75 лет назад, 31 августа 1941 года, покончила с собой Марина Цветаева. В программе Леонида Велехова – исследователь цветаевской жизни и творчества Лев Мнухин.

Леонид Велехов: Здравствуйте, в эфире Свобода – радио, которое не только слышно, но и видно. В студии Леонид Велехов, и это первый выпуск нового, третьего по счету сезона программы "Культ личности". Она не про тиранов, она про настоящие личности, их судьбы, поступки, их взгляды на жизнь.

Глубоко трагической личности и судьбе посвящена сегодня наша программа, и само событие, которое мы взяли за точку отсчета, это квинтэссенция трагизма этой великой и тяжелой жизни. 75 лет назад, в последний день лета, 31 августа 1941 года, покончила с собой Марина Цветаева, великая русская поэтесса, кумир многих поколений любителей русской словесности.

Этот выпуск "Культа личности" посвящен ей, а в гостях у меня знаток номер один цветаевской жизни и творчества, Лев Абрамович Мнухин.

(Видеосюжет о Марине Цветаевой. Закадровый текст:

Пожалуй, мало поэтов, которых Россия – некая обобщенная, вернее даже, метафизическая Россия – любила и любит так истово, как Марину Цветаеву. Читает и поет ее стихи, ставит памятники, открывает мемориальные доски и музеи, которые сразу превращаются в места паломничества… Пожалуй, только Есенина Россия любит больше.

И это немудрено. Поэт в России, как это не банально прозвучит, больше, чем поэт. Поэт в России – это его жизнь, судьба, и чем более она трагична, полна противоречиями и столкновениями с действительностью, тем истовее Россия такого поэта любит, видя в его трагедии отражение своей собственной.

Трудно представить себе жизнь и судьбу более трагическую, чем цветаевская. Начинавшаяся как сплошное счастье в субботний день Иоанна Богослова в семье академика и тайного советника Ивана Цветаева, которому Россия обязана Музеем изящных искусств, до сих пор по какому-то неисправленному недоразумению носящим имя Пушкина. И закончившаяся просьбой принять ее на работу посудомойкой в писательскую столовую и намыленной петлей в Елабуге. Между этими двумя датами – 17-летняя эмиграция, возвращение на верную гибель в Советский Союз, расстрел мужа, арест дочери, сестры, беспросветная нищета…

Трудно представить себе жизнь и судьбу, более богатую предательствами и противоречиями, чем цветаевская. Чего стоит одна история с верным неверным мужем, Сергеем Эфроном, убежденным белогвардейцем, из-за которого она и эмигрировала из Советской России, и который стал платным агентом ИНО НКВД, соучастником заговоров и убийств! Всех запутал, всю семью погубил и сам погиб мученической смертью в подвалах Лубянки…

Поэт в России больше, чем поэт. Поэтому чем больше его судьба отражает судьбу России, тем он России ближе и дороже. Но что может быть больше его стихов? И благодаря чему он остается в сердце его исторгнувшей, его убившей России навсегда? Только благодаря стихам. Когда, конечно, стихи такие:

Никто ничего не отнял —

Мне сладостно, что мы врозь!

Целую Вас через сотни

Разъединяющих верст.

Я знаю: наш дар — неравен.

Мой голос впервые — тих.

Что Вам, молодой Державин,

Мой невоспитанный стих!

На страшный полет крещу Вас:

— Лети, молодой орел!

Ты солнце стерпел, не щурясь, —

Юный ли взгляд мой тяжел?

Нежней и бесповоротней

Никто не глядел Вам вслед…

Целую Вас — через сотни

Разъединяющих лет).

Студия

Леонид Велехов: Лев Абрамович, хочу начать не с Цветаевой, а с вас. Цветаева, понятное дело, уникальный дар поэтический, уникальная, уже в смысле драматизма, трагизма, судьба. Но сегодня она классик, мы с вами насчитали восемь музеев Цветаевой в стране, в том числе и в Москве знаменитый музей в Борисоглебском, по-моему, три мемориальных доски в Москве, один памятник в Москве, памятник в Тарусе, еще есть памятники. Так что, культ личности, в хорошем смысле слова, Марины Цветаевой в России сложился.

Но вы-то были чуть ли не первым, вы были практически зачинателем этого культа цветаевского. И первый музей, причем, частный, домашний, организовали вы. Это, с одной стороны. А с другой стороны, вы не литературовед, не филолог. Вы инженер-электрик, причем человек абсолютно в этой профессии состоявшийся. Я читаю вашу библиографию в "Википедия". Там все начинается с "лампочки Ильича". (Смех в студии.)

Лев Мнухин: Было дело.

Леонид Велехов: Я имею в виду, с книг по теории электричества и всего прочего. Причем тут Цветаева? Как это все так получилось? Что вам осветило в данном случае этот путь?

Лев Мнухин: Здесь, может быть, какой-то элемент судьбы плюс внешние какие-то обстоятельства. Потому что я свою техническую специальность очень любил. Я старался отдавать ей все, что можно. Но, окончив Энергетический институт в 1961 году, у меня было ощущение, что я чего-то не добрал еще, что я чего-то не знаю. Я встречал какие-то фамилии в книгах, которые до этого никогда не слышал. Вышли воспоминания Эренбурга "Люди. Годы. Жизнь". И я читаю и не знаю ни одной фамилии, кто и что. Ну, Модильяни художник. А как выглядят его картины? Пильняк: кто такой? И поэтому здесь просто заразился, захотел узнать хотя бы понемногу о каждом. Цветаева была в ряду тех, о ком было интересно узнать, почитать. И стихи ее я достал, 1961 года книжку. Да, стихи интересные, любопытные. И Пастернак тоже в это же время вышел.

Леонид Велехов: Это в "Библиотеке поэта", да?

Лев Мнухин: Нет, "Библиотека поэта" была в 1965 году. А это был первый сборничек…

Леонид Велехов: Помню, серебряный с голубым. А музей-то как получился?

Лев Мнухин: Поскольку очень активно я собирал все, связанное с Цветаевой, надо было на все это деньги иметь, чтобы семью не ущемлять. Для этого пришлось пойти преподавать вечером в техникум. И деньги, которые я получал за это, шли на собирание. Постепенно пошла молва… Анастасия Ивановна, сестра, подарила платье. Можете себе представить, платье Цветаевой где-то в частном доме, его можно посмотреть, потрогать руками? И люди стали откликаться. Собраны были все издания прижизненные. Это была большая редкость. Я стал ездить с лекциями.

Леонид Велехов: А с Анастасией Ивановной вы много общались? Вспомним, что впервые полное представление о жизни Марины Цветаевой мы получили благодаря замечательным воспоминаниям Анастасии Ивановны, так ведь?

Лев Мнухин: Да, конечно.

Леонид Велехов: Личность была очень интересная. Огромную жизнь прожила – больше 90 лет. Что это был за человек?

Лев Мнухин: Человек был исключительно интересный и во многом, конечно, соответствовал своей сестре, Марине Ивановне.

Леонид Велехов: А в чем соответствовал? Мне почему-то всегда казалось, что они в чем-то противоположности…

Лев Мнухин: И противоположность тоже есть. Но, во-первых, прекрасное знание литературы. Во-вторых, преданность литературе. Прекрасная Анастасия Ивановна была если не поэт, то рассказчик, хотя она писала и стихи.

Леонид Велехов: И прозу писала.

Лев Мнухин: И мемуары. Но единственное, и Ариадна Сергеевна немного на это сетовала, что блестяще описаны детство и юность Марины Ивановны, но нет в ее мемуарах зрелого поэта. Что немудрено, они уже были порознь после 1922 года, Анастасия и Марина.

Леонид Велехов: В этой претензии, может быть, проявилась просто ревность со стороны Ариадны Сергеевны?

Лев Мнухин: Может быть, не исключено. Вы правильное сказали слово "ревность".

Леонид Велехов: Я думаю, что это было. Мемуарист часто, что называется, тянет одеяло на себя. Я никогда этого в воспоминаниях Анастасии Ивановны не чувствовал. Она действительно была очень предана памяти сестры и личности сестры.

Лев Мнухин: Абсолютно правдива, объективна.

Леонид Велехов: Они никогда себя не выпячивала, что называется, хотя у самой жизнь грандиозная. Три раза она, по-моему, сидела. Тяжелейшая жизнь!

Лев Мнухин: Два раза.

Леонид Велехов: Буквально до начала Перестройки она была уже, конечно, не запрещенным автором, но подцензурным. Многие стихи мы узнали, увидели, прочитали в нашей периодике только после 1985 года.

Лев Мнухин: Да. Это все было непросто. Например, объявляется антология русской поэзии в магаданском издательстве. И там Цветаева тоже. Выходит книга, а Цветаевой нет. У меня верстка сохранилась, там есть стихи Цветаевой, а в тираже нет. Когда я собирал и на "черном" рынке мог купить какую-то западную книжку, я это должен был прятать за другие книжки, потому что я боялся, что у меня отнимут. Ничего другого – если у меня отнимут, это будет кошмар просто, ужас. Анастасия Ивановна открыла эту книгу мою записей с тем, что она платье передает. Пусть это люди смотрят.

Леонид Велехов: Есть оно?

Лев Мнухин: Да, в Московском доме. Какие-то вещи я начал раздавать. Ну, как же, зачем, нельзя. Например, книжечка, которую нашли у Марины Ивановны в фартуке в Елабуге, она потом от меня и ушла в Елабугу. Это нормально абсолютно. Какие-то тарусские вещи ушли в Тарусу. Бусы, которые Нина Павловна Гордон, приятельница Марины Ивановны, подарила ей в трудную минуту, и потом бусы попали мне от Нины Павловны, конечно, они должны быть в Болшево и т. д.

Леонид Велехов: Вот такая слава Тарусы. Она ведь с Цветаевых началась, с их семьи, с поколения отца и все прочее?

Лев Мнухин: Да, хотя там все-таки и художники были, Борис Мусатов и т. д.

Леонид Велехов: Да, Борис Мусатов, Ватагин, еще кто-то. Это стало культовым таким местом.

Лев Мнухин: Да, безусловно.

Леонид Велехов: И это тоже Цветаева.

Лев Мнухин: Да.

Леонид Велехов: Сколько связано. Такая короткая жизнь. Как вы думаете, несчастливая жизнь или счастливая? Как бы вы оценили?

Лев Мнухин: Вы знаете, жизнь, может быть, и несчастливая. Очень долгое время судьба как поэта была несчастливая – это цензура, это непечатанье, это чуть ли не преследование. Можно было за книжку "Лебединый стан", изданной в Мюнхене, получить такие неприятности. Но все-таки, я думаю, была уверенность, что все достанется в черед ее.

Леонид Велехов: Как драгоценным винам.

Лев Мнухин: Да, абсолютно верно!

Леонид Велехов: У меня было с рук купленное, перепечатанное такое издание. У меня много было таких книжек – и Гумилева, и Северянина. Но "Лебединый стан" был без титульной страницы, настолько опасались.

Лев Мнухин: Да. Причем, самое, что было обидное, что, скажем, не посадят, ничего, тем более, я был на хорошем счету в институте у себя, вел политинформацию по культуре. Я не хотел по политике, а по культуре вел. (Смех в студии). Так самое-самое было, что изымут книжку, и я останусь без нее. Вот это нельзя было пережить.

Леонид Велехов: Я ценю ее поэзию. Есть отдельные стихи, которые я очень люблю, хотя у меня другие боги и кумиры, Ахматова, Пастернак... Но это неважно. А вот как личность, какие-то моменты, эпизоды ее жизни, я не очень ее понимаю. Поэтому хотел бы на них немного остановиться. Как вы думаете, характер тяжелый был у нее?

Лев Мнухин: Характер был в разные годы и по отношению к разным людям разный. Возьмем ее отношение к детям. Если с Ариадной она могла не то, что советоваться, но во всяком случае она считала ее вровень, ее стихи поместила в один из своих сборников. С Муром это было несколько иначе. Она Мура боготворила совсем по-другому.

Леонид Велехов: Но ведь там была еще вторая дочь.

Лев Мнухин: Ирина, которая умерла в три года.

Леонид Велехов: Да, Ирина, которая умерла в три года в приюте от голода. Что случилось, почему? Почему в приюте?

Лев Мнухин: В приюте, потому что какая-то кормежка могла быть, хоть какой-то там уход. Цветаева не могла справиться. Хоть там кто-то упрекал ее даже, кто-то из сестер Сергея, но здесь упрекать было нельзя, потому что, как она писала, одну от смерти спасая, выхватывая, от смерти другую не уберегла.

Леонид Велехов: В 19 лет ведь вышла замуж за Эфрона, и в 19 же лет родила.

Лев Мнухин: Родила в 20.

Леонид Велехов: А почему так рано-то? Как-то непривычно для такой богемной натуры.

Лев Мнухин: Я думаю, что здесь во многом сыграл божественный образ Сергея Яковлевича.

Леонид Велехов: А что в нем было божественного?

Лев Мнухин: Что-то такое обвораживающее, завораживающее в нем было.

Леонид Велехов: Она была счастлива с Эфроном? Она ведь была женщиной увлекающейся, любвеобильной, к тому же любила не только мужчин, но и женщин…

Лев Мнухин: Здесь много толкований. Я придерживаюсь того, что она была счастлива, во всяком случае, первые годы очень счастлива. Он был для нее все равно самым близким человеком всю жизнь, несмотря ни на то, что у нее было, что у него было, и т. д. Она его любила до последнего. И именно поэтому она поехала за ним и вернулась за ним, потому что человек был, конечно, незаурядный, несмотря на то, что он запутался.

Леонид Велехов: Запутался он совсем, бедняга, да.

Лев Мнухин: Но в ее глазах он был исключительно благороден, исключительно честен, чист. Во Франции, когда случились эти события, ее вызвали в полицию и стали спрашивать про Сергея и НКВД, она сказала, что он симпатизировал Советскому Союзу, но он никак не мог сотрудничать с НКВД. Несмотря на многочисленные перипетии, сложности и трагедии и в его, и в ее судьбе, она сохранила к нему чувство. Это мое глубокое убеждение.

Леонид Велехов: Но перипетий любовных было в жизни много, увлечений было много. От Эфрона она, если не ошибаюсь, уходила к своей первой большой любви женской, к Софии Парнок. Но вот, почему она назвала роман с Парнок первой катастрофой в своей жизни?

Лев Мнухин: Во-первых, может быть, она представляла себе иначе отношения между двумя женщинами. Во-вторых, она, может быть, не нашла то, что она искала в женщине, которой увлеклась. Через какое-то время более взрослой Софье Парнок это все уже было ненужно. И потом просто это был какой-то шаг молодости, который мог случиться с каждым.

Леонид Велехов: Вы считаете, что она в нем раскаивалась потом, в этом шаге?

Лев Мнухин: Уверен просто. Это был эпизод в ее жизни. Если бы я писал ее биографию, я бы даже его не упоминал.

Леонид Велехов: Даже так?

Лев Мнухин: Да.

Леонид Велехов: А ее отношения с женщинами тоже не упоминали бы?

Лев Мнухин: Потом уже говорили про Сонечку. Но это совсем другое было – просто боготворение существа Сонечки и все.

Леонид Велехов: Я цитату одну из нее для себя выписал, свидетельствующую все-таки о бурных противоречиях ее интимной сферы душевной:

"Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное – какая скука!" Вот, поди, разберись!

Лев Мнухин: Это Марина Ивановна.

Леонид Велехов: Чего человек в жизни хотел, чего искал, спотыкаясь, заблуждаясь, озаряясь какими-то совершенно гениальными вспышками…

Лев Мнухин: Да.

Леонид Велехов: Грандиозно, по-моему, сказано. Раз уж заговорили о любви и месте любви в ее жизни. Пастернак.

Лев Мнухин: Да, заоблачный брат. И как раз вы хорошо поставили этот вопрос. Потому что когда говорят, вот у Цветаевой романы, увлекающаяся… Но у нее несколько другое понятие романа что ли, другое понятие любви. Это мог быть Пастернак, это мог быть Рильке. Заоблачный брат в четвертом измерении. Потому что ее просто поразил, пленил сам образ Пастернака через его поэзию.

Леонид Велехов: Но это были, вы считаете, поэтически-платонические отношения? Или все-таки в ее отношении было много чувственного?

Лев Мнухин: Было чувственное, которое покрывалось поэтическим. Она же практически и не встретилась до 1935 года, до конгресса в Париже. Но любовь в какой-то мере немножко ослабла по накалу из-за Рильке.

Леонид Велехов: К которому опять же ее адресовал Пастернак.

Лев Мнухин: Да. И она любит на расстоянии. И она мечтает, что, да, Пастернак, мы с тобой будем вместе. Если бы это было уже по-настоящему на земле, неизвестно, что было бы. Так и получилось в 1935 году. Правда, в 1935 году Пастернак приехали на конгресс надломленный, удрученный событиями в стране. Так что, я так это для себя решаю, это была любовь двух поэтов. Не мужчины и женщины, а двух поэтов.

Леонид Велехов: Я понимаю, но мне кажется, может быть, я неправ, в этой встрече в Париже было изрядное противоречие в их отношениях друг другу в том, что Пастернак чисто платонически к ней относился и вдобавок даже ее обидел тем, что очень часто говорил о Зинаиде Николаевне, искал какие-то для Зинаиды Николаевны наряды и обсуждал с ней даже размер бюста Зинаиды Николаевны. Это очень Марину Ивановну обидело. Было такое?

Лев Мнухин: Было, но не очень обидел. Дело в том, что когда Цветаева еще в 1930 или 1931 году узнала, что он от Евгении Лурье уходит к Зинаиде Николаевне, то это ее, конечно… Она как-то долгое время с этим не мирилась. Писала, что, если бы мы с ним встретились, то ему не нужна была бы никакая Зинаида Николаевна. Примерно вот так вот.

Леонид Велехов: Говоря уже об эмиграции. Почему она не нашла себя в эмиграции? Чего больше было – эмиграция ее не приняла, или она не приняла эмиграцию?

Лев Мнухин: Слово "не нашла" неоднозначно. Очень не очевидно, что в России она столько и такого могла бы написать.

Леонид Велехов: Я имею в виду не столько творчество, сколько отношения с людьми. Все-таки там все очень тяжело складывалось.

Лев Мнухин: Отношение в первые годы было вполне нормальным, даже как-то и боготворили. Был первый вечер 6 февраля 1926 года, который прошел с огромным триумфом. На нее шли, о ней говорили, о ней писали. Она долгое время печаталась. В творческом плане здесь судьба была до какого-то периода нормальной. Потом, конечно, после того, как стали просачиваться сведения про Сергея Яковлевича, это какую-то часть эмиграции от нее отшатнуло. Поэтому сказать однозначно, что эмиграция не приняла или приняла – очень трудно. "Не приняла" это уже начало 30-х и вплоть до отъезда. Как мне Зинаида Алексеевна Шаховская говорила, что ее, например, личное отношение к Марине Ивановне испортилось из-за Сергея Эфрона. Я думаю, что не только у Зинаиды Алексеевны.

Леонид Велехов: А теперь я хочу расспросить вас об Эфроне. Убежденный белогвардеец, марковец, первопроходец, то есть участник Ледяного похода, которых всего выжило тысяча человек из семи тысяч.. Одним словом, железной воли человек. Как он дошел до жизни такой, что стал сотрудником НКВД? Я имею в виду не то, что он пал и прочее, но что за эволюция взглядов?

Лев Мнухин: Эволюция эта началась, я так думаю, с конца 1920-х годов, с газеты "Евразия", с этого течения евразистов, которые считали, что Россия должна иметь свой путь развития, евразийский. Подспудно это было оправдание революции и Советской власти. Он был исключительно честный человек во всем от начала до конца, до гибели.

Леонид Велехов: Вы считаете, что он в этот период сотрудничества с НКВД и участия в террористических операциях по уничтожению лидеров русской эмиграции…

Лев Мнухин: Он не участвовал непосредственно в уничтожении.

Леонид Велехов: Тем не менее, он был в курсе, планировал все это. Это было все искренне?

Лев Мнухин: Абсолютно. Он понимал, что белое движение зашло в тупик. Он говорил – ссорятся, не объединяются, нет какого-то единого взгляда на все.

Леонид Велехов: Эмиграция есть эмиграция. Где эмиграция объединяется? А ее убеждения эволюционировали в этом же направлении?

Лев Мнухин: На мой взгляд, практически нет.

Леонид Велехов: Она Советскую власть не приняла и не признала внутренне?

Лев Мнухин: Нет, нет. Как и в эмиграцию, так и из эмиграции, она ехала к нему, но все в ней протестовало против этого возвращения.

Леонид Велехов: Все-таки, знала она его о связях с НКВД?

Лев Мнухин: Она знала о его советских симпатиях, потому что это было очевидно, но об НКВД, я считаю, что не знала. Потому что это, во-первых, не афишируется. Во-вторых, она не могла додуматься до этого в силу своей натуры.

Леонид Велехов: А как вы считаете, если бы узнала, это бы стало для нее шоком, кризисом в их отношениях? Или все бы простила?

Лев Мнухин: Шоком бы стало, но она все равно бы не ушла.

Леонид Велехов: Ее саму пытались когда-нибудь завербовать?

Лев Мнухин: На мой взгляд, нет. Есть такая версия, что ее в Елабуге пытались завербовать. На мой взгляд, это абсолютно не так. Как будто бы ей предлагали место переводчицы в НКВД. Но это тоже абсолютно бездоказательно. Нигде нет ни одного документа.

Леонид Велехов: Теперь давайте поговорим о самом коротком и вместе с тем самом трагическом периоде ее жизни, после возвращения в СССР. Всего-то два года, да?

Лев Мнухин: Да.

Леонид Велехов: 1939-й – вернулась. И в 1941-м ее уже не стало. Зачем она вернулась?

Лев Мнухин: К мужу.

Леонид Велехов: На что она рассчитывала? Ведь она вернулась в 1939 году. Эфрон и Ариадна вернулись в 1937-м. Все происходившее, хотя понятно, что был железный занавес, но уже за эти два года многое становилось известным. И уже были перебежчики. Она знала о том, что творится в Советском Союзе?

Лев Мнухин: В 1939 году, перед отъездом, она как следует ничего не знала.

Леонид Велехов: Все-таки, я думаю, интуитивно она понимала, куда она едет, и на что она идет.

Лев Мнухин: Да.

Леонид Велехов: А главным движущим мотивом ее возвращения был Эфрон?

Лев Мнухин: Исключительно Эфрон, ну, и дочка.

Леонид Велехов: Да, и дочка.

Лев Мнухин: Потому что Мур не хотел ехать. Он понимал, что это будет для него чужая среда. Он вырос во французской школе, во французском обществе. Мур не хотел. Но Марина Ивановна сказала: "Я не могу бросить человека".

Леонид Велехов: В каком статусе она вернулась? В 1937 году вернулся Куприн, совершенно разбитый, тяжело больной, спившийся. И он буквально через год умер. Но его возвращению предшествовали ходатайства Потемкина, нашего поверенного в Париже. Участвовал Ежов, ставил свою визу. Обсуждалось это возвращение на Политбюро. Все высказались "за", только Ворошилов воздержался. И он вернулся. И была заметка в "Правде" о его возвращении. Как вернулась она?

Лев Мнухин: В статусе исключительно жены агента Андреева. Потому что Эфрон вернулся под именем Андреев. Первое время было не то, что запрещено, но не рекомендовано ей было выезжать из Болшево в Москву.

Леонид Велехов: Болшево – это же была дача НКВД.

Лев Мнухин: Да. И весь поселок такой.

Леонид Велехов: Но тут-то она знала, что она возвращается как жена агента Андреева?

Лев Мнухин: Нет, она ничего не знала. Это было для нее шоком. По воспоминаниям тех, кто ее видел, такого она не ожидала. Самый первый удар был для нее – это то, что сестра в тюрьме. Анастасия арестована. Ее сестра! За что? И буквально с первых дней она замкнулась в себе. И она стала видеть как-то все вокруг по-другому.

Леонид Велехов: Она поняла, что попала в ловушку.

Лев Мнухин: Да, да. Она очень быстро все поняла, и Сергей Яковлевич к этому времени уже все понимал и страдал оттого, что и семью втянул. Очень страдал, что они из-за него приехали.

Леонид Велехов: Катастрофа. Я иногда думаю, что если бы его там, в Париже, схватили, отсидел бы он, как Меркадер, убийца Троцкого, 20 лет во французской тюрьме, после этого с почестями вернулся бы уже в послесталинский СССР. Все было бы по-другому. А он бежал и попал из огня да в полымя, что называется.

Лев Мнухин: Но он один практически из всех не сдался под пытками. Ариадна Сергеевна же не выдержала пыток. Месяц ее пытали: "Был ли ваш отец агентом французской разведки?" "Да, был". И она всю жизнь считала, что это ошибка с ней произошла.

Леонид Велехов: Как долго Марина Ивановна шла к мысли о самоубийстве? Есть такая теория, что самоубийцы всю жизнь к этому идут, особенно, если это художественные натуры, то они в своем творчестве это проигрывают. У Маяковского стихи о самоубийстве еще в юношеском возрасте возникают. И у Есенина тоже эта тема возникала. У нее было такое же? Или все-таки именно страшный период после ее возвращения в Союз ее привел к этой мысли?

Лев Мнухин: Конечно, в основном, это последний период. Но Анастасия Ивановна вспоминала, что у Марины Ивановны в 1910 году, когда ей было 18 лет, была попытка покончить с собой. А уж когда, конечно, она вернулась… Даже уезжая и плывя на пароходе, она говорит: "Все, дальше уже не жизнь, это судьба". На пароходе она плывет и говорит: "Надо же, я могу шагнуть и уйти". Мысли эти ее не покидали. Одна из причин – это то, что семья в таком состоянии оказалась.

Леонид Велехов: Это даже не назовешь квинтэссенцией трагической судьбы русских интеллигентов в советское время, потому что это что-то большее. Муж уничтожен. Дочь арестована и провела много лет в лагерях. Еще одна дочь умерла от голода. Сын погиб на фронте. Сестра дважды сидела. Муж дочери расстрелян…

Лев Абрамович, вам спасибо за этот разговор! Спасибо за Цветаеву!