Этим летом была уволена вся балетная труппа консерваторского театра в полном составе, во главе с ее руководителем, известным хореографом Олегом Виноградовым.

Театр Петербургской консерватории появился более полувека назад, его балетную труппу создавал один из ведущих хореографов ХХ века Федор Лопухов. Уничтожение балетной труппы единственной в мире консерватории, имеющий свой театр, – не единственная проблема этого учебного заведения. Об этих проблемах, тесно связанных с общим отношением к культуре, сложившимся у российской власти, мы говорим с известным петербургским композитором, народным артистом России, академиком Российской академии образования, профессором Петербургской консерватории Сергеем Слонимским, музыковедом, профессором Петербургской академии культуры Раисой Слонимской и председателем Союза композиторов Петербурга, профессором Петербургской консерватории Григорием Корчмаром. Наш разговор происходил на берегу Финского залива, в Репино, в Доме творчества композиторов.

– Сергей Михайлович, первый вопрос к вам – как вы считаете, что происходит с консерваторией? Это разгром ее театра?

– Затянувшийся ремонт… Нам еще три или четыре года назад, при прежнем ректоре представили руководителей фирм, занимающихся ремонтом, и эти люди нам сразу не понравились. Мы настаивали, что ремонт надо делать так, как в Московской консерватории, не закрывая ее, а поэтапно, этаж за этажом. Но эти люди уперлись как бараны и не согласились, а через год их сняли. Новое руководство ремонтных работ объявило новые сроки – до середины 2019 года, вместо начала 2017-го. Вот театр и не может функционировать, потому что здание до сих пор не отремонтировано.

– А как вы смотрите на увольнение балетной труппы?

– Олег Виноградов – наш крупнейший балетмейстер, и то, что его не приглашают ни в один театр города и страны, – это позор. Это просто смешно, что он ставит свои спектакли где-нибудь в Астрахани, в Улан-Удэ и что его фамилию вычеркивают даже там, где он, скажем, автор либретто. У нас в стране личные счеты настолько воспалены, что работать почти невозможно.

На самом деле происходит вот что: у нас считается, что есть один дирижер, один пианист, один скрипач, один виолончелист, и если их осыпать наградами и деньгами, то с серьезной музыкой все будет в порядке и все должны быть довольны. И дальше можно посылать деньги в Сочи, в Луганск, в Сирию. Я не против, но ведь серьезная музыка не состоит из одного дирижера, одного пианиста, скрипача и альтиста – в огромной стране это очень большое число музыкантов. И у нас есть две консерватории, наша и московская, и у них должен быть особый статус, обеспеченный финансово. Я лично всем доволен, претензий у меня нет, я патриот своей страны и своей консерватории, я не являюсь иностранным агентом, лето провожу в Репино, за границу не езжу, потому что по натуре я Обломов. Но за державу обидно!

– Григорий Овшиевич, а вам увольнение балетной труппы театра консерватории кажется чем-то из ряда вон выходящим или рядовым событием?

– Событие экстраординарное: увольнять скопом 80 человек, расформировывать целое отделение театра – я такого не припомню. Причины мне неизвестны, но сигнал очень плохой. Если это начало разгрома театра, то это очень обидно: театр консерватории – театр с историей, с большими традициями, и он очень нужен людям. Я сам, когда мне было десять лет, приехав из другого города, впервые посмотрел оперу именно в этом театре. Это замечательная школа для будущих оперных певцов. Да, в Мариинском театре есть Академия молодых оперных певцов, но кто сказал, что две такие организации не могут существовать параллельно?

В этом театре всегда было много современной музыки, много детских спектаклей. Несмотря на ужасающие условия, в которых сейчас существует театр, его хор в прекрасной форме. Сейчас тяжелое время, и нам надо сохранять то, что было, то, что есть. Я в этом смысле жуткий консерватор: ведь на месте разрушенного ничего путного не растет.

– То есть у вас есть подозрения, что увольнение коллектива балета может стать началом конца всего театра?

– Это театр оперы и балета – что же, теперь он будет называться театром оперы? Да и любой оперный театр всегда обязательно включает балет, так что это очень тревожный симптом.

– Раиса Николаевна, вас тоже тревожит ситуация, возникшая в консерваторском театре?

– Да, это очень болезненная тема, тем более что многие современные театры и течения берут истоки именно в консерваторском театре. Там начинался театр Эйфмана, он вырос из их студии, я ходила на все их репетиции, когда Эйфман ставил своего "Икара" на музыку Чернова именно на сцене этого театра. Премьеры, открытия, зарождение новых талантов, появление новых имен – это самое ценное, что надо беречь и развивать. А если оно губится, то чего можно ожидать в дальнейшем?

– Сергей Михайлович, вам тоже кажется, что театр может погибнуть? И, в таком случае, что это значит?

– У нас такое неблагополучное положение, что никогда не знаешь, будет ли зарплата служащим самой консерватории – об этом и надо говорить, прежде всего. Профессорам зарплату платят, сколько могут, у меня претензий нет, но вот у нас есть концертный отдел, который замечательно работает, библиотека, где недавно обнаружили неизвестное сочинение Стравинского, рукописный отдел, есть лаборанты, без которых мы не можем работать, и они-то получают жалкие гроши – раз в десять меньше зарплаты любого сантехника. И они в любой момент могут разбежаться, а без них вся работа у нас встанет, и это меня беспокоит больше всего.

Да, балетные артисты пожаловались, а мы люди сдержанные, только раз написали президенту и попросили особого статуса для нашей и московской консерваторий. За это письмо получил нагоняй наш ректор Алексей Николаевич Васильев, который хочет как лучше, но на каждое наше критическое замечание в адрес руководства (не консерватории, а выше) почему-то достается ему из Министерства культуры. Я там никого лично не знаю, кроме заместителя министра господина Аристархова, который выступал и обещал хорошие вещи, произвел неплохое впечатление.

Я был знаком со всеми министрами культуры, начиная с Фурцевой, с 1968 года. Единственный министр, с которым я так и не познакомился, это господин Мединский. Ему неинтересно – и на здоровье, я у них ничего не просил и никаких отказов не получал.

Я очень надеюсь, что театр консерватории не станет десятым залом какого-нибудь другого театра и останется при консерватории. Мне хотелось бы, чтобы в будущем там усилили экспериментальную часть, чтобы его афиша не дублировала афиши академических театров. Хотя я понимаю, что там должны готовить молодых артистов к участию в обычных спектаклях.

Ничего постыдного, если в этом театре будет аренда. Ведь чем живет московская консерватория? У них есть большой концертный зал, где выступают не только их артисты и педагоги, но и артисты со всей страны, и за это им идет прибыль, которая обеспечивает рядовых работников консерватории. У нас тоже был такой источник – театр, и если мы его лишимся, это будет несправедливо.

У нас ведь исполнительские факультеты готовят артистов для всей страны, а не только для Мариинского театра или еще какого-то другого. Например, два оркестра нашей филармонии целиком укомплектованы выпускниками нашего оркестрового отделения, и в филармонии это понимают и ценят. А уважаемое руководство страны не в курсе, что в филармонии, и в большом, и в малом зале обычно всегда аншлаг. Я не монархист, но знаю, что император ходил больше на оперы Чайковского, поскольку не любил Римского-Корсакова и Мусоргского, тем не менее, их сочинения шли в Мариинском театре, а не только сочинения главного дирижера Направника, которого Шаляпин, например, вообще не пел.

Мне кажется, кто-то думает, что если перед выборами обеспечить миллионами тех четырех музыкантов, которых я назвал без фамилий, и еще попсу, то вся страна будет голосовать как надо, но это вовсе не так. Скромные люди, наполняющие залы филармонии, не будут никуда писать. Как поет Тимур Шаов,

Дайте Грига, Бога ради!
Дайте, дайте нам Скарлатти!
Но отвечают злые дяди,
Что Скарлатти не в формате,
Что у Грига низкий рейтинг,
Что он нудный, право слово.
Так что будем слушать, дети,
композитора Крутого!

Вы прекрасно знаете, что на основных телеканалах классическая музыка исключена полностью, она звучит только на канале "Культура". А на первых каналах звучит попса или такие плоские шуточки, от которых я в свои 85 лет краснею. И вот в этом я вижу причину наших бед, а не в том, что в министерстве какой-то дядя не хочет нас субсидировать. Они искренне думают, что классическая музыка не нужна населению, а это огромная ошибка. Кто с детства приучается играть Скарлатти, Вебера, Баха, тот никогда не будет террористом, хулиганом, бандитом.

И музыкальные школы у нас все время под угрозой, хотя работают они очень хорошо. И даже оппозиционные СМИ, между прочим, абсолютно равны официальным в своих музыкальных вкусах. Несколько представителей шоу-бизнеса считаются там небожителями, и если они думают, что три ноты, три аккорда и текст, произносимый шепотком и желательно с матерком, – это авангард, то это как раз не авангард, а отстой!

– Григорий Овшиевич, вы тоже видите симптом общей болезни в том, что случилось с театром консерватории?

– Безусловно. И мне хочется очень резко высказаться о Министерстве культуры, от которого мы все зависим. Мы все устали от чехарды, нас постоянно – как и всю страну – держат в состоянии стресса. Я не сторонник СССР, и дело не в колбасе за 2.20, а в том, что придешь в родной вуз – и там нормальная учебная программа, причем очень хорошая, прогрессивная, и она была такая вчера, она такая сегодня и завтра. И результаты были великолепные – наши выпускники имели мировую известность, на Западе всегда завидовали нашей системе, так что же ее постоянно терзать и рушить? Это ощущается во всем – в постоянной чехарде и смене руководства, у нас же за шесть-семь лет сменилось пять ректоров!

Но это еще полбеды – зачем чиновники постоянно что-то придумывают, реорганизовывают, упраздняют? Взять хоть переход к болонской системе – нас же это тоже коснулось. Сейчас и у нас хотят ввести эту систему: бакалавриат, магистратура. Бывают трагикомические случаи. Вот одно из нововведений: теперь к нам в магистратуру может поступать человек, имеющий любое высшее образование. У меня есть очень симпатичная студентка без всякого музыкального образования, и она должна написать диссертацию о музыке! И это только одно из многих безумств.

А потом, зачем держать такой вуз в черном теле? Был период, когда консерватории не на что было купить порошок для ксерокса, а сейчас не на что изготовить нормальную красивую афишу. Это мелочи, но из них складывается общая картина.

И ведь нам для нормальной жизни нужны не такие большие деньги. Мне кажется, в министерстве просто огромный штат, и чиновники ради оправдания своих зарплат придумывают новые системы, разводят дикое количество бумагомарания, что ужасно затрудняет нашу работу. С нами они вообще не советуются, а я все же рискну предположить, что преподаватели консерватории понимают в музыке больше, чем чиновники министерства. И мне жалко нашего ректора – он ведь креатура министерства, должен исполнять все их предписания, но это ведет к недовольству коллектива, кресло под ним может зашататься – и опять все пойдет по новому кругу.

Оставьте нас в покое – обеспечьте хотя бы минимально и не мешайте. Хорошо бы при входе в министерство культуры повесить два плаката из классики: "Не навреди" и "Врачу – исцелися сам".

– Раиса Николаевна, вот Сергей Михайлович говорит, что человек, учившийся классической музыке, не будет террористом и бандитом. А может, он и голосовать не будет по указке? Может, там, наверху думают: тогда уже лучше попса?

– Попса – не новость и не открытие, она была всегда и всегда питалась и питается классикой, серьезной музыкой. У нас в институте есть факультет джазовой музыки, так они специально приходят учиться на классике. С другой стороны, и классика питается попсой – это же как фольклор. Но когда специально насаждается одно и то же, один и тот же примитив из канала в канал, это выхолащивает саму же попсу.

Или вот еще – и Алла Пугачева, и любой сейчас может назвать себя композитором. Но это страшно непростое дело – стать композитором, на это уходит не год, не два, не десять – на это уходит жизнь. Эта профессия нуждается в постоянном совершенствовании – почему же ее не выводить на достойный уровень? Ведь весь мир ориентируется на нашу музыкальную классику, все наши педагоги и артисты имеют колоссальный успех именно за рубежом, приезжают оттуда лауреатами всевозможных премий. Почему же у нас эти успехи нивелируются? Хорошо, что появилось много мест для обучения музыке, но консерватория – колыбель, которая всех питает, и она должна быть на особом месте.

– Григорий Овшиевич, вы явно вспомнили что-то смешное.

– Да, был очаровательный случай с Шостаковичем. Он шел по улице, из подворотни вышли двое забулдыг: слушай, не хочешь распить на троих? Он деликатный человек – согласился. Стали выпивать, они его спрашивают: "А ты кем работаешь?" – "Композитором". – "Ну, смотри, не хочешь – не говори".

– Сергей Михайлович, вы вскользь заметили: хорошо бы консерваторский театр не стал десятым залом другого театра – вы имели в виду "империю Гергиева"? Просто когда так поступили с балетной труппой, невольно думаешь: может, это здание кому-то приглянулось?

– Я ничего не имел в виду, я просто говорю, что все это должно принадлежать консерватории, а не быть перекуплено Мариинским, Александринским или любым другим театром. И уж если говорить о какой-то русской идее, о том, что ценится на Западе, – так это, прежде всего, исполнители классической музыки, в том числе и русской, а не эстрады – на Западе есть своя эстрада, и она будет получше нашей. С Голливудом и Бродвеем нашим мюзиклам все равно не тягаться, а вот наших музыкантов и дирижеров с удовольствием берут в западные симфонические оркестры, они там преуспевают. Значит, мы не зря работаем!

– Григорий Овшиевич, вы с этим согласны? Вы уже говорили о пренебрежительном отношении к консерватории…

– Да, и я сейчас вот о чем подумал – мир у нас как-то перевернулся. Подавляющая часть населения, которая смотрит ящик, слушает попсу, приходит к мысли, что вот это и есть музыка. Спор между попсой и академической музыкой я бы решил очень просто – пусть существует и то, и другое, но для попсы я бы придумал какое-то иное определение, музыкой это считать нельзя. Это касается всего серьезного искусства, не только музыкального – оно само как будто становится оппозицией, как эта нашумевшая еще до выхода на экраны "Матильда", как фильмы Звягинцева, когда художник честно говорит, что думает, и говорит довольно сложным языком. Вот, может, и классическая музыка будет сейчас оппозицией тому, что считается – в том числе и наверху – музыкой.

– Раиса Николаевна, это интересная мысль; вы тоже считаете, что классическая музыка может приобрести оппозиционную окраску?

– Объективно – происходит именно так. Мы вынуждены обороняться и принимать какие-то меры. Уже несколько поколений молодых людей понимают под музыкой именно это – попсу. Все это так навязло в зубах, а планки вообще никакой больше нет.

– Что же подправить в этой консерватории?

– Хотя бы оставить ей нынешний статус – это ведь первая русская консерватория. Ценить национальное достояние и не заставлять консерваторию выживать, завязав ей руки и ноги, не говорить: "вы должны быть на самоокупаемости", отобрав все источники дохода, не проводить всех этих оптимизаций.

– Сергей Михайлович, а что, у консерватории еще что-то забрали?

– Теперь у нас нет зала имени Глазунова – он же был в том самом ремонтируемом здании. Я бы еще проиллюстрировал все это словами Модеста Петровича Мусоргского, которые никогда не цитируются – видимо, не случайно. Он посетил тогдашний мюзикл, оперетту Оффенбаха "Прекрасная Елена" и тут же написал, что аудиторию составляли биржевики – это нынешние олигархи. И сделал такой вывод, что биржа – то есть способ легкого обогащения – вступит в легальную связь с буффом, то есть с легким сочинительством и с канканом, то есть легким развратом, и задушит нас, грешных. Это он написал в 1875 году. Он пророчески видел то, что происходит сейчас, – сказал в интервью Радио Свобода профессор Петербургской консерватории, композитор Сергей Слонимский.