Громовой.

Виктория, кто же приехал на фестиваль? Потому что фестиваль в этот раз был немножко более камерный, чем обычно. Пришлось сократить число участников. Кто все-таки приехал в Москву и почему?

Виктория Печерникова: Да, в этом году фестиваль проходил в новом формате - в формате лабораторий. Это фестиваль-семинар. Поэтому мы сменили помещение. Всего 4 коллектива было.

Тамара Ляленкова: Надо сказать, что это независимый фестиваль. Он компонуется сам собой. Понятно, что тут никакого специального финансирования от города или что-то такого нет. Просто люди собираются и помогают.

Виктория Печерникова: Да, люди, любящие театр, любящие детей, собираются и приглашают коллективы. В этом году было 4 иногородних коллектива, участвовали, показывали свои спектакли. Для того чтобы посмотрели все зрители, каждый спектакль шел по два раза. Это были коллективы из Пушкинских Гор, из Перми, из Ясногорска и из Ижевска. Зрителями в данном случае являлись москвичи (несколько московских коллективов, не все, конечно, по несколько человек от коллектива) и пригорода Москвы.

Фрагмент спектакля "Колдун" из Перми

Тамара Ляленкова: Такой вечный вопрос про классику. Александр, вы вели лабораторию к текстам Гоголя и Пушкина.

Александр Демахин: Да. Александра Борисовна Никитина сделала такое предложение - попытаться сделать лабораторию. Перед тем, как дети увидят спектакль, те, кто будет зрителями, чтобы они перед этим с этими текстами попробовали поработать. Такой некий пролог к просмотру спектакля, чтобы они уже были более активными зрителями, которые сами попробовали что-то с этим сделать. Конечно, мы какой-то фрагмент брали, пробовали какие-то разные подходы, как начать работать с таким классическим текстом, который иногда кажется таким отстраненным от тебя.

Тамара Ляленкова: Иногда громоздким кажется.

Александр Демахин: Совершенно верно. Гоголевский текст, когда с ним сталкиваешься... Пушкинский полегче.

Тамара Ляленкова: Но это петь, наверное, надо начинать сразу. Собственно, они этот спектакль так и начали.

Александр Демахин: Мы звуком и занимались. Мы через звуковые какие-то опыты шли. Я пытался упражнения какие-то включить, какие-то подходы к работе с текстом. Потому что действительно, мне кажется, что как раз театр - один из самых действенных способов встретить подростка с классической литературой, потому что там через собственный опыт, через собственные чувства, через собственные смыслы проходит. И как раз то, что, может быть, кажется, отдаленным, в данном случае имеет шанс стать близким и связанным лично с человеком. Так что, я думаю, что это очень хороший инструмент - театр для контакта с классической литературой.

Фрагмент мастер-класса Александры Никитиной

Тамара Ляленкова: Ребят осмысливают спектакль и что-то начинают понимать и про себя тоже. Это такая интересная, мне кажется, история именно этого фестиваля коллективов, которые приезжают туда. Они не просто что-то ставят, делают, они что-то пропускают через себя. Они какие-то другие. Это не статичная актерская традиционная история, а, может быть, это современный новый театр? Может быть, это особые дети?

Виктория Печерникова: Наверное, стоит начать с того, что это дети театральные. Это не дети из общеобразовательных школ, которые занимаются театром с людьми, которые не умеют заниматься театром.

Тамара Ляленкова: Но дети все-таки учатся в школе тоже.

Виктория Печерникова: Да, дети учатся в обычных школах, но при этом они посещают театральную студию, которую ведут профессиональные руководители, т. е. профессиональные режиссеры или профессиональные актеры, профессионалы с пониманием детского театрального движения. Потому что это важно знать - особенности возраста, особенности, что такое работать с ребенком. Это не как со взрослым, это совсем другое. Наверное, еще важно сказать, что этот фестиваль проходил при участии детей средних подростков. Здесь не было начальных классов и младших подростков. Самому младшему участнику было 12. Их было очень мало. В основном - 15-17 лет. И мы имели возможность говорить с ними практически на языке взрослых. Поэтому мастер-классы были достаточные сложные, в т. ч. по современному театру, и интересные для взрослых тоже, для руководителей театральных студий.

Тамара Ляленкова: Как это у них возникает? Как они откликаются? Это какой-то специальный тренинг, перед тем как это все походит? Или это дети, которые свободные думают и себя выражают?

Александр Демахин: Мне кажется, по моему опыту, как раз дети, которые театром занимаются, с профессионалами занимаются, они, как правило, довольно открытые и готовы и к суждениям, и к опыту новому. Мне кажется, в данном случае, понимали дети, что они едут на лабораторию. Это очень важно для маленького провинциального города, из которого приехали ребята. Потому что да, очень хороший коллектив, но все равно это замкнутая среда. И это очень важная лабораторная форма, когда суть не только в том, чтобы показать спектакль, а суть именно в том количестве нового опыта и разных техник, технологий, обсуждений мастер-классов, которые очень важны именно для ребят, которые потом вернутся. У них будет этот опыт. Я думаю, что в данном случае они понимали, что это такой шанс в этой форме самые разные активности попробовать и расширить свой опыт. Я думаю, что они просто были нацелены на это.

Виктория Печерникова: Очень важно, что в этом году не было жюри. Это важно. Ребятам не надо было стараться. Есть такой момент, когда ребенок хочет - мы победим, мы получим первое место. Но ради этого конкретно был сейчас фестиваль, новый формат. Он был создан для того, чтобы был больше обмен, обмен премудростями. Все получили первое место, все молодцы.

Тамара Ляленкова: Ольга, смотрите. "Сахарный ребенок". Студия из Ясногорска. Вы знали, что они взяли вашу повесть и решили ее поставить? Как-то они с вами советовались?

Ольга Громова: Когда ставили - нет.

Тамара Ляленкова: Для вас это была неожиданность?

Ольга Громова: Когда два года назад на "Прологе" была читка "Сахарного ребенка", тогда мне руководитель театра Зоя Хлопникова сказала: "Я бы очень хотела сделать из этого спектакль". Они ее читали, эту вещь. Они ее читали на "Прологе". Но потом как-то все затихло.

Тамара Ляленкова: А что вы подумали про это?

Ольга Громова: Для меня это был сюрприз.

Тамара Ляленкова: Когда они сказали, что хотели бы поставить, вы что-то себе представили, как это может быть? Такой театр юного зрителя или что это?

Ольга Громова: Совсем не представила, потому что повесть, с одной стороны, получилась очень вся из картинок, из картинок, из картинок. Она скорее киношная - сцена, еще сцена, еще сцена. Как это можно было сделать в театре, вживую, я совершенно себе не представляла. Я старалась, чтобы повесть получилась человеческая и незлобная, а, с другой стороны, она все-таки очень трагическая, потому что эта история девочки, которая оказалась с матерью в лагере для жен и детей "врагов народа". Потом она оказалась в ссылке. И там длинная такая и сложная история, которая начинается счастливым детством в центре Москвы, в благополучной абсолютно семье с папой, мамой, няней. И вдруг папу арестовывают, и жизнь рушится. А потом мама с дочкой попадают в лагерь, в который они не должны были попадать. Потом они оказываются в ссылке в киргизской степи. И, честно сказать, я не представляла себе, как из этого можно сделать спектакль. Кино представляю вполне.

Тамара Ляленкова: И это очень интересно, потому что они придумали ход. Они героев как-то размножили.

Ольга Громова: Это получилось очень интересно. Это был совершенно неожиданный ход.

Фрагмент из спектакля "Сахарный ребенок"

Тамара Ляленкова: Ольга, повесть очень сложную жизнь сама по себе живет. Вы ее писали по рассказам вашей знакомой, которая что-то пыталась сама писать, но в итоге вы написали вот этот художественный текст, который перевели на театральный язык.

Ольга Громова: Это история, которая сложилась в моей жизни так, как сложилась, совершенно никак не завися от меня. На меня когда-то, что называется, упало это знакомство с женщиной, которая была на 25 лет старше меня, которая стала моей старшей подругой. Мы с ней много лет дружили, до самой ее смерти. И она начала мне как-то рассказывать понемножку, кусочками историю своей жизни, вот эту самую историю про дочь "врага народа".

Тамара Ляленкова: Очень неохотно, потому что это, наверное, не очень приятно.

Ольга Громова: Это тяжело вспоминать. И мне понадобилось много лет, чтобы ее разговорить. Она как-то временами проговаривалась. Лет 10 прошло, пока я, наконец, ее дожала, чтобы она начала писать. Рассказчицей она была прекрасной. Ее было страшно интересно слушать. Когда она, наконец, разговорилась, ее было слушать замечательно, не оторваться. И очень быстро выяснилось, когда она начала все-таки писать под мощным моим нажимом, что у нее блестящий слог. Она писала мемуары. Она писала, как пишется, как идет, как вспоминается - иногда кусочками, иногда много-много подряд. И несколько лет она это делала. И я все мечтала, что я это обработаю, и мы выпустим эти мемуары. И вдруг она стала мне говорить: "Знаешь, не будем мы делать мемуары. Уже перестройка. Уже столько всего вышло. Неужели я напишу лучше какого-нибудь крутого маршрута, ты что?! А вот с детьми про это никто не разговаривает".

Тамара Ляленкова: То есть это была ее мысль?

Ольга Громова: Да, это была ее мысль.

Тамара Ляленкова: При том, что она это пережила в детстве, ей было страшно, и она решила...

Ольга Громова: Да, она говорила: "Понимаешь, нынешние ребята этого не знают и не понимают. С ними про это никто не говорит. Вот бы сделать из этого повесть для школьников. Не для маленьких, а для тех, кто уже что-то в этой жизни понимает". Я ее спрашиваю не без яду: "А сколько, по-вашему, человеку лет, что он что-то в этой жизни понимает? С какого возраста?" Она говорит: "Ну, считаю, что лет 10 человек уже вполне в состоянии разобраться в такой истории". И я загорелась. Но в итоге под формат повести нам с ней удалось переделать несколько сцен. Но надо сказать, что это самые сильные сцены в повести. Потом ее очень быстро не стало, и мне, по сути, осталось домашнее задание. Однажды она мне сказала: "Все, Ольга, я уже не успею. Это останется тебе". Она знала, что она тяжело больна.

Тамара Ляленкова: Вы внутренне согласились с тем, что это на возраст 10 лет? Вы человек искушенный.

Ольга Громова: Да, я внутренне согласилась. И я до этого много лет работала в библиотеках, в т. ч. в школе. И литературу преподавала, и в библиотеках я 20 лет работала. Так что, я себе представляю некоторым образом, как и про что можно говорить с детьми. Но, да, я внутренне согласилась. С 10 лет с детьми про это точно разговаривать можно. Вообще говоря, на мой взгляд, с детьми можно разговаривать про все и всегда. Вопрос - форма подачи. В его степени доверия к человеку, который с ними разговаривает. А так нет тем, про которые нельзя было бы говорить с детьми совсем. На мой взгляд, так не бывает.

Тамара Ляленкова: Александр, про все ли можно говорить с детьми?

Александр Демахин: Я считаю, что, действительно, очень важно, чтобы какие-то вещи обсуждались грамотными людьми, к которым есть доверие. По поводу темы репрессий. Когда мы античной трагедией занимались с детьми, то мы пытались найти из истории XX-XXI веков, кто бы мог быть героем античной трагедии, т. е. герой, у которого есть трагическая вина, но которую можно оправдать с точки зрения драматурга. И вот реально у меня два года назад было сильное впечатление, когда дети в 12 лет в обоих гласах мне сказали - Иосиф Виссарионович Сталин трагический герой. Я говорю: "А какая трагическая вина?" Они говорят: "Ну, вот репрессии, массовые убийства". "А как вы оправдывать будете?" И 12-летние дети, которые родились уже в 2000-х годах, сказали: "Ради наведения порядка и спокойствия в стране, репрессии и массовые убийства допустимы". И вот тут я понял, что надо разговаривать. Я учился в 90-е годы. Может быть, такая позиция и была, но высказанная в публичное пространство, и дети спокойно в ней пребывают, в этот момент я понял, что надо начать об этом говорить. И я понял, что сейчас это очень важный инструмент не для разговора только об Эдипе, а для разговора о чем-то важном в нашей сегодняшней жизни.

Тамара Ляленкова: И это 12 лет?!

Александр Демахин: Да.

Тамара Ляленкова: Это у них уже укорененное. Они не сами это придумали. Иногда бывает, что к старшим классам они начинают смотреть с этой точки зрения, может быть, прав, а может быть не прав.

Александр Демахин: Нет, это мальчики с ясными глазами мне говорили совершенно спокойно. В этот момент я понял, что очень важно говорить обо всех этих вещах. Потому что иначе какие-то возникают такие позиции, которые, на мой взгляд, опасные, когда мы забываем какие-то вещи, не рефлексируем их, не осмысляем. Очень важно с подростками говорить.

Тамара Ляленкова: Виктория, действительно, есть как жанр трагедия? Может быть, интересно в подростковом возрасте этот момент переживания очень сильного, активного. Может быть, они в этом нуждаются в переживании сильного и трагического порядка?

Виктория Печерникова: Конечно, нуждаются. Но тут вопрос, скорее, в том, что такое есть трагедия, что это за жанр такой. Как мне кажется, сегодня, это мое ощущение, этого чистого жанра не присутствует. Есть драма, которая пришла на смену трагедии. А то, что про что говорил Александр, это как раз чистая трагедия. Тут вопрос больше в том, каким образом сегодня, например, современный ребенок, подросток может пересечься с историей Эдипа? Где его эта точка? Или он этот механизм может почувствовать, если не попробовать, потому что ключи к Древней Греции утеряны, прикоснуться и понять, что это не заканчивается только, что в учебнике написано, что там есть принцип, который, может быть, мы сегодня можем тоже использовать в театре. Сегодня такое время непростое в современном театре. Сегодня есть все. И сегодня есть обращение к прошлому очень серьезное, в т. ч. обращение к ушедшим культурам. В нашем сегодняшнем пространстве намешано абсолютно все. И мне кажется, что очень важно, чтобы дети понимали, что современный театр - это все, что происходит сегодня.

Мастер-класс, который я вела, Александра Борисовна Никитина предложила мне хитрую тему с названием "Лаборатория современного театра". Я не очень понимала, что я могу рассказать подросткам про это. Потом я вдруг подумала, что, наверное, правильно будет самой вместе с ними прямо здесь на изумленных глазах разобраться, а что такое сегодня современный театр. Какие есть формы у него? Что ребята могут использовать у себя в театральной студии? И самая главная задача, чтобы они поняли, что это все не оторвано от них очень далеко, что они являются частью этого пространства современного театра, особенно дети из регионов, у которых есть ощущение, что вот тут в Москве, в Санкт-Петербурге… И мы попробовали донести до них мысль, что они могут это использовать постоянно. Они могут обращаться к этому опыту, к опыту других стран в т. ч.

Тамара Ляленкова: Из каких-то важных впечатлений, которые были после фестиваля или во время фестиваля, что для вас неожиданного, может быть, случилось или приятного?

Александр Демахин: На самом деле, я занимался на мастер-классах теми вещами, которые я такой набор технологий, в такой композиции не использовал. В этом смысле для меня это тоже была лаборатория, был опыт - получится, не получится. Я не пришел туда с готовым сценарием, а это была для меня проба и эксперимент. Мне самому было интересно проверить, как это будет работать. К моей радости это как-то все складывалось.

Тамара Ляленкова: А технологии на что были нацелены?

Александр Демахин: Поскольку мы с текстами работали, по которым они смотрели спектакль, мне было важно, чтобы они просто почувствовали в пространстве этого текста чуть-чуть свободно, чтобы какой-то вход был туда с одной стороны.

Тамара Ляленкова: А как вы их вводили к Гоголю, например, или к Пушкину?

Александр Демахин: К Гоголю через звук. Мы просто пробовали самые разные упражнения, как через звуковые средства выразить какие-то содержательные моменты.

Тамара Ляленкова: Например, через звук? Через гоголевские тексты, или через свой собственный звук?

Александр Демахин: В итоге мы просто подходили к тому, чтобы вывели звуковую драматургию из фрагмента гоголевского текста, чтобы звуковая драматургия дала выразить то событие, которое там происходит, в этом фрагменте. А для того чтобы как-то к этому подойти, мы пробовали и с собственными звуками работать. В общем, разные звуковые тренинги мы делали, чтобы потом с гоголевским текстом поработать, в смысле извлечения оттуда звука. Поскольку на мастер-классах присутствуют коллеги-педагоги, мне просто было важно, поделиться какими-то упражнениями, которые потом можно использовать не только именно к этому тексту, а который можно потом переложить для работы с другим материалом. В этом смысле для меня было отрадно, что много коллег педагогов приходили и участвовали сами в мастер-классах.

Тамара Ляленкова: А к Пушкину как вы подбирались? К Гоголю через звук. А к Пушкину как?

Александр Демахин: К Пушкину было как-то так извилисто. Касательно "Домика в Коломне". Для меня это пушкинское произведение о том, откуда берется творчество, что оно берется из самых неожиданных вещей. Вот этот сюжет, вот эта история берется из воздуха, из какого-то намерения собственного. Мне хотелось просто разными упражнениями зацепить, откуда это может взяться. Для меня эта пушкинская поэма о том, что буквально из мелочи может родиться образ. Мы пытались этим заниматься. Для меня это было подходом к восприятию именно этого пушкинского текста.

Виктория Печерникова: Скучала по "Прологу", потому что в том году не было возможности его провести. Там был немножечко другой формат. Проводили дети и вчерашние выпускники. Это не как обычно было. Я скучала по "Прологу", потому что это особое пространство. Такое потрясение для меня этого "Пролога", это проведение моего мастер-класса. Потому что я, наверное, впервые задумалась о том, что такое современный театр, и как с ним общаться, какой он сегодня, как я в нем располагаюсь, что я могу предложить подросткам, детям. И не надо этого бояться. Так что, для меня "Пролог" это всегда радость, это дом. Я его открываю и закрываю вместе с Мишей Быковым. Мы ведущие. Мы дурачимся. Дети уже не понимают - серьезный же фестиваль, приехали на фестиваль, надо серьезно. А мы дурачимся, чтобы настроить их как раз на очень открытый, доброжелательный… И, самое главное, чтобы дети поняли, что мы их хотим услышать, и хотим, чтобы они услышали нас, чтобы это был обмен на равных.

Тамара Ляленкова: Виктория, а, может быть, есть разница между столичными ребятками, с которыми вы работаете, и теми, кто приезжал? Может быть, они в чем-то более сохранные. Потому что часто говорят, что столичные дети - это совсем другая история.

Виктория Печерникова: Театральные дети - это вообще другая история. Дети театральные более-менее схожи. Пожалуй, мне показалось, может быть, в этом году, т. к. я гуляла с пермяками по городу, я обратила внимание, что они очень открытые были, впитывали, как губка, все вокруг с гораздо большей жадностью, чем московские дети. Может быть, в этом году так сложилось.

Тамара Ляленкова: Ольга, а как вам кажется, те дети, которые приходят в библиотеки, и те дети, которые ходят в театральную студию, это одни и те же дети или разные?

Ольга Громова: Дети, вообще, все разные. Кроме того, дети, которые приходят в библиотеки, они тоже все приходят с разным и за разным. И поэтому они тоже все непохожие. Театральных детей объединяет гораздо больше как раз. Потому что театр не может быть театром лично для себя, лично своей историей. Театр - это всегда коллективная работа. И оттого, как ты взаимодействуешь с партнерами, оттого, как ты живешь на сцене, зависит то, как живут все другие. Я это очень хорошо все чувствую. В этом смысле театральные дети гораздо лучше чувствуют друг друга. Они больше настроены друг на друга и на взаимопонимание просто потому, что сцена к этому обязывает. Мне кажется, что как минимум детей сцена к этому просто обязывает.

А дети, которые приходят в библиотеку, это очень часто дети, которые приходят ради того, чтобы побыть там сами по себе, где каждый единственный. Он приходит туда сам по себе. За ним не стоит шлейф школьных проблем, двоек, кто с кем подрался и т. д. В библиотеке у них этого нет. У них этого шлейфа нет. Они пришли, и они единственные там, каждый. Но надо сказать, что я очень много встречаюсь сейчас с детьми, которые в библиотеках, которые просто читатели книжки. И пригласили меня просто как писателя. И те дети, и те, с которыми я вела мастер-класс на "Прологе", сейчас отличаются одним - они очень охотно ищут ответа на сложные вопросы. Когда им эти вопросы задаешь, и они понимают, что это не экзамен, а что тебе интересно, что они про это думают, или какой выход они найдут в той или другой сложной ситуации, они очень охотно на это идут. Они готовы думать. И вот это, наверное, во всех подростках. Мне кажется, мы в моей молодости так глубоко не думали. Мне кажется, мы все-таки были больше готовы воспринимать на веру.

Тамара Ляленкова: На самом деле, уехали со сложными впечатлениями. Все спектакли, которые привезли, один был "Домик в Коломне" более фарсовый, веселенький, игровой. А так спектакли довольно серьезные показали. Не знаю, кто выбирал. В таких случаях советуются с детьми или нет? Или они отзывчивы на любой текст, который им предложит режиссер?

Виктория Печерникова: В каждой студии по-своему.

Тамара Ляленкова: Цитирую из писем, которые потом приходили. Кто-то писал, из тех педагогов, кто был, что это все нельзя показывать детям. Кто-то из режиссеров говорил, что, конечно, у детей ощущение было очень положительное такое, как бы сопричастности, эмоциональный был подъем. Они все-таки еще в Москву приехали, показали, поучаствовали. Замечательно все проходило. С другой стороны, пока ехали домой, проезжали населенные пункты - Жуть и Гжать.

Что же на самом деле происходит и с жизнью, и с тем отражением, которое в подростковое пространство приходит? Это был социальный проект, который привезли из Ижевска. Он назывался "Выборы" театра-студии "Птица". Там история такая. Там было интерактивное общение с залом. Девочка, которая очень больна, есть сестра. Требуется операция, почка. Есть отказ от жизни, вот этого тяжелого преодоления себя. Там очень много вещей. "Сахарный ребенок", "Колдун" и вот этот социальный проект. Может быть, это какие-то приметы времени?

Фрагмент спектакля "Выбор".

Фрагмент мастер-класса Юлии Рыбаковой

Тамара Ляленкова: Вот эта методика со звуком как она работает?

Виктория Печерникова: Это потому что ассоциативное мышление. Ребенок, подросток не напрягается на вопрос - а про что это было? Он как будто бы не об этом говорит. Это такое очень абстрактно-чувственное ощущение. Первое - это эмоциональный, чувственный круг.

Тамара Ляленкова: Я слышу, что сейчас эмоционально дети обедненные. Им трудно. Они мало что чувствуют.

Виктория Печерникова: Нет, мне кажется, что дети много что чувствуют, во-первых. Во-вторых, здесь зависит от степени доверия, о котором мы сегодня уже говорили. Потому что если дети чувствуют, что человек с позиции взрослого с ним разговаривает, сверху вниз, с позиции, что я все знаю, а ты ничего не знаешь, я тебе сейчас расскажу, что ты на самом деле чувствовал и думал, и о чем это произведение, то, конечно, ребенок либо будет делать так, как хочется этому педагогу, стараться на пятерку работать… Он будет пытаться угадать, какой правильный ответ. А здесь нет правильного ответа. Здесь есть только попытка выразить свои ощущения, свои чувства от этого. Поэтому главная задача того, кто проводит обсуждение, быть максимально открытым и максимально услышать, что хочет сказать человек. А для этого уже это так в двух словах не скажешь. Это целая методика.

Тамара Ляленкова: Любопытно, что у них какие-то очень естественные звуки возникают - звук колес коляски, огонь, дерево. Сверху, может быть, много каких-то наслоений современных, в т. ч. звуковых, а внизу лежит основа всего первозданная.

Александр Демахин: Да, все эти звуки из реального мира. Это здорово, на самом деле. С другой стороны, во многих звуках, которые звучали, есть какая-то напряженность. Это все равно звуки, выражающие и эмоциональное состояние, и конфликтность. На самом деле, эти звуки передают какое-то чувственное восприятие. Но а то, что они из реального мира, я думаю, что, слава Богу, что это так, что столько реальных звуков, такая палитра может быть у детей. Это показывает, что не только они в компьютерной реальности, а вполне себе в жизни у них большая база восприятия.

Ольга Громова: На самом деле, все то, чем занимаются с этими ребятами здесь на "Прологе", чрезвычайно важно еще вот почему. Это не просто актеры нынешние или те, кто будут или не будут потом актерами… И, кстати, очень большое достижение многих педагогов, если вдруг человек потом говорит: "Я понимаю, что я не буду актером". И это тоже блестящий и положительный результат работы в детском театре. Но тут еще сейчас очень важно не то, что из них готовят (актеров, не актеров - это дело сейчас 28), а дело сейчас, на мой взгляд, в том, что все это называется театральной педагогикой. И вот эта педагогика - это как раз та самая ненавязчивая педагогика замечательная, которая заставляет людей не просто произносить какие-то слова, но на самом деле у подростков, у которых с эмоциями все зашкаливает, проблема с желанием открыться. И вот эти невербальные, неформальные способы погружения в эту эмоцию, способ выразить эту эмоцию через что-то другое… Не напишите отзыв о спектакле. Для них это уже формальный подход. Понятно, что они умеют это вербализовывать, они сейчас напишут все правильные слова, которые ты хочешь. И небольшая часть из них выскажет, на самом деле, свое мнение. А вот эти ощущения - это очень важно. Это заставляет их проживать все то, что у них есть внутри. Это возраст поиска себя в социуме. Это психологически нормально. Но то, что театр позволяет им делать это неформальными способами, заставляет их глубже погружаться. Вот это очень важно.