Это было самое начало нулевых и самое начало моей журналистской карьеры в Калининграде. Я гулял по городу с девушкой, и мы догуляли до пустыря в центре города, где в связи с каким-то праздником открылся передвижной луна-парк – карусели всякие, "американские горки" и прочее. Это действительно было самое начало моей карьеры, я был юн и не очень умен, мне только что выдали то, что теперь принято называть пресс-картой, а тогда было красным удостоверением-корочкой наподобие милицейского. Меня интересовало, до какой степени эта корочка делает меня человеком с какими-то особыми правами, которых нет у остальных, и эти карусели показались мне отличной возможностью испытать действие корочки. Не помню, сколько стоил билет, потому что я его не покупал, но, размахивая удостоверением, подошел к карусельщику и сказал, что я пресса и что меня и девушку надо пропустить бесплатно.

Карусельщик не возражал и только спросил (наверняка просто чтобы что-то спросить): "И что, ты прямо про нас напишешь?" И я, конечно, ответил, что напишу, я же пресса. И на следующий день я как честный человек отправил редакционного фотографа к каруселям, он их пофотографировал, а я написал маленький репортаж, что так и так, в нашем городе до конца осени гостит настоящий луна-парк, как в лучших городах Европы во время праздников и ярмарок, карусели отличные, я проверял. Заметка вышла, а на следующий день (вообще такое бывало редко) на редакционную планерку зашел владелец газеты, который что-то важное рассказывал, а уже на прощание спросил про вот эту заметку о каруселях – это же реклама, ее же карусельщики оплатили через рекламный отдел?

Я честно ответил, что нет, никто ничего не оплачивал, я просто сам ее написал, потому что важное городское событие, таких каруселей у нас еще не было, пусть все читают и приходят кататься. Владелец явно удивился и спросил уже осторожно, тем тоном, каким разговаривают с больными людьми, дали ли карусельщики что-нибудь за эту заметку хотя бы мне. Я честно ответил, что да, дали покататься на каруселях; всем стало смешно, мне тоже, и я понял, что скандала не будет, но больше так делать, пожалуй, не надо.

Эту историю я так хорошо запомнил, потому что это было первое мое знакомство – слава Богу, такое вполне детское, ученическое и потому безболезненное, – с культурой, как это теперь называют, нативной рекламы. Мне теперь кажется, что это был момент, когда я резко поумнел, узнав, что быть заподозренным в "джинсе" очень неприятно, и таких ситуаций нужно избегать, даже жертвуя возможностью бесплатно покататься на карусели. До сих пор, по-моему, существует мода на какие-то специальные журналистские корочки, по которым за границей бесплатно пускают в музеи. Ничего про них не знаю и за музеи всегда плачу сам; возможно, всему виной как раз тот случай с луна-парком.

Сейчас, спустя много лет, я понимаю: главное мое везение тогда заключалось даже не в том, что моя история с каруселями не вызвала скандала, а в том, что к моему приходу в этой редакции уже существовал какой-то сложившийся порядок в этих делах. У меня вообще не было возможности поработать в анархической редакции, где все всем заносят, и каждая вторая статья заказная. Впрочем, я не уверен, что такие редакции существовали у нас когда-нибудь вообще: слабо представляю себе редактора, готового закрывать глаза на журналистскую коррупцию даже в условиях дикого рекламного рынка и всеобщей продажности. То есть речь сейчас даже не о серьезных деловых газетах, запрещающих журналистам ездить в пресс-туры и принимать подарки дороже ста долларов, но даже и о самых помоечных изданиях, по поводу которых сразу понятно, что "джинсы" в них много. Даже если ее много и если она поставлена на поток, то все равно в большинстве случаев это будет не такая модель, когда кто-то подкупает журналиста, а, пусть и нелегальная, но система, в которой подкупают прежде всего главного редактора. Такая уже не совсем анархия, а просто зачаточная стадия развития нормальной редакции с нормальным рекламным отделом. Я даже помню как минимум одну газету, в которой в конце нулевых был целый зам главного редактора, ответственный именно за "джинсу" – ему приносили деньги в чемоданах, и он отвечал за то, чтобы оплаченные этими чемоданами публикации не слетали с полос в последний момент.

У нас в Калининграде такого редактора не было, но практика написания рекламных текстов в рубриках типа "Событие" или "Точка зрения" сотрудниками редакции была вполне устоявшейся. Мы писали репортажи с открытия каких-нибудь магазинов или с модных показов, брали парадные интервью у воротил местного бизнеса, а нам за это рекламный отдел выплачивал гонорар, значительно превосходивший обычные редакционные гонорары. Без этих рекламных доходов прожить на чистые журналистские заработки просто не получалось в принципе. "Нормальных" гонораров мне хватало лишь на еду и на алкоголь, а книги и одежда – это уже только реклама. И вот ты так работаешь, газета выходит, и на ее полосах вперемешку твои какие-нибудь проблемные очерки о жилищно-коммунальных безобразиях или о перспективах губернаторских выборов, а рядом под твоим же именем – открылся новый ресторан, заходите пообедать.

Мне в этом виделась наша провинциальность, я говорил, что представьте, как это: вот по телевизору "Итоги" с Евгением Киселевым, а после них тот же Киселев рассказывает в рекламном сюжете, что в Москве продается элитный керамогранит, неприлично. И довольно быстро я выторговал себе право подписывать рекламные тексты каким-нибудь псевдонимом, чтобы свое настоящее имя беречь. Не было сомнений, что это стыдный заработок, пусть и необходимый – ты же, в конце концов, в эту профессию не только за деньгами пришел, а писать только за деньги вредно для идеалов и для ценностей. Я уехал в Москву в 2003 году, а потом впервые приехал в Калининград уже в гости, будучи репортером престижнейшего "Коммерсанта". И, листая свою родную газету, увидел текст своего приятеля, озаглавленный "Единая Россия" – партия национального успеха", – и подумал, что вовремя я свалил.

В Москве мне тоже повезло сразу попасть в ту среду, в которой заказные статьи считались преступлением и карались увольнением. По сравнению со всем московским журналистским миром это беззаказушное пространство было маленьким, но, видимо, оттого и вызывало дополнительный корпоративный патриотизм. Помню, как меня впечатлила статья тогдашнего владельца "Коммерсанта" Бориса Березовского о деле ЮКОСа, опубликованная в рубрике "Комментарий специалиста" с пометкой "на правах рекламы". Сейчас, годы спустя, я, наверное, уже не решусь сказать, что тогдашний мир серьезных московских газет был полностью свободен от журналистской коррупции. В ситуациях, когда отношения журналиста и ньюсмейкера (а чаще даже не ньюсмейкера, а пиарщика) делаются слишком доверительными, их некоррумпированность доказывается только честным или нечестным словом журналиста, и возможности для коррупции есть всегда.

Журналистов, живущих не по средствам, я видел, и могу только догадываться, какой была их подработка, но при этом точно знаю, что если бы тогдашний главред "Коммерсанта" Андрей Васильев или ушедшая недавно из "Ведомостей" Татьяна Лысова узнали о факте успешного подкупа, карьера такого журналиста закончилась бы сразу. И, видимо, сам по себе факт этой неоднократно проартикулированной угрозы был настолько сильным, что он позволял избегать даже невинных соблазнов. Однажды я писал про какой-то конфликт, связанный с недвижимостью, и один из его фигурантов, когда я пришел брать у него интервью, протянул мне коробку с новым мобильным телефоном: нас могут прослушивать, так что давайте дальше будем общаться только по этому проверенному телефону. Я в ужасе отдал телефон дарителю – нет уж, нет уж, у нас так не принято, – и на всякий случай вообще не стал писать на тему того конфликта, чтобы, например, если тот дядька вдруг еще кому-нибудь дарил телефоны, другой одаренный не подмигнул бы мне понимающе, мол, знаю, почему ты про него написал, у меня так же было.

Заказуха в своей редакции – безусловное преступление. А в чужой? В свое время, находясь, скажем так, в наихудшей за все годы моральной форме, я совмещал работу в "Эксперте" с подработкой в одном кремлевском "аналитическом" фонде, который разместил три мои большие статьи в "Известиях". Слабо представляю, как это происходило технически, но те тексты, которые я вечером сдавал фондовскому начальству, наутро выходили в "Известиях", и выглядело это вполне внушительно. Кто и как коррумпирует чужую газету, меня действительно не интересовало, а по поводу всего остального объяснения для собственного успокоения у меня были вполне убедительные: все, что я писал в тех статьях, совпадало с тем, что я думал на самом деле, а если так, то какая разница, как и где это публикуется? Я и сейчас эту разницу не могу сформулировать, но точно знаю, что она есть. По крайней мере, сегодня, когда я читаю объяснения авторов одинаковых колонок про Навального, которые пишут, что им никто ничего не заказывал, и они действительно давние и последовательные критики Навального, то примеряю их оправдания на себя и понимаю: если бы мне пришлось так оправдываться сейчас, когда мне под сорок, я бы не выдержал и, не знаю, расплакался бы от стыда.

Тексты часто бывают сильнее и умнее их авторов, заказные тексты – всегда сильнее и умнее тех, кто их пишет. Заказной текст устроен так, что в нем всегда даже не между строк, а поверх их написано огненными буквами, что этот текст инициирован и оплачен заинтересованной стороной. И это даже не вопрос репутации, это вопрос кармы, метафизики. Однажды поверив, что у тебя есть право торговать своим мнением, ты совершишь над собой необратимое насилие и навсегда останешься его жертвой.

Олег Кашин – журналист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода