22 сентября в международном "Мемориале" в Москве прошел круглый стол, посвященный невыясненным обстоятельствам загадочной судьбы Рауля Валленберга. В 1944 году 31-летний шведский предприниматель и дипломат отправился в Венгрию спасать будапештских евреев от нацистской машины смерти. Неослабевающая энергия позволила ему сохранить тысячи жизней. Однако в январе 1945 года спаситель превратился в жертву, исчезнув в застенках сталинского ГУЛАГа. В 1957 году советское правительство сообщило, что Валленберг погиб от сердечного приступа в Лубянской тюрьме 17 июля 1947 года. Обстоятельства его пребывания за решеткой и гибели никогда не были обнародованы.

Согласно другой версии, Валленберг мог не умереть в Москве в 1947 году, а в течение многих лет после этого тайно удерживаться в тюрьме во Владимире, предназначенной для особо опасных с точки зрения советской власти государственных преступников.

В прошлом году специалисты по делу Валленберга, работающие в разных странах, объединили усилия, чтобы создать международную исследовательскую группу Raoul Wallenberg Research Initiative-70 (RWI-70). Их цель – добиться допуска ученых к историческим документам по делу шведского дипломата, которые ранее считались уничтоженными или были засекречены. На круглом столе в "Мемориале" был представлен полный каталог оставшихся без ответов вопросов и запросов в российские архивы.

Арсений Рогинский – председатель международного "Мемориала":

– Валленберг – фигура очень большого масштаба и совершенно особенная в истории XX века. Мы рады содействовать, помогать всем, кто ищет правду о судьбе Валленберга. Но вот что еще здесь для "Мемориала" очень важно. Валленберг был арестован, и это факт. И Валленберг пропал, это тоже факт. Мы в "Мемориале" занимаемся судьбами людей, которые пострадали во время террора. Среди этих людей арестованных и потом пропавших – не так уж мало. Бывает, что арест сохранился только в семейной памяти, а бывает, что он задокументирован, но трудно выяснить дальнейшую судьбу. Для того, чтобы ее отследить, надо представлять, где могут храниться какие-то документы, как к этим документам получить доступ, в какие инстанции писать запросы. И здесь выясняется, что поиски научным сообществом судьбы Валленберга нам бесконечно помогли. Они для нас открыли целый огромный пласт источников, связанных с террором.

Я вспоминаю 1990 год и первую поездку нашей небольшой группы во Владимирскую тюрьму. Чудом удалось получить разрешение на работу в картотеке. Мы поехали туда, но совершенно не знали, а что мы там найдем, а как. Вот тюрьма, вот мы к ней подъехали, вошли внутрь и стали спрашивать про Валленберга. Тюремные чиновники, которым пришел приказ из Москвы вежливо относиться к нам, отвечали примерно так: "Вы скажите точно, что вы хотите, и мы сами поищем". Это тот же самый прием, который употребляют нынешние архивисты в государственных, ведомственных российских архивах.

Нам сказали: "Вам, наверное, нужна картотека? Мы сами найдем в ней всё, что угодно". А мы не знали ни про какую картотеку. Они не хотели нас сначала подпускать к этой картотеке, но среди нас был замечательный человек, бывший политзаключенный Михаил Михайлович Молоствов. Очень скромный человек, которому пришлось, как он потом говорил, надувать щеки, потому что он был народным депутатом России, а парламент России незадолго до этого только был избран. Он стал требовать, говорить: "Я буду звонить Ельцину". И нас подпустили к этой картотеке.

Мы впервые увидели карточки, которые заполняли в спецчастях лагерей и тюрем на заключенных. Это один из самых важных источников по судьбам арестованных людей. В этих карточках мы впервые в жизни увидели номерных заключенных. А потом поняли, как при сопоставлении одних карточек с другими находить, кто из заключенных под каким номером значился. Мы увидели, что на карточках отражен перевод заключенных из камеры в камеру. Марвин Макинен, который был вместе с нами тогда, проделал очень большую работу по отслеживанию межкамерного передвижения заключенных, введя в компьютер множество этих карточек. Там же мы узнали, что существуют личные дела заключенных. Мы до этого знали про следственные дела, а про личные дела заключенных ничего не знали.

Тогда же нам удалось ознакомиться с личными делами заключенных уже в Москве, в так называемом Особом архиве, теперь он входит в состав Военного архива. Нам выдали личные дела людей, которые, очевидно, в разное время сидели в одной камере с Валленбергом. Мы увидели в этих личных делах среди прочего удивительные вещи: приказы о переводе из камеры в камеру или из тюрьмы в тюрьму. Мы увидели там квитанции вызовов на допросы и много разных других документов, по которым можно было устанавливать судьбу заключенного.

Потом довольно эффективно несколько лет работала российско-шведская комиссия. Обнаружилось еще множество документов: журналы регистрации узников, журналы вызовов заключенных на допросы. Вы понимаете, как важно сопоставить их с личными делами заключенных, где маленькие квитанции о вызовах на допросы: с какого часа по какой, какой следователь вызывает, и так далее.

​Нам стала открываться внутренняя "кухня" террора. Вот что для меня самое важное. Мы искали Валленберга. Но на самом деле то, что делается, абсолютно важно для всей истории советского террора. Вы открываете новые виды источников. Вы прокладываете такие дорожки, по которым люди, ищущие незнаменитых советских заключенных, пропавших в лагерях, потом идут. Они запрашивают этот вид документов, они что-то сопоставляют. Эта связь судьбы очень знаменитого, очень важного человека, легендарного человека, исчезнувшего человека с судьбами исчезнувших наших советских сограждан для нас, "Мемориала", бесконечно важна, – подчеркнул Арсений Рогинский.

С приветственным словом к участникам круглого стола обратился посол Королевства Швеции в России Петер Эриксон.

Петер Эриксон:

– Рауль Валленберг действительно был великим человеком. В Будапеште в конце 1944 года он спас жизнь десяткам тысяч человек. Как швед я очень горжусь этим. Как представитель шведской дипломатии я испытываю немного смешанные чувства. Лет десять назад правительство опубликовало очень большое исследование, отчет о том, что было сделано в течение 50-60 лет шведскими властями. И это называлось дипломатическим провалом. Конечно, правительство много делало, но без той работы, которую проделали семья Валленберга и разные исследователи, частные лица, здесь и за границей мы не знали бы того, что знаем сегодня, – сказал Петер Эриксон.

Вдова сводного брата Рауля Валленберга Ги фон Дардела, на протяжении десятков лет пытавшегося выяснить, что произошло со шведским дипломатом после его ареста, Матильда фон Дардел отметила, какое большое значение для нее и ее родных имеет проделанная исследователями работа.

Матильда фон Дардел:

– Для того, чтобы вернуть Рауля домой, мой муж многократно приезжал в Россию, и всегда его здесь тепло принимали и поддерживали. Сегодня – очень особенный день, потому что мы никогда не были так близки к правде о Рауле. Я благодарна всем присутствующим здесь, всем исследователям, которые помогали нам эти десятилетия. Мое самое большое желание сейчас – знать о том, что произошло с Раулем. Я надеюсь в скором времени вернуться в Москву, – сказала Матильда фон Дардел.

Член международной исследовательской группы RWI-70 Сюзанна Бергер выступила с докладом о пробелах в официальных записях о Рауле Валленберге, найденных в советских архивах.

Сюзанна Бергер:

– Исследования продолжаются уже 70 лет, и, тем не менее, у нас еще есть очень существенные пробелы в записях. Для того, чтобы узнать, что произошло с Раулем Валленбергом, нужно обнаружить его следы в тюремной системе. В 1991 году КГБ раскрыл около 200 документов, включая, как утверждают сотрудники этой спецслужбы, все записи о Валленберге. Многие из этих документов подверглись цензуре, но наши техники смогли сделать записи видимыми. У нас есть квитанция о ночном допросе 23 июля 1947 года, подписанная самим Валленбергом. Тогда около дюжины заключенных, которые были связаны с его делом, подверглись допросу. После этого все они были изолированы, многие – на годы.

Но есть документ о допросе, который не был раскрыт в 1991 году. Очевидно, что это намеренный пропуск. Мы только в 2009 году узнали, что существует запись о заключенном номер 7 под неизвестным именем. Архив ФСБ подтвердил, что не может предоставить документы о нем по законам о секретности. О причинах отказа можно только догадаться – это имя допрашивающего или что-то другое. С большой вероятностью заключенный номер 7 мог быть Раулем Валленбергом, есть также косвенные улики, указывающие на это. Например то, что допрос длился шестнадцать с половиной часов. Чтобы подвергаться допросу в течение такого длительного времени, должны быть очень серьезные причины. Вопрос здесь в следующем: почему мы не знаем, кто этот человек. Центральный архив ФСБ утверждает, что не может определить его личность. Но должен быть способ, как это сделать. Должны быть архивы, с помощью которых можно проверить личность заключенных, обозначенных номерами. Но за десять лет исследований мы никогда не получали никакой информации, как работала система назначения номеров.

У нас есть вопросы, связанные и с рапортом начальника медицинской службы внутренней тюрьмы на Лубянке Смольцова. [В этом документе, адресованном министру госбезопасности Абакумову, сообщается, что заключенный под фамилией "Валенберг" умер в ночь на 17 июля 1947 года "предположительно вследствие наступившего инфаркта миокарда". В рапорте говорится, что Валленберг известен "Вам" (то есть Абакумову) и что Смольцов, в связи с данными Абакумовым "распоряжением о личном наблюдении за Валенбергом", просит указать, кому поручить вскрытие для установления причины смерти. На рапорте по диагонали в нижнем левом углу имеется следующая надпись: "Доложил лично министру. Приказано труп кремировать без вскрытия. 17/VII Смольцов".] У нас нет уверенности, что доктор Смольцов работал на этом месте во время предполагаемой смерти Рауля Валленберга. В таком случае, как он мог наблюдать его? Криминалисты также не получили каких-либо образцов почерка 1947 года доктора Смольцова. Мы должны узнать послужной список доктора Смольцова. Мы запрашивали его личное дело, но не смогли его получить.

В недавно опубликованных мемуарах [председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР в 1954-1958 годы Александра] Серова утверждается, что Абакумов в ходе собственного допроса в 1954 году подтвердил факт убийства Рауля Валленберга в 1947 году. Но так называемый допрос Абакумова не был предоставлен рабочей группе. Семья и исследователи подали запрос на доступ к этому документу.

Важная параллель – история с американским коммунистом Исааком Оггинсом, который, судя по всему, был убит в заключении в 1947 году. Отчет о его смерти был оформлен так же, как отчет о смерти Рауля Валленберга, было подготовлено письмо, что его смерть должна быть сокрыта. Это письмо нам выдали с цензурными правками. Мы не смогли ознакомиться с делом Оггинса. По мнению историка "Мемориала" Никиты Петрова, Оггинс убит в Москве. Между тем архивисты ФСБ утверждают, что эта смерть произошла в тюрьме в Пензе. Но они не предоставили об этом никакой информации. Данную параллель с судьбой Валленбергом нужно будет также исследовать.

Очень существенный пробел в записях – это материалы допросов сокамерников Валленберга, в числе которых немецкий дипломат Вилли Редель. Мы запрашивали документы следствия по его делу, и нам сказали, что этой информации не существует. Однако у нас есть основания полагать, что следственные материалы сохранились.

В 1989 году семье Валленберга вернули его собственность – паспорт, карточку заключенного, записную книжку. Вопросы – где и как были обнаружены эти предметы?

Еще один важный пункт – что Сталин знал о Рауле Валленберге. Он должен был быть хорошо осведомлен о нем и его семье. У [братьев Рауля Валленберга] Якоба и Маркуса были очень хорошие отношения с Советским Союзом. Маркус сыграл большую роль в переговорах о сепаратном мире с Финляндией. Также они поставляли детали шведских подшипников Советскому Союзу. Почему же Сталин не отпустил члена этой семьи? Никакие записи о семье из архивов внешней разведки не были предоставлены исследователям, а их должно быть много, – обозначила Сюзанна Бергер круг вопросов без ответов.

Профессор Чикагского университета Марвин Макинен сам был заключенным Владимирской тюрьмы в 1960-х годах. На круглом столе он проанализировал свидетельства, предположительно, сокамерников Рауля Валленберга в этом учреждении.

Марвин Макинен:

– Прежде всего я хотел бы отметить, что наша работа начиналась с инициативы Ги фон Дардела. Он был тем человеком, который первым понял, что нужно обращаться к сердцу проблемы – ехать в Советский Союз, в архивы КГБ.

В 1993 году мы в очередной раз приехали во Владимирскую тюрьму, чтобы взять интервью у персонала и повторно обратиться к некоторым документам. Заместитель начальника тюрьмы познакомил нас с бывшей сотрудницей Варварой Лариной, которой я сказал, что мы ищем следы иностранных заключенных. Во время нашего разговора я не упоминал никаких конкретных имен, кроме своего. Я сказал, что сам был [здесь] заключенным. Позже я также брал у нее интервью в 1994 и 1995 годах.

Эта сотрудница Владимирской тюрьмы вспомнила, что в одиночной камере на третьем этаже второго корпуса содержался не немецкий западный заключенный. Это было необычно, потому что в это место направлялись все высокопоставленные военнопленные из немецкой армии. В представлении работников тюрьмы если ты был западным человеком, то скорее всего немцем. Впоследствии этот узник умер. Ларина не была уверена в имени, но, по ее словам, оно звучало как "Осмак". Мы выяснили, что Осмак Кирилл Иванович был украинцем, он очень много времени провел в тюрьме и умер 16 мая 1960 года от кровоизлияния в мозг.

В 1998 году нам позволили провести анализ населения камер. Мы взяли все карточки из картотеки по всем заключенным, которые были во втором корпусе хотя бы один день за период с 1947 по 1974 годы. [Руководитель сайта "Объединенная база данных "Мемориал"] Виктор Тумаркин отсканировал более 8000 карточек с обеих сторон. Мы обнаружили две камеры, в которых не было обозначено заключенного. Одна камера пустовала 243 дня, другая – 274 дня. Зная высокую населенность тюрьмы, мы можем полагать, что здесь в действительности были заключенные.

Я спросил Ларину, почему она помнит Осмака, ведь она видела сотни заключенных, все кажутся на одно лицо. Она ответила, что этот узник жаловался на всё. Когда она приносила ему еду, он жаловался на холодный суп и звал главного надзирателя. Наконец главный надзиратель распорядился подавать ему еду первому. То, что администрация отдала такой приказ, означает, что заключенный находился на специальных условиях. Я удерживался в этой тюрьме и знаю, что иначе заключенный отправился бы в канцер, где давали только хлеб и воду через день, где холодно, жесткая кровать. В течение девяти месяцев эта женщина приносила ему еду. Для этого ей нужно было подниматься на третий этаж с супом, открывать маленькую дверцу в двери камеры, брать миску, наливать суп. Потом снова спускаться, чтобы обслужить остальных заключенных, и опять подниматься. И всё для того, чтобы подать ему суп первому. Это не забывается, когда это нужно проделывать каждый день.

В июле 1961 года мне дали срок в восемь лет за шпионаж и в ноябре этапировали из Киева во Владимирскую тюрьму, где я провел два года, а последующие шесть лет – в лагерях. В январе 1962 года я познакомился со своим первым сокамерником Михаилом Мухой, мы делили камеру на втором этаже второго корпуса. Я спросил Муху, были ли какие-то другие иностранные заключенные в этой тюрьме. Он рассказал, что был американец в первом корпусе, были двое немецких студентов, двое датских моряков. И еще Муха слышал, что был шведский заключенный. Он не знал его имени, он не знал точно, когда тот содержался в тюрьме.

После того, как выпустили Френсиса Гарри Пауэрса, меня перевели в 231 камеру к латышу Зигмунду Круминьшу. Он был арестован в 1955 году и приговорен 15 годам тюремного заключения. Он мне показался определенно очень умным человеком. Если бы не Вторая Мировая война, я уверен, он учился бы в университете. Он также помог мне привыкнуть к тюремным условиям. Он сказал, что Пауэрс был его сокамерником. Также Круминьш сообщил мне, что с ним сидел еврейский профессор. Я поинтересовался: "Мой бывший сокамерник сказал мне, что здесь был шведский заключенный. Ты знаешь что-нибудь о нем?" Круминьш признал, что был с ним знаком. Он не знал его имени, но упомянул, что на тот момент швед был бесковойником, помогал со всякой работой по тюрьме. Этот безымянный узник выражал Круминьшу мнение, что когда он вернется домой, его наградят за его работу. Это необычно, если говорить о разведчиках, потому что если ты в разведке, то твоя фигура не афишируется общественности.

Впоследствии я встретил в заключении Василия Воробьева. Когда я упомянул в разговоре с ним Круминьша, Воробьев сказал: "Он сидел с Пуэрсом и он сидел со шведским заключенным Вандербергом".

Когда меня обменяли на советского шпиона, я вернулся в Соединенные Штаты и передал эту информацию сначала Госдепартаменту и военной разведке, а потом вошел в прямой контакт со шведским посольством. В то время я ничего не знал ни про Рауля Валленберга, ни про финансовую империю Валленбергов в Швеции. Лишь в 1980 году я сопоставил услышанное и понял, что "Вандерберг" и Валленберг – это, весьма вероятно, один и тот же человек. Я верю, что это он и есть. Я могу сказать, что Рауль Валленберг был жив в 1960 году. Я усматриваю связь между ним и смертью Осмака в 1960 году. Я не хочу спекулировать на этом вопросе, у меня нет никакой информации. Мы запросили в ФСБ, кто были эти заключенные, и еще ожидаем ответа, – указал Марвин Макинен на еще один не выясненный вопрос в деле шведского дипломата.

Информационный аналитик Чикагского университета Ари Каплан пояснил, какая работа и с какой целью была проделана исследователями по оцифровке карточек заключенных во Владимирской тюрьме.

Ари Каплан:

– Я присоединился к группе исследователей в 1995 году, и мне выпало удовольствие работать вместе с Ги фон Дарделом во Владимирской тюрьме. В нашем распоряжении было от 80 до 100 тысяч регистрационных карточек. Мы отталкивались от свидетельских показаний о Рауле Валленберге. Речь шла о периоде с 1947 по 1972 год. Нами были оцифрованы около 11 тысяч регистрационных карточек, касающихся более 8000 заключенных. Иногда на одного заключенного заводили более одной карточки. Мы создали карты камер. Теперь мы можем пройти по любому дню с 1947 по 1972 год и увидеть по всем этажам, кто и где сидел. Если это день перемещения узника из одной камеры в другую, то это тоже можно увидеть. Можно увидеть номер заключенного и получить список его сокамерников. Мы хотели понять, кто был рядом с важными заключенными, с кем они могли бы общаться. Знать имя, национальность, камеру каждого человека, дату его прибытия, отъезда или смерти.

Мы получили свидетельство заключенного Юсифа Тереля. В марте-апреле 1970 года он шел по коридору в уборную, а другого узника вводили. Эта встреча произошла вследствие организационной ошибки – во Владимирской тюрьме обеспечивается максимальная изоляция, и заключенные друг с другом, как правило, не встречаются, не будучи сокамерниками. Они смогли коротко поговорить. Тереля удалось определить, что его собеседник – иностранец. Он сообщил, что был переведен из 225-й камеры, которая пустовала пять дней, в 235-ю.

Камера 235, судя по нашим записям, пустовала 117 дней. Уточню – когда мы говорим: пустует, это значит, что нет никакой записи. Это не значит, что камера действительно пустовала. С высокой долей вероятности там был кто-то, к чьим документам мы не получили доступа, либо они были уничтожены. Так как у Тереля в камере были соседи, ему не хватало тумбочки. И он запросил принести ему тумбочку из пустовавшей камеры. Эту просьбу удовлетворили, и на дне тумбочки с внешней его стороны Тереля увидел надпись: "Швеция" или "швед". Это свидетельствует о том, что в этой камере был человек, не учтенный в записях. Это один из наших пробелов в информации, – заключил Ари Каплан.

Зампред Совета научно-информационного и просветительского центра (НИПЦ) "Мемориал" Никита Петров поделился новыми сведениями о Рауле Валленберге, почерпнутыми в изданных в этом году дневниках Ивана Серова и дал им свою оценку.

Никита Петров:

– Серов находился в должности председателя КГБ в период с 1954 по 1958 годы и был не только вовлечен в дела репрессивных до смерти Сталина, но и занимался процессами реабилитации и представления в ЦК КПСС различных исторических материалов, которые свидетельствовали о сталинских преступлениях. В этом смысле он, даже не имея касательства ко многим сталинским преступлениям, получил о них сведения, будучи председателем КГБ.

Когда-то я опубликовал книгу о Серове [Никита Петров: Первый председатель КГБ Иван Серов], включающую документы, связанные с его участием в расследовании сталинских преступлений и конкретных убийств. Так, например, очень известное убийство бывших крупных деятелей оппозиции Сокольникова и Радека, приговоренных к десяти годам, которое описывал Серов, совершилось в мае 1939 года. Серов, описывая это убийство в материалах, представленных в ЦК КПСС, как раз задействовал все те архивные данные, которые в таких случаях и нужно изучать. Он изучал личные дела этих заключенных. Это, безусловно, и материалы оперативной части тюрьмы, что тоже важно, потому как она собирает сведения внутрикамерных агентов. И это, безусловно, донесения секретно-политического отдела Главного Управления Госбезопасности Сталину, которые шли регулярно и рассказывали о том, как ведут себя оба этих заключенных в тюрьме. Сталин не мог смириться с тем, что они получили по десять лет, в конце концов он дал приказание их убить. Более того, сотрудники КГБ опрашивали людей, которые в 1939 году тогда работали в секретно-политическом отделе, те недвусмысленно сказали: хотя они не знают этого наверняка, но поняли по распоряжению Берии, что, разумеется, основной приказ пришел от Сталина. Это есть некая модель, некий механизм, как приводятся такие решения в исполнение. В дневниках Серова очень много эпизодов, связанных со сталинскими распоряжениями, со сталинской мотивацией в начале или в проведении тех или иных репрессивных кампаний.

Конечно, надо отдавать отчет, что дневники изданы не полностью, там есть значительные пропуски, и мы не до конца уверены, не было ли там какой-либо редакторской работы. Это предстоит выяснить, если ознакомиться с оригиналами этих дневников. Конечно, в этих мемуарах есть ошибки памяти, есть сознательные умолчания об участии Серова в тех или иных преступных акциях, это вполне понятно. Но нам важно понять, что нового Серов сообщает о деле Валленберга. Я, конечно, знал, что мемуары Серова существуют, я знал, что они есть в семье, я ждал, что рано или поздно они будут опубликованы. Но у меня не было даже предположения, что он мог в те годы написать что-то о Валленберге. Я понимал, что Серов не мог о нем не знать. Серов как председатель КГБ участвовал в том, что называется половинчатыми решениями советской власти: сказать всю правду, сказать половину правды, сказать четверть правды или вообще эту правду облечь в какие-то дипломатические и трудно понимаемые выражения. Серов тем не менее о деле Валленберга написал, и для меня это было сюрпризом.

Самое ценное в том, что написал Серов, это признание о наличии в 1954 году ряда документов, о которых мы раньше не знали и даже не подозревали, что они могут быть. Прежде всего, Серов написал слова "акт о кремации", который был ему предоставлен сотрудниками архива КГБ. Мы должны правильно понимать, что, конечно, Серов может назвать актом о кремации любую бумагу, где содержатся сведения о кремации. Это может быть и направление на кремацию, и справка о кремации. Но Серов точно указывает, что его подписали [начальник комендантского отделения управления делами МГБ СССР Василий] Блохин и [Александр] Миронов.

Это довольно интересно, потому что обычно предписания о направлении тела умершего или расстрелянного заключенного в Донской крематорий, а он был единственным в Москве, подписывал кто-то из тех, кто непосредственно приводил приговор в исполнение. Блохин действительно направления на кремацию время от времени подписывал. Относительно Миронова вопрос остается открытый. Если заключенный умер в камере, если он не был расстрелян, то тогда вполне понятно, что и Миронов, как начальник внутренней Лубянской тюрьмы, может подписывать документ. Но зачем две подписи? Это тоже вопрос. Тем не менее Серов написал об этих двух лицах.

Еще очень важная вещь – допрос Абакумова о Валленберге. Меня всегда занимала эта тема, ведь Абакумова судили и расстреляли только в декабре 1954 года. Я видел различного вида проекты обвинительного заключения по Абакумову. Меня всегда интересовало, ставились ли в виду Абакумову некоторые индивидуальные убийства. Тем не менее в обвинительном заключении по делу Абакумова ничего об этом не было. Репрессии против честных советских людей, участие в "ленинградском деле", участие в "банде Берии", хотя до этого, наоборот, обвиняли в том, что он создал какую-то свою сионистскую банду в МГБ. Итак, Абакумова в этом не обвиняли.

Но Серов пишет: допрос Абакумова о Валленберге состоялся. И Абакумов четко сказал, что Валленберг был уничтожен, ликвидирован, убит по приказу Сталина и Молотова. Но – очень важная вещь – Серов также пишет о том, что Хрущев распорядился, чтобы этот эпизод не вставляли в обвинение Абакумову. То есть этот протокол допроса вообще не попал в дело Абакумова. И мы прекрасно понимаем, почему. Дело Абакумова рассматривалось в Ленинграде в декабре 1954 года судом в присутствии отобранной публики. Конечно, публика – это были работники госбезопасности. Конечно, публика – это были особо проверенные люди, которые не будут болтать на улице всё, что они услышали в зале суда. Но с обвинительным заключением и с материалами дела знакомился широкий, я даже сказал бы, неопределенный круг лиц, пусть даже и лиц, которые будут хранить тайну. Поэтому для данного момента распоряжение Хрущева нам вполне понятно. Он не хотел, чтобы эта информация до поры до времени выходила наружу.

Хотя Серов и пишет, что Хрущев хотел использовать дело Валленберга против Молотова, это есть, я бы сказал, умозаключение Серова. Хотя я вполне доверяю тому, что он мог слышать от Хрущева лично, он же это приводит как прямую речь Хрущева. Когда Хрущев говорит, что "негодяи Абакумов, Вышинский и прочие заварили эту кашу, а нам это дерьмо теперь расхлебывать", я думаю, что в это можно поверить. Но самое главное, что есть в этом кусочке на шести неполных страницах опубликованных воспоминаний Серова о деле Валленберга – это наличие самого дела. Серов пишет, что он попросил, и ему принесли дело. И это уже самое интересное, потому что мы понимаем, что в 1954 году, скажем так, бумаги о Валленберге под одной обложкой, то, что принято называть делом (личным делом заключенного, следственным делом), существовали.

Важно и то, что дневники Серова были преподнесены как источник, признаваемый российской властью. За публикацией стояли те люди, которые позиционируют себя не только как знатоки истории, но и хранители истории, но и любители истории, но и официальные, что называется, развиватели истории. И твердое убеждение Серова, что Валленберг был ликвидирован по приказу Сталина и Молотова, которое он неоднократно повторяет на нескольких страницах, – это важнейшее свидетельство человека, который видел данный документ. Для сегодняшнего состояния дела Валленберга я считаю, что это – новый факт. Это новое обстоятельство, на основании которого можно инициировать те запросы, которые Сюзанной Бергер и Марвином Макиненом уже подготовлены. Документы были, но они не были представлены. Они были уничтожены? Когда были уничтожены эти документы? Ведь мы прекрасно понимаем, что каким бы тайным заключенный ни был в советских тюрьмах, дело на него заводится как на всех, личное дело заключенного должно быть. Как и записи в журналах регистрации, которые демонстрировала сегодня Сюзанна, которые были потом, конечно же, вымараны. Тем не менее эти записи были, и журналы эти сохранились. Я на сто процентов уверен, что и бумаги, о которых пишет Серов, тоже сохранились, они сейчас есть в архивах.

Почему же так случилось, что записку Смольцова представили российско-шведской комиссии, а ничего больше не представляли? Разве трудно было представить акт о кремации? Разве сложно было представить еще какие-то документы, если они существовали? Нет. Мой вывод очень простой и лаконичный: российская сторона избегала открывать всё, что напрямую указывало на убийство. Российской власти было очень сложно объясняться по этому вопросу, потому что если скажешь, что убили, то возникают еще десятки дополнительных вопросов. Чей приказ? Как был выполнен? Кто это сделал? Как прятали следы? Когда же предъявляется рапорт Смольцова, где написано: умер, предположительно, от инфаркта, то вопросов гораздо меньше, – считает Никита Петров.

В свою очередь, историк, сотрудник международного "Мемориала" Геннадий Кузовкин напомнил о связи дела Рауля Валленберга с историей инакомыслия.

Геннадий Кузовкин:

– Известно, что в поисках Валленберга принял участие Андрей Дмитриевич Сахаров. О Валленберге говорил Александр Исаевич Солженицын. Когда Кронид Аркадьевич Любарский оказался на Западе, он стал издавать списки политзаключенных в СССР. С какого-то момента он стал включать Валленберга в эти списки, которые он выпускал ежегодно. Ему принадлежит первый самый подробный репортаж об исследованиях и находках во Владимире, когда появилась возможность работать в советских архивах.

Среди эмигрантов на Западе оказалось довольно много людей с гулаговским прошлым или прошедших лагеря послесталинской эпохи. Не все свидетельства, которые проверяла рабочая группа, отличались достоверностью. Но то, что было достоверно, было замечательно сформулировано на пресс-конференции Солженицына [в Стокгольме 12 декабря] 1974 года. Это недоверие к той официальной информации, которая сообщалась о судьбе заключенных. И свой опыт столкновения с жестокой и коварной карательной системой. Это было достоверно, и эти люди, конечно, поддерживали усилия по поиску Рауля Валленберга.

Если вы откроете воспоминания Сахарова, то вы увидите то же самое недоверие к той же самой информации, которая сообщалась ему, и веру в то, что Рауль мог быть жив и в 1974 году, когда выступал на пресс-коференции Солженицын, и позже, когда Андрей Дмитриевич Сахаров принял личное участие в его поисках, это 1987–1988 годы, – отметил Геннадий Кузовкин.

Исследователи сталкиваются со всё новыми препонами в изучении исторических документов, хранящихся в архивах, о которых рассказала юрист правозащитной организации "Команда 29" Дарья Сухих.

Дарья Сухих:

– Юристы и журналисты, которые входят в объединение "Команда 29", занимаются проблематикой доступа к информации в Российской Федерации. Одной из тем, которыми мы плотно занимаемся, является тема доступа к архивам. Документы, связанные с судьбой Рауля Валленберга, не выдаются под теми же предлогами, которые используются и для отказов в выдаче других документов российским исследователям.

В 1990-х годах очень многие документы стали доступными для ученых, но сейчас ситуация радикально поменялась. Как говорят исследователи, те документы, которые еще в 1990-е годы были доступны, сейчас зачастую в архивах не выдают со ссылкой на различные основания.

Многие документы советской эпохи, хранящиеся в архивах нашей страны, до сих пор имеют гриф "секретно". В 2014 году Межведомственной комиссией по защите государственной тайны было принято решение о том, чтобы продлить сроки секретного хранения архивных документов, изданных органами НКВД-МГБ-КГБ за период с 1917 по 1991 год, на 30 лет, начиная с 2014 года, то есть до 2044 года. Этим решением Межведомственная комиссия по защите государственной тайны существенно затруднила работу историков. В нем ничего не говорится о тех существенных обстоятельствах, на основании которых потребовалось продлить секретность такого большого массива документов на такой большой срок. В том числе эти документы могли касаться истории массовых репрессий.

В Интернете была запущена петиция, которую наша команда тоже поддерживала, за отмену данного решения. Было собрано 60 тысяч подписей. Петиция была направлена по принадлежности, в Межведомственную комиссию. К сожалению, она не усмотрела оснований для отмены своего решения, написав, что оно никоим образом не затрагивает моменты, связанные с репрессиями, – сообщила Дарья Сухих.

Ученые и члены семьи Рауля Валленберга уверены, что если бы им был предоставлен запрашиваемый доступ в архивы, то с большой долей вероятности удалось бы, наконец, полностью прояснить обстоятельства его жизни и смерти в СССР.