Власти России призвали находящихся за рубежом граждан страны проявить 30 сентября крайнюю осторожность в связи с годовщиной начала российской военной операции в Сирии и возможной местью исламистов за бомбардировки Алеппо. В заявлении российского МИДа отмечается, что "ряд организаций, в том числе исламских", призвали провести в пятницу "Всемирный день гнева и протеста" против боевых действий в Алеппо. Российская операция в Сирии началась 30 сентября 2015 года.

За последний год жертвами российских авиаударов стали, как утверждают сирийские оппозиционеры, около 9364 человека. Из них 3804 – мирные жители, включая почти тысячу детей, и более пяти с половиной тысяч – участники разных формирований вооруженной оппозиции. В российском МИДе в этой связи вчера не исключили атак экстремистов внутри России и попросили всех россиян за границей воздерживаться от посещения мест, где "гнев и протест" могут быть обращены "против их достоинства и безопасности".

Во время боевых действий в Сирии признаны погибшими двадцать россиян, сбиты один российский военный самолет и четыре вертолета. По официальным данным, всего за год на операцию в Сирии было потрачено не менее 56-58 миллиардов рублей, по информации журналистов РБК. А по состоянию на март 2016 года вмешательство в сирийский конфликт уже обошлось российскому бюджету в 33 миллиарда рублей, сообщает интернет-издание "Медуза".

Министр иностранных дел России Сергей Лавров 30 сентября в интервью телеканалу BBC World News заявил, что США, говоря о "варварских бомбардировках" Алеппо, не хотят отделять террористов от оппозиции. Он предположил, что Вашингтон "с самого начала стремился спасти действующую там группировку "Фронт ан-Нусра", которая считается террористической, "для какого-то своего тайного плана "Б".

Боевые действия в Алеппо и прилегающих районах возобновились после срыва перемирия, которое было согласовано США и Россией – хотя, по словам Лаврова, оно "еще не провалено". Армия президента Сирии Башара Асада при поддержке российской авиации наступает на районы, которые удерживают противники режима в Дамаске. Несмотря на жесткую критику со стороны Запада, российские самолеты продолжают бомбить Алеппо – американское предложение о недельной паузе в авианалетах российский МИД назвал неприемлемым.

Политические итоги года российского военного присутствия в Сирии подводит эксперт фонда Карнеги Андрей Колесников:

– Годовщина начала операции в Сирии отмечена предупреждением к россиянам за рубежом об опасности терактов против них. Что это – нервозность, забота о гражданах или желание показать, сколько сейчас врагов у России, самоотверженно борющейся чуть ли не в одиночку с международным терроризмом?

– Я уверен, что это – абсолютно пиаровская акция. Никто, естественно, совершенно не собирается заботиться ни о какой безопасности россиян, где бы то ни было. Это не в традициях наших властей, тем более нашего МИДа. Это в чистом виде попытка показать, что мы все такие обиженные, что на нас все время нападают. Это та же самая политическая технология – изображение обороны от кого-то, кто на нас нападает. Мы все время находимся в обиженном, оскорбленном состоянии.

– Год назад, довольно неожиданно для российского общественного мнения, Сирия вдруг стала зоной особо важных стратегических интересов России. И туда были отправлены войска. Зачем Владимиру Путину понадобилась эта операция?

– Это была своего рода попытка повторения успеха с Крымом – с точки зрения влияния на внутреннюю аудиторию. Попытка снова консолидировать людей вокруг некоей короткой, как, наверное, предполагалось, успешной военной операции. Да, она, действительно, была неожиданной – но в той же степени неожиданной, как и крымская операция. В этом смысле они похожи. Но, как и любые операции такого рода за тысячи километров от границ страны, ведущей такие военные действия, она естественным образом затянулась. И большая удача в том, что она до сих пор не превратилась в наземную операцию, по крайней мере публично. Политический результат, с одной стороны, для Кремля неплохой. Особенно вначале операции была достигнута высокая степень консолидации вокруг этого решения. Притом что общественное мнение до отправки войск не поддерживало идею военного вмешательства в сирийские дела.

Но, естественно, любой такой эффект от военной операции не бесконечен. Есть даже недавнее исследование Дэна Трейсмана и Сергея Гуриева по поводу того, что эффекты войны длятся не больше года, но, возможно, это не наш случай. Война затянулась, стала константой. Общественное мнение, возможно, начнет через некоторое время задавать вопросы: что, собственно, мы делаем там и почему так долго? Пока еще этих вопросов не возникает, и операция, соответственно, продолжается. Увязли очень серьезно. И выходить оттуда будет тяжело.

– Сожалеют ли сейчас в Кремле в том, что ввязались в эту войну?

​– Кремль ни о чем никогда не сожалеет. Об этом открыто говорит сам Верховный главнокомандующий. Он неоднократно отвечал на вопросы по поводу своих ошибок и говорил, что ошибок он не совершал в принципе за свою карьеру. Не думаю, что жалеют, потому что консолидационный эффект очень важен. Эффект давления на Запад важен. Эффект выравнивания условий разговора с Западом – тоже важен. Причем по Сирии мы разговаривали с Западом, прежде всего, с США, о "наших собственных правилах", так, как их видела российская сторона. Естественно, это все заводит дипломатические и военно-технические усилия в тупик, который сейчас наглядно виден. В принципе, сирийское урегулирование – в жесточайшем кризисе. И, безусловно, здесь есть существенная доля вины российской стороны. Но так, чтобы российское руководство об этом жалело, я думаю, что – нет!

​– Вы имеете в виду публично не жалеет или не жалеет вообще?

– Я думаю, что не жалеет вообще. А для военных возможность повоевать, потренироваться, для представителей военно-технического лобби – испытать технические наработки в деле, это тоже большая радость. Мы – милитаристская держава. Это стало очевидно в последние годы. В этом смысле война в Сирии логична. Здесь есть еще один момент: для Путина важно поддержать Асада, потому что в судьбе Каддафи, в судьбе Асада и других диктаторов он видит самого себя. Ему не хочется повторять их участь. И эта поддержка происходит почти автоматически – чтобы сирийский режим не провалился, не потерял власть. Это такая геополитическая психология.

– Вернемся к событиям годичной давности. Практически сразу после того, как в Сирию были введены российские войска, возникли опасения, что против россиян будут совершаться теракты. И эти опасения, к несчастью, оправдались. Был взорван в небе над Синаем российский пассажирский самолет. Каким образом Кремлю все-таки удалось добиться той консолидации, о которой вы говорили вначале?

– У массового сознания, как выяснилось, чрезвычайно короткая память, длящаяся не то чтобы год, полгода или месяц – буквально несколько дней или недель. Во-вторых, этой связи большинство россиян не увидели – между началом операции в исламистских регионах и тем, что произошел теракт "как месть". "Центр Карнеги" проводил опросы фокус-групп, совместно с "Левада-центром", на которых отсутствие этой связи в головах у людей и обнаружилось. Даже если эта связь возникает в сознании, люди не хотят задавать себе сложные вопросы. Они блокируют размышления на эту тему. Все внимание уделяется триумфальному шествию, красивым бомбардировкам.

Война превращается в этом смысле в праздник! Люди на этих фокус-группах говорили о том, что это – не война. Это какая-то военная операция, которая скоро закончится. Что она имеет смысл. Какой – непонятно, "но – значит надо". Эти рассуждения говорят о том, что люди не дают себе труда рефлексировать. Они получают удовольствие от такой "квазивойны". И это происходит практически со всеми "квазивоенными" операциями. Мы рассматриваем даже конфликт с Международным олимпийским комитетом и антидопинговыми структурами как своего рода "квазивойну". Логика та же самая: "наших бьют", на нас оказывается давление, а мы отвечаем, мы обороняемся. Пусть это и далеко за пределами России, но это своего рода оборона.

​– Время от времени в течение этого года возникали предпосылки к возникновению более или менее крепкой коалиции стран Запада с Россией. Ведь по крайней мере формально есть общий враг – это запрещенная в России террористическая группировка "Исламское государство". Но США и Россия в последние дни обмениваются крайне жесткими, даже по нынешним временам, обвинениями. Налет на Алеппо представитель США в ООН назвал варварством открыто. Вроде выборы в Думу позади. Кто придет в Белый дом – пока неизвестно. И до президентских выборов в России формально еще далеко. Зачем сейчас Кремлю такое обострение?

– Никогда не разделял энтузиазма некоторых коллег-аналитиков, которые говорили, что война в Сирии – это хорошая площадка для сближения с Западом, что "мы теперь разговариваем на равных, совместно решаем вопросы – это замечательно, это чуть ли не начало новой разрядки!" Мне всегда казалось, что никто ни с кем никогда не договорится. Потому что нынешний российский политический режим договориться не может по определению ни с кем. Так оно и случилось. Вообще, нет ничего удивительного в том, что сейчас эти отношения переживают жесточайший кризис и зашли в тупик – на "сирийской площадке". Удивительно, что это произошло только спустя год, а не в первый же месяц этих боевых действий.

– Попытка заменить внутреннюю повестку дня внешней – в политике дело не новое, по крайней мере для автократических режимов. У Кремля есть сейчас ресурсы, чтобы в случае чего найти еще одну такую зону стратегических интересов, например, отправить туда войска? Например, сегодня писали, что помощи попросила Ливия…

– С одной стороны – да, потому что рейтинг одобрения деятельности Путина, тот самый 80-процентный, питается, в основном, войной. Если мы посмотрим на этот рейтинг в некоторой исторической ретроспективе, его скачки и вот это 80-процентное "плато" целиком зависят от некоторой внутренней или внешней напряженности. Этому режиму нужны войны, нужно сопротивление кого-то, нападение кого-то. Причем необязательно на внешнем фронте, на внутреннем тоже! Можно бороться с оппозицией, с "пятой колонной", с иностранными агентами, с "прослушками от иностранцев" и т. д. и т. п. Поэтому, да, для этого уровня поддержки желательно было бы вести некоторое количество "квазивойн". Или настоящих войн, на внешних рубежах и внутри!

Можно, например, что-нибудь затеять в Арктике. Потому что это регион, чувствительный для всех. Я не думаю, что хватит желания и нерациональности заходить, например, в Ливию, это будет уже слишком. Все-таки ощущается бремя экономического кризиса. И как бы себя ни уговаривали наши начальники, что нижняя точка пройдена и сейчас начнется восстановление экономики, этого восстановления, естественно, недостаточно для того, чтобы на годы вперед поддерживать такой уровень расходов на военно-технические дела. Безусловно, понадобятся какие-то операции, но не затратные. Ливия может оказаться достаточно затратной. Невозможно вести войну на нескольких фронтах сразу.

– Вы сказали, что Путин почти автоматически поддерживает режим Башара Асада, потому что во многом видит в нем себя. Есть ли что-то, что можно предложить Путину, чтобы он от этой поддержки отказался?

– Что-то предлагать Путину – это утопия. В автократическом режиме автократ на то и автократ, чтобы решать все вопросы самостоятельно, отчасти как бы советуясь со своим военным кабинетом. Невозможно ничего здесь ни советовать, ни говорить, потому что решение этой проблемы лежит только на пути демократизации российской политической системы и либерализации экономики. Другого пути нет. Но по этому пути сейчас руководство этой страны не пойдет. Поэтому надо готовиться к продолжению той же линии, политической и внешнеполитической, которую это руководство сейчас проводит.