Война на востоке Украины. Личный опыт украинского разведчика Дмитрия Гамая (позывной «Мамай»). Он – харьковчанин. Закончил Харьковский авиационный институт. Прошёл подготовку при КГБ. Командир диверсионно-разведывательной группы. Его записала в Харькове Лидия Стародубцева.

​

- Войны не ждали, хотя наша война нас догнала. Получилось так, что перед войной в 2012-13 году я ездил в Россию, помогал их ветеранам, разведчикам воздушно-десантных войск. Отсчет пошел от 2000-го, когда явно против Украины начали проводиться спецоперации по приводу к власти лояльного правительства, инфильтрации своих людей, вербовки агентов как влияния, так и агентов в самых высших эшелонах власти, в армии, в СБУ. А дальше становилось тяжелее, тяжелее. 2010, 2011, 2012 годы уже были очень неприятные ощущения от контактов: разные люди, разные подходы к жизни, к бизнесу, друг к другу. Особенно это жестко проявляется в ведении бизнеса. Насколько легко вести бизнес с нашими партнерами, особенно киевлянами, с Днепропетровском, Западной Украиной, никаких проблем не было, даже сДонецком, хотя люди там с особенностями, бывали неприятные моменты, но бизнес был легальный, вопросов не возникало особых, настолько тяжело, зачастую неприятно было вести бизнес даже с крупными российскими компаниями. Отношение к России как к партнеру, как к государству менялось от ровного, спокойного к настороженному. Потом, когда произошёл первый Майдан 2004 года,стало понятно, за кого нас держат, нам на голову в управление по совершенно стандартной российской традиции садили уголовника. Это было дико, это вызывало резкие протесты.

До конца 2013 года в вероятность войны с Россией никто не верил. Крайняя моя поездка в Россию – в 2013 году. Уже шел Майдан. Мы проводили занятия, были встреча по линии самбо, были занятия с пограничниками, как раз происходили серьезные боевые столкновения, Пятигорск, то есть это вроде не Чечня, но рядом, там отряды несли потери при патрулировании границы, люди просили поработать по части ошибок, которые совершали. Днем мы занимаемся одним, вечером приходим, смотрим телевизор, идет Майдан, явно видно, что сломали Януковича, что произошла резкая смена курса. Потом беспорядки в Киеве. Я до упора старался не вмешиваться, потому что понимал, что будет кровь. Дальше полным шоком был Крым.

Полигон под Рязанью, разговариваешь с людьми, шутят, не шутят, тогда воспринималось как шутка: Дима, не переживай, будешь жить в Юго-Западном федеральном округе. Тебе не хочется в России жить? Нет, говорю, не хочется, меня Украина устраивает. Если хотите, я по политическим соображениям украинский буржуазный националист, меня устраивает буржуазный строй, меня устраивает независимая Украина. Тогда это была шутка, а потом весной 2014, дальние контакты с той стороной. Спрашиваю: что происходит? Мне отвечают: сиди, не дергайся, все равно ты живешь на нашей территории. Озвучена запросная линия, я ее узнал не из телевизора, не из каких-то политпередач, а просто мне четко сказали: Сумы исключаем, Харьков включаем, Полтаву исключаем и дальше включаем Днепропетровск, Запорожье, Херсон, Николаев, Одессу. Я ответил: ребята, хорошо, но только через мой труп. Считайте, что мы воюем по разные стороны.

Когда происходил штурм харьковской обладминистрации, я прекрасно понимал, что это россияне, я вижу в студенческом парке стоящие автобусы, там не харьковчане, потому что там даже распиаренный Оплот больше 500 человек в Харькове вывести не мог. Было задействовано несколько тысяч человек. Понятно, что это все спланированная, четко проводимая операция. Чувство собственного бессилия, страна не реагирует, не успевает. Опять же я знал, что донецкая «Альфа» перешла на ту сторону, я знал, что луганское подразделение МВД перешло на ту сторону. Я четко знал, что в Харькове большая часть милиции готова при заходе российских войск перейти на ту сторону. Я знал, что значительная часть СБУ готова поменять флаг. Не сложилось. Продолжал еще по Фейсбуку какие-то контакты с россиянами. Смешно было, когда началось здесь, с той стороны всерьез ребята обсуждают, как меня вывезти с Украины, как мне предоставить статус беженца. Я все это читаю: ребята, вы чего? Я до этого говорил, что всё, мы по разные стороны баррикад. Наверное, после этого прекратились всякие контакты, война идет, кто-то воюет, люди идут в военкоматы, записываются, добровольцев не призывают. Я, честно говоря, тогда не пошел в военкомат, потому что впечатление было, что готовят списки для того, чтобы потом быстренько по-тихому повязать всех, кто запишется. Вдруг август 2014, прорывают, третья волна мобилизации, военкоматы делают поворот на 180 градусов, добровольцев начинают брать. Еду в 92-ю бригаду, иду к комбригу: специалисты по разведке нужны? Да, нужны, разведка пустая. Хорошо, могу быть инструктором. Инструктором хорошо, но нет офицеров. Ладно, буду командиром взвода. Да, старый, да, это неправильно, но надо так надо, иду командиром взвода.

Я пошёл в августе 2014 года на войну в должности командира разведывательного взвода, разведывательной роты, попал на телеэкраны, стал телезвездой бригады. Сначала принял участие в печально известном вхождении нашей роты под Иловайском, это уже разгар кризиса, 27-28-го был бой, рота была не готова к ведению боев в таких условиях, так быстро невозможно было людей приготовить. Она была разбита, в основном артиллерией. Были допущены ошибки командованием.

Я до упора пытался вытягивать связистов. Там были связисты, минометчики, колонна смешалась, БТР сгорел, слава богу, успел снять ребят буквально за минуту до того, как стало понятно, что всё. Дал команду «от машины». Сейчас опять же можно посмотреть в YouTube: красивый перекресток в Новой Екатериновке, стоит разбитый БТР, разбитые машины. Вот оттуда с ребятами ушел, ушел чисто, без потерь. Потом в течение суток отошел от места боя, ходил по округе, собирал бойцов, выводил сначала на Комсомольский, а потом на Волноваху. Получилось туда и обратно. Уже 1-го числа мы были в бригаде, ребятам дали пять суток отпуска. Надо отдать должное, опять же разведка, все добровольцы, все люди с ещё советской подготовкой, нас называли «возрастная разведка», средний возраст хорошо за 40. Нам дали время подготовиться, в октябре мы зашли под Счастье. Отвоевал под Счастьем полностью осеннюю кампанию 2014 года до второго перемирия. Удержали Счастье, окружение противника не получилось.

Это война, сегодня они нас, завтра мы их. Вот здесь люди в этой каше, человек уезжает домой отдохнуть, приезжает полностью деморализованным. Там люди ходят, машины ездят, все светится, ночные клубы, рестораны, им ничего не надо, у них войны нет. Говорю: ребята, разве вы не за то, чтобы у них войны не было? Для меня это нормально, у людей это вызывает шок. Приехали военные психологи, начинают задавать наводящие вопросы: страшно, не страшно, боишься, не боишься, что вам снится, как вы спите. Хорошо сплю. Я сплю, потому что я не знаю, сколько у меня будет времени спать завтра. Сел и сплю. Ничего мне не снится, я спать хочу.

Почему пошел на войну? Первый мотив: как это так, на нас напали. Пытаются представить как гражданскую войну—не смешно. Потому что под тем же Иловайском работали офицеры российские, части российские. Наши офицеры из штаба ездили для ведения переговоров. По месту никто не скрывал с той стороны, с кем мы воюем. Может быть, думали, что для нас это страшно. А второе, когда в событиях, предшествующих войне, начал понимать, что надо учить людей, иначе будут потери. Патриотизм — это мой дом, я тут живу, я хочу, чтобы здесь было хорошо. Кому нужно, чтобы тобой правил бандит Янукович, чтобы тебе было стыдно. У меня есть страна. Украина как страна мне очень нравится. Город Харьков нравится, все говорят — Киев, Одесса, но Харьков абсолютно сказочный, своеобразный, сохранивший свой колорит город. Одесса не сохранила, Одесса уехала на Брайтон, а Харьков не уехал, Харьков остался Харьковом. Харьков переварил очень много людей приехавших, переварил донецкую эмиграцию, пережил отъезд активной части горожан в Киев и при этом остался Харьковом. Вот это и есть патриотизм – это мое. Украинцы мне понятны. Россияне, русские, – там много всех.

Смешной случай: война идет в прямом эфире, 2014 год, стоим чуть-чуть в тылу. Ты отработал сутки-двое, вернулся на базу, включаешь телевизор, а там все классно, идут 12 каналов, два сепарских, Луганск-24, какой-то еще Луганск ТВ, 11 каналов российских, причем самых злобных: «Звезда», «Life», «Россия-24». И вот только произошло, только отработал, включаешь телевизор и тебя, вот эти события показывают в новостях. Ты эти новости послушаешь неделю, сам себе врагом станешь, потому что не понимаешь, о чем говорят. Потому что совпадают время, место и обстрел. При этом с какой стороны стреляли, кто стрелял, куда, кого убили, все с ног на голову. Самое интересное в этом вранье, что там вранье с первого до последнего слова. Реально над этим сначала смеялись, потом начинало раздражать. Вот это понимание, что мы живем в разном информационном мире. Когда ты далеко, ты не понимаешь, кто врет—это самое тяжелое, когда разговариваешь с теми, кто смотрит интернет, смотрит обе стороны. Я говорю: ребята, извините, так не бывает. Если я нахожусь там, я знаю, что происходило на самом деле, а потом смотрю в российском телевидении картинку, которая ложь на 99,9%, я не верю, что в других случаях это не так. В то же время, когда я смотрю наше телевидение, я понимаю, что где-то пытаются приукрасить, где-то журналисты не понимают, о чем они разговаривают, потому что приезжают абсолютно гражданские люди. В целом пытаются сказать правду.

Ребята, которые отслужили по третьей волне, те, кому становится совестно, что свои воюют, а они дома, возвращаются в армию. У меня воевал великолепный парень, тоже харьковчанин, геолог по профессии, не служивший вообще, что для моей роты исключение, не окончивший военную кафедру, то есть человек сугубо гражданский, которого я готовил с нуля. При этом в первом страшном бою 27 августа 2014 человек действовал так, как будто он санинструктор. Он вытащил наших, перевязал, вытащил всех пехотных, организовал эвакуацию. Я потом говорю: ты первый раз, первый бой, вообще человек не военный, я за тебя переживал. Дмитрий Владимирович, говорит, я уже до этого следил за тем, что происходит, понимал, что будет жопа, когда жопа началась, надо выбираться, надо выгребать. Я соответственно штатному расписанию в жопе и действовал. Вот такие люди вытягивают войну. Самое тяжело на войне— ответственность. Если ты ошибся, то могут погибнуть люди, твои люди. Ты за них отвечаешь, ты их готовишь, ты их ведешь в бой, ты их должен вывести. За себя лично я не боюсь.

Стало понятно, что все это надолго, что Россия не отступится, что нас попытаются сломать. Сдаваться неправильно, а если не сдаваться, надо учиться жить, как живет Израиль, когда рядом противник, которого ты не можешь победить окончательно, от которого надо просто отбиваться, каждый раз отбиваться так, чтобы каждый следующий раз он три раза думал перед тем, как лезть. Война — это работа с повышенным риском, ты воюешь с минимальным ущербом для себя, с максимальным для противника. Первый вопрос любых вышестоящих командиров: какое училище заканчивал? Я говорю: никакое. Харьковский авиационный институт. Сразу смотришь в глаза — у людей разрыв шаблонов. На войне каждый стоит не столько, сколько у него звездочек, а что он умеет, что он может, как он себя ведет. Как только активные боевые действия закончились, надо отдать должное командованию бригады, меня перевели на должность инструктора в отделение боевой подготовки. Я уже с марта 2015 готовил бойцов. Пока не закончится война, надо готовить ребят, надо учить людей. Мы – динозавры на войне, я о тех, кто выросли в Союзе, кого готовили, и вот приходят эти новые дети, выросшие в компьютерном мире. Один из этих детей получил Героя Украины за то, что сжег четыре вражеских танка, более 20 грузовиков, фактически разнес роту одним танком, которым он командовал, заслуженно получил Героя. К сожалению, этот мальчик сейчас ранен, даст бог, чтобы все было нормально, чтобы он вернулся. Или командир взвода с Западной Украины, мальчик, окончивший училище, хорошо командовал, стал ротным, вырос на войне. Помню его первую ночь на передовой. Тогда еще очень плохо с наблюдением было, всего несколько тепловизоров, там был пограничный пост рядом, пограничники оставляют стационарные тепловизоры. Ребята в тепловизор наблюдают за противником через речку. Рядом мои, волна общая, пехоту слушаем и вдруг в эфире полный сюр. Выходит командир взвода на штаб батальона и говорит: не розумiю, у меня на экране гномы носят дрова. Сначала полный шок, и потом хохот, мы понимаем —там бобры. Бобры носят бревна. Но реакция этого ребенка, выросшего на фэнтези, на играх—«гномы носят дрова». Ребята, которые не могут снять автомат с предохранителя, для которых бобры—это гномы. На этой войне страшно смотреть на неподготовленных. Осень, зима 2015, передовая, работа с ребятами прямо в окопах, за окопами, перед окопами, между окопами. Потому что одно дело обучать на полигоне, в тылу, даже если берешь подразделение, выводишь его в ближний тыл, учишь, натаскиваешь, но другое дело, когда они возвращаются на ноль, на передок. Если не пойти рядом, не показать, как правильно, тебе никто не поверит. Один из способов учить, старый как мир, — делай, как я.

Далее в программе:

«Наши современники».

Вспоминают ветераны НКВД.

«Мои любимые пластинки» с актёром, театральным режиссёром Cаидом Баговым.