В сегодняшней российской политической публицистике есть с десяток авторов старшего поколения (те, кому сейчас плюс-минус шестьдесят лет), чья судьба похожа на судьбу остальных, как это говорится, до степени смешения. Они все успели поработать в перестроечной и ранней постсоветской прессе, все были ее звездами, были первопроходцами, создавали язык, на котором и мы сегодня говорим и пишем и которого до них просто не было. Третьяков, Соколов, Леонтьев и еще несколько имен – ну, понятно, кем они были тогда и кем они стали сейчас. Странно, что никто из нынешних тридцатилетних не смотрит на этих ветеранов именно с вот этой точки зрения, что они, может быть, такое зеркало, в котором ты можешь увидеть себя в будущем, то есть сегодня ты молодец, а завтра пресс-секретарь "Роснефти", над которым все смеются.

Но пресс-секретарь "Роснефти" все-таки один, а типичный путь для успешного демократического журналиста конца восьмидесятых – это все-таки не менять сферы деятельности и, дожив до наших дней, писать статьи и твиты о мудрости вождей и о злокозненности оппозиционеров; кажется, что это вполне соответствует популярной формуле про сердце молодого радикала и голову взрослого консерватора, но одной этой формулой их путь не опишешь. Быть консерватором – нестыдная судьба, но консерватизма в формате "всегда за власть, что бы она ни делала" все-таки не существует, а перед нами именно этот формат, и путь из юности в зрелость производит впечатление совсем другое, как будто позднеперестроечные ироничные скептики в какой-то момент начали вдруг молодеть, превращаясь из мастеров новой журналистики сначала в унылых комсомольцев, а потом и в пионеров, разучивающих речевки и дудящих в горн. Велик соблазн назвать это деградацией, то есть что-то вроде "пил много водки и поглупел", но обижать людей всегда проще, чем понять их драму, и даже если кто-то действительно пил много водки, лучше понять, почему он ее пил — может быть, были на то причины.

И вот что это могут быть за причины? Если бы все воспеватели Путина и его полицейщины имели в анамнезе газету "Не дай Бог", поклонение Гайдару и танкам Грачева на Новоарбатском мосту, это было бы понятно: людей, мечтавших о просвещенном авторитаризме, в девяностые было много, и многие из них готовы воспринимать нынешнюю реальность как свою сбывшуюся мечту, почему нет. Но даже этот самый общий признак не свойственен всем прокремлевским авторам старшего поколения – положим, Максим Соколов действительно писал в "Не дай Боге", а тот же Виталий Третьяков и его "Независимая" в 1996 году были максимально корректны по отношению к оппозиции, и в 1993-м "Независимая" была единственной газетой, выходившей в дни чрезвычайного положения с белыми цензурными пятнами на месте статей с критикой силового разгона парламента.

Эти люди действительно слишком разные. Кто-то твердо был за "гайдарочубайса", а кто-то заигрывал с Березовским, кто-то был против чеченской войны, а кто-то был за, кто-то агитировал, а кто-то не агитировал, но сегодня у них у всех один и тот же унылый темник, и это пугает прежде всего с той точки зрения, что неясно, чего в жизни следует избегать, чтобы не повторить этот их путь от захватывающего сейчас до мрачного послезавтра.

Наверное, в какой-то момент их подвело гипертрофированное значение журналистики в постсоветском обществе первых лет: тогда эта профессия была кем-то вроде нынешнего силовика или политтехнолога начала нулевых, и трудно было удержаться от ощущения, что тебе подвластно все, и что ты здесь самый главный – когда становится ясно, что главный все-таки не ты, амбиции снижаются до желания стать рядом с главным, а потом – где-то под ним, в области подошв, но все равно близко. В те годы все любили выражение "четвертая власть", и когда стало ясно, что оно ничего не стоит, слишком многие захотели за неимением четвертой власти прислониться к единственной – прислонились, и некоторые приросли. Может быть, приросли именно лучшие, потому что именно у них было больше всего оснований верить и в свой иммунитет от зависимостей, и в свою способность говорить то, во что они верят, так и такими словами, чтобы это не вступало в противоречие с тем, во что верит начальство (что-то похожее было и в наше время, когда некоторым либералам удавалось присоединиться к антинавальновским кампаниям на страницах кремлевской прессы, почти не кривя душой – в самом деле, если Навальный националист, а либерал не любит националистов, почему бы не поагитировать против Навального?). Но тут им не повезло в том, что пространство лояльного высказывания в нулевые и десятые оказывалось слишком подвижным, и то, что было неприемлемым для начальства вчера, становилось его позицией сегодня, бросая публицистов из стороны в сторону, как при качке, и тот, кто в девяностые воспевал нерушимость постсоветских границ, оказывался вдруг сторонником аннексии Крыма, а тот, кто в нулевые требовал арестов лимоновцев и радовался, когда аресты происходили, превращался в единомышленника Лимонова и его соседа по газетной полосе.

Любое объяснение эволюции этих авторов исчерпывающе пересказывается одной строчкой: двадцать пять лет назад они верили в то, что делают и что пишут, а потом перестали. Все остальное вторично – не имеет значения ни Лимонов, ни Крым, ни Навальный. Не хочется выступать с позиции раздатчика советов молодому поколению, но сам я стараюсь, пусть вполглаза, следить за разложением ветеранов, чтобы не повторить их путь. Может быть, это и есть их настоящее предназначение – показывать нам, как не надо было себя вести.

Олег Кашин – журналист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода