Одноклассницы долго косо смотрели на Марину, а потом подловили ее на улице и избили. Девочка пришла домой, но кровь скрыть не сумела. Родители кинулись к телефону, но Марина попросила никому ничего не говорить. Втайне от девочки те все-таки обратились к завучу школы. Но она сказала: "Мужиков бы завели и не маялись дурью".

Это история двух женщин с ребенком, однополой семьи из Новосибирска. Им пришлось сменить две школы, но ситуация не менялась: как только одноклассники 15-летней Марины узнавали через соцсети, что у нее есть мама Женя и еще одна мама – Юля, начиналась агрессия. С ней не разговаривали, классные руководители направляли ее к школьным психологам, учителя занижали оценки. А однажды к ним домой пришла сотрудница органов опеки. Причину появления она объяснить не смогла, потому что семья всегда была благополучной. Женщины поняли, что дело идет к изъятию ребенка под любым предлогом. И практически сразу после этого визита семья уехала в Швецию.

Как и многие другие, эта история не попала в интернет и полицейские сводки. Потому что это раньше над лесбиянками только посмеивались. Сейчас они – идеальный объект для травли, особенно, если у них есть ребенок.

"Второго ребенка в этой стране я рожать не буду!"

Аня живет с девушкой Сашей, две феи-блондинки. У них длительные отношения, дай бог каждой семье. Но в вопросе ребенка Аня категорична – нет: "Я не могу справиться с гомофобией по отношению к себе. А как с ней справится ребенок?"

А вот Мария – известная среди ЛГБТ активистка. Яркая, уверенная в себе. И очень непривычно сегодня слышать, как она замыкается, если с ней заговорить про сына: "Сегодня быть лесбиянкой, как раньше – евреем. Бьют не по паспорту, бьют по морде."

– Сыну сейчас 13. Он задавал в свое время какие-то вопросы по поводу двух мам в доме, но это было давно. Я объяснила ему в словах, которые мог воспринять человек его возраста, – рассказывает Мария. – Но тогда было свободней. Мне было как-то поспокойней говорить об этом. Я не давала ему указаний, что в "общественных местах не говори об этом, не рассказывай никому" или еще что-то. Но после выхода закона появилась опасность взаимодействия с органами опеки, и я попросила его не распространяться о нашей жизни. Он все понял. Может, конечно, и нет реальной опасности, но мне бы не хотелось это выяснять. А раньше я ничего не боялась. И, разумеется, следующего ребенка я не буду рожать в этой стране!

"После выхода закона" – речь идет о законе "О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию", в который в 2013 году была внесена ст. 6.21 "Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних". В ней говорится о "распространении информации, направленной на формирование у несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных установок, привлекательности нетрадиционных сексуальных отношений, искаженного представления о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных сексуальных отношений".

ЛГБТ-семьи называют этот закон водоразделом. Потому что сразу за ним полетел законопроект, чтобы основанием для лишения родительских прав стало "наличие факта нетрадиционной сексуальной ориентации родителей или одного из них". А в 2015-м появилась инициатива штрафовать мужчин-геев за каминаут. Обе инициативы остались лишь на словах, но практически сразу начались физические акции по "перевоспитанию" геев.

– Когда мы только беременели, то тогда казалось, что общество все спокойнее и спокойнее относится, – вспоминает Ольга, сыну 6 лет. – Не то чтобы "любим геев", но было важно, какой ты человек, какой специалист. Как и во всем мире. Это было еще в 2010 году. Многие друзья задавали вопрос: "Как вы рискуете рожать?" Я говорила: "Вы же нормально на это смотрите? А уж когда ребенок подрастет, все вообще будет прекрасно!" Но как-то мы р-раз – и начали откатываться назад. Хотя еще в 2013 году никто не верил, что закон примут, настолько абсурдным это казалось.

– После принятия закона началась массовая истерия, – согласна Елена, сыну 5. – Я это называю "наносная гомофобия". Все эти высказывания, что геев надо убить, а детей им нельзя доверять – на самом деле, всем глубоко наплевать. У людей куча своих проблем. И если сейчас СМИ потратят месяц и будут освещать гомосексуалов в положительном свете, у нас кардинально все изменится. Но мы – удобный общий враг.

Дочери Наташи четыре года, рождение девочки как раз совпало с "новым трендом".

– Все началось после Болотной, когда власти включили пропагандистскую машину. И люди, которые до этого относились к ЛГБТ весьма лояльно, – например, наши соседи, умные, вроде, думающие люди, – даже они через год пришли к нам в гости, и началась эта тема, что геи – больные люди, которых нужно лечить и изолировать. Они говорили штампами из телевизора, – говорит Наташа.

В марте 2017 года Наташа и Оксана с дочерью уехали из России.

"Приходит домой опека, и начинается маразм"

Ольга говорит, что у нее – классическая лесбийская семья: вместе 15 лет, вместе принимали решение родить ребенка.

– Моя жена принимала роды, перерезала сыну пуповину. Про нас можно было снимать американский фильм про ЛГБТ-семью. Но потом все изменилось. Вот сейчас я бы не рискнула в России рожать ребенка. О втором и речи быть не может! Это стало ощущаться на бытовом уровне, среди тех людей, с которыми общаешься каждый день. Меня зацепить сложно, потому что я живу с открытым лицом, не скрываю свой ЛГБТ-статус. И сын дверь в садике открывает и говорит: "У меня две мамы". Правда, мы, как и все, говорим, что одна мама – крестная. Так все говорят, все подстроились под текущую ситуацию, а социум это принимает. До поры до времени, конечно, пока не появится какой-то конкретный идиот и не испортит нам жизнь.

Ольга говорит, что боится школы. Сейчас сыну все равно, но там он встретится с терминологией, и ему будут объяснять, что его семья – "социально неравноценна".

– С опекой мы не встречались, тут у нас все хорошо. А бывают просто жуткие истории, когда родственники подают в суд, чтобы отобрать ребенка. В этом году было несколько таких попыток, не меньше десяти случаев. До суда пока никто не дошел, но ситуации тяжелые: детей натравливают против матерей.

Ольга – директор Московского ЛГБТ-комьюнити-центра. По ее данным, в Москве есть группа, которая объединяет семьи с детьми. Ходит на встречи группы пар 30-40, и уже есть идея написать о них книгу.

– Семьи с детьми – это очень закрытая и самая уязвимая изо всех ЛГБТ-групп в России, – говорит Ольга. – Они очень изолированы. Многие сами не понимают значения этого нашего дебильного закона о гей-пропаганде. Каждая вторая семья считает, что она нарушает этот закон, потому что они живут вместе с ребенком!

Есть семьи и с приемными детьми. Они – самые проблемные, потому что боятся больше всех. Как правило, они не водят детей в обычные сады и куда-то на люди, где ребенок может проговориться. Только няни, только частные садики, где никто не лезет в чужую жизнь.

– Опека же приходит в приемные семьи прямо домой, – рассказывает Светлана, приемная мама 5-летнего мальчика, – и начинается маразм. Вторая женщина просто уходит из дома на время проверки или представляется родственницей. Мы бы сейчас, в 2017 году, не стали усыновлять. Ты берешь ребенка в семью, тратишь на него свои эмоции, время, деньги. И в ответ получаешь осуждение, упреки, что "лучше пусть будут с алкоголиками, чем с извращенцами". И ты все это слушаешь и скрываешь. Радость от появления ребенка омрачается огромным давлением. Вот муж с женой усыновляют: у них процесс адаптации, но есть центры, в которых помогут его смягчить. А у гомосексуальной семьи нет возможности получить помощь. Наоборот: узнают – тут проблемы и начнутся. И тебе совсем некуда обратиться! Все заканчивается изоляцией, многие расстаются, потому что это сложно – так жить. Вообще, очень давит, что вы – не семья. Когда гетеросексуалы берут ребенка, они могут втроем пойти куда угодно, они семья. А гомосексуальная пара понимает: в поликлинике, детском саду, при соседях – для всех они подруги. То есть это ребенок только одной женщины. А вторая так, в гости пришла. Это давит, что ребенок не общий. И те, кто понимает, что вечно скрываться ненормально, выбирают два варианта: наплевать на все, как мы, или эмигрировать.

"Уехав из России, я даже спать стала спокойнее"

Наташа и Оксана вместе 10 лет, их дочери было полгода, когда приняли закон.

– Мои родители до сих пор обо мне не знают, – говорит Наташа. – Каминаут как-то не получился, и мы с Оксаной уже 10 лет скрываем факт наших отношений. Для родителей я – несчастная мать-одиночка, а Оксана живет у меня и помогает, потому что ей жить негде.

Еще до рождения Даши были эпизоды, когда люди из общего круга, узнавая о нашей ориентации, уходили. На это начало угнетать как раз после рождения дочери. Я-то ладно, я – биологическая мать, мне легче. Но Оксана, которая всегда была мне поддержкой и моральной, и материальной, она всегда была очень уязвима, потому что, по сути, не имела к нам отношения. Для всех окружающих и моих родителей Оксана была просто подругой. А это же как отцу и мужу говорить, что он – посторонний мужчина для ребенка.

Потом был шок, когда появился законопроект об изъятии детей из ЛГБТ-семей. Это нас сильно испугало, мы стали перебирать программы по обучению в других странах, страны, бюджеты.

Дальше начался детский сад. Однажды Дашу забирала Оксана, и та сказала: "Моя мама пришла!" Воспитательница сказала, что двух мам не бывает категорически, а Даша яростно защищала версию, что "Мама! Мама!" Я поняла, что она в садике вообще много про нас рассказывает. А я начинаю в таких ситуациях сжиматься, сразу стыд. Как будто ты воруешь каждый день или скрываешь, что сделал что-то нехорошее. Существуешь вне законности этой страны. У меня начался невроз.

А потом Оксану уволили. Она открылась своей руководительнице, и та устроила ей на работе невыносимые условия. И если раньше мы только собирались, то тут рванули и весной уехали в Испанию.

– А в Испании к вам относятся как к семье?

– Конечно! Я только тут поняла, под каким давлением была в России. Когда в другую страну приезжаешь, то сначала не можешь эту пружину отпустить, сказать о себе правду. Предохранитель работает. Но сейчас более-менее пружина расслабляется. Нас тут действительно воспринимают как семью, и Оксана сказала, что она в Россию не вернется. Ведь пока дочь воспринимает нас как любящую семью и не задает вопросов. А через год она их задаст, и дома я бы встала перед выбором. Или соврать, как обычно, что мы подруги, и врать пожизненно. А обман ведь вскроется! Или сказать правду, но попросить об этом молчать. И я даже не знаю, что хуже, потому что общество в России будет давить на ребенка все равно. И она будет воспринимать свою семью как патологию.

А в Испании все не так. Здесь мы защищены законом. Конечно, в каждом обществе есть гомофобия. И в Испании. Разница в том, могут ли твоего ребенка еще и безнаказанно оскорбить. Здесь я спокойна. Свалился груз ежедневного вранья. Он остается в переговорах в скайпе с мамой, с теми в России, кто не в курсе. Но здесь окружающим мы можем говорить всё. Я тут даже спать стала спокойнее.

Мы всегда считали себя полноценной семьей и добропорядочными гражданами своей страны. Но сейчас в России наша семья стала считаться преступлением. Мы не имеем права говорить своему ребенку правду о наших отношениях. А если говорить, то обязаны добавить, что наш образ жизни неправильный. Но это не так! Мы достаточно рано осознали свою гомосексуальность. Я – в 10 лет, Оксана – в 13. В тот период у нас не было никаких источников, где бы мы могли почерпнуть знания о гомосексуальности в принципе. Мы росли в нормальных советских семьях. Гомосексуальность была, есть и будет как часть природы, с которой человек рождается. Это не выбор!

Вот наша дочка с раннего детства – девочка-девочка! Любит куколки, дочки-матери, наряжаться. В три года влюбилась в мальчика из садика. А мы… Мы не ноем о том, что нашу "извращенную форму семьи не принимает общество". Мы – нормальные порядочные люди, но со своими особенностями. И эти особенности – не наш выбор. И мы так же хотим жить, любить, создавать семьи, рожать и растить в любви и заботе детей, как и вы.

– Все самые большие страхи женщины, живущей в однополой семье, связаны с повседневными вещами: садиком, школой, учителями. Страх, что ребенка заберут из семьи – он постоянный, – говорит психолог Валентина Лихошва. – А вместе с этим – страх, что однажды надо будет поговорить с ребенком, объяснить ему, почему у него две мамы и что общество считает это ненормальным. Получается не только собственная двойная жизнь, но и вовлечение в нее ребенка. И этот стресс меньшинства, который есть у родителей, автоматически передается "по наследству" ребенку. Поэтому так высоки риски и психосоматических болезней, и депрессий, и потом тяжелейших подростковых кризисов.

По словам психолога, у ребенка же сопротивляемость обществу минимальна. И если у родителей и окружения есть ощущение неправильности происходящего, давления и травли со стороны общества, то ребенок переносит все это на себя.

– Он с дошкольных лет живет с чувством вины, стыда за свою семью, за себя, с постоянной моделью сокрытия своих истинных чувств и недоверием к миру, – объясняет Лихошва. – Закон не просто наложил стигму на плечи родителей, появилась внутренняя самостигматизация. Теперь сами однополые семьи часто разделяют мнение, что неправильно воспитывать ребенка в однополой семье. И получилось усиление круговорота травмы в природе. Что такое закон о пропаганде? Если у меня однополая семья, я автоматически пропагандирую собственного ребенка. И семьи мгновенно ушли в глубокое подполье, сочиняя легенды о том, что "у моей подруги десятый год идет в квартире ремонт, и поэтому она живет у меня". Для общества это – социально-приемлемая модель. Но она не дает ощутить полноценной жизни самому ребенку. Потому что если ты можешь дома назвать маму мамой, а, выходя в общество, не можешь этого делать или должен это как-то пояснять, это очень травматично для развития ребенка.