Александр Генис: В этом году Русская Америка отмечает важный юбилей - 75-летие старейшего эмигрантского органа “Нового журнала”. “АЧ” не раз вел диалог с главным редактором журнала Мариной Адамович. Просматривая эти беседы, я вижу, как в них формируется довольно четкое представление о роли и сути Русской Америки в отчественной культуре, политике, жизни. Именно поэтому кажется разумным вернутья к этим разгвором в рамках нашей рубрики “В тему дня”.

Увы, за прошедшие годы положение свободной культуры в метрополии постоянно ухудшается, и это значит, что эмиграции пора готовиться к своей вечной роли - охране и свободной мысли, и свободного слова.

Вот отрывок из нашей беседы с Мариной Адамович, в которой она представляет “Новый журнал” нашим слушателям.

Сегодня у нас в гостях Марина Адамович, главный редактор старейшего русского литературного издания в Нью-Йорке - «Нового Журнала». Марина, вопреки названию, «Новый Журнал» очень старый, у него славная история, не так ли?

Марина Адамович: Совершенно верно. «Новый Журнал» был создан в Нью-Йорке в 1942 году, двумя замечательными литераторами Первой волны русской эмиграции - Михаилом Цетлиным и Марком Алдановым, известным романистом. На самом деле историю «Нового Журнала» нужно отсчитывать от «Современных Записок». Это крупнейший и известнейший литературный журнал русской эмиграции. В свое время французы говорили, что если бы у них был такой журнал, они были бы спокойны за французскую культуру.

Александр Генис: Как Новгород - самый старый русский город, так «Новый Журнал» – самый старый русский журнал. Скажите, какой этап в истории «Нового Журнала» можно считать золотым периодом?

Марина Адамович: Это период, когда главным редактором в «Новом Журнале» был Михаил Карпович. Михаил Карпович - очень известная личность старой русской эмиграции. Он прибыл в США в посольстве Бахметьева, это было посольство Временного правительства, прибыл на пару лет, собираясь вернуться. Но пришлось задержаться. Потом он становится профессором Гарвардского университета, собственно, с него началось изучение истории России, он заложил традицию изучения России, он занимался активно общественной деятельностью и жизнью русской диаспоры, а после войны он становится главным редактором. Он концептуально осмыслил «Новый Журнал», привел туда новых авторов, стал печатать мемуары, в частности, мемуары Гиппиус, Мережковского, Бердяева. Поднялся научный уровень. Он привел очень известного человека, одного из основоположников американской социологии профессора Тимашева - он был заместителем главного редактора газеты «Возрождение» в Париже, в свое время.

Александр Генис: А как складывались отношения «Нового Журнала» с двумя самыми знаменитыми прозаиками эмиграции - Буниным и Набоковым?

Марина Адамович: Замечательно складывались. Несмотря на этот конфликт, о котором все знают, по поводу Нобелевской премии, тем не менее, в первой же книжке «Нового Журнала» присутствует и тот, и другой.

Александр Генис: То есть, Набоков простил Бунину Нобелевскую премию?

Марина Адамович: Ради «Нового Журнала» все было прощено. И надо сказать об особом участии Бунина в судьбе «Нового Журнала», потому что из переписки между Буниным и Алдановым, а они были большими друзьями, мы выясняем, что Бунину принадлежала сама идея возродить «Современные Записки»? Название-то само откуда – «Новый Журнал»? Долго думали, мудрили, а в результате…

Александр Генис: Мы тоже издавали «Нового американца». Я прекрасно понимаю, это слово вертится на языке эмиграции.

Марина Адамович: Что там выдумывать, когда все новое. И он поддержал журнал своими рассказами с первого же номера. Это, собственно, «Темные аллеи».

Александр Генис: Уже за это журнал останется навечно в русской литературе. Что с «Новым Журналом» происходит сегодня?

Марина Адамович: Сегодня жизнь «Нового Журнала» очень интересная.

Александр Генис: Главное, что она продолжается - это самое большое достижение.

Марина Адамович: Мы живы и это удивительно. Все-таки тяжело выживать толстому литературному журналу.

Александр Генис: Посмотрите, что в России происходит с толстыми журналами, что уж говорить про эмиграцию.

Марина Адамович: Мы не коммерческое издание, и у нас все больше и больше новых интереснейших авторов. Это уже новые эмигранты: Володя Гандельсман, Бахыт Кенжеев, Саша Стейсин, очень перспективный молодой автор. Авторы не только старой русской эмиграции, традиционных очагов расселения, а и так называемое Ближнее зарубежье, еще образующиеся русскоязычные диаспоры - они только проходят вот этот путь становления.

Александр Генис: Марина, как вы умудряетесь лавировать между новыми и старыми читателями? Я-то прекрасно помню, когда я приехал, Первая волна смотрела на нас с ужасом, мы были для них варварами.

Марина Адамович: Да, проблемы с языком очень большие, прямо скажем, но не с авторами. Вернемся в 42-й год. Еще в первой книжке «Нового Журнала», в статье от редакции было заявлено кредо журнала, и там было очень четко прописано, что принимаются авторы любых убеждений, сразу оговорюсь - кроме двух идеологий - нацизма и коммунизма. И так до сих пор мы стоим на той же платформе. Но главное - это высокий художественный уровень.

(Музыка)

Александр Генис: ​ В другой раз мы беседовали с главным редактором юбиляра Мариной Адамович в 2012-м году, когда остро встал вопрос о новой волне претеста против путинского режима, и тех новых преследований оппозицинеров, которая сегодня стали еще более жестокими. Не удивительно, что в центре этого разговора была старая концепция эмиграции как “запасной России”. Я выбрал ту часть этой долгой беседы, что была мне ближе всего: третью волну.

Скажите, Марина, как, по-вашему, чем Третья волна принципиально отличается от первых двух?

Марина Адамович: Не обидитесь, если скажу?

Александр Генис: Нет.

Марина Адамович: Это - советская волна.

Александр Генис: Это мне сказали в первый раз задолго до вас. Тот Абрам Соломонович Геренрот говорил, что советский язык отличается от русского примерно так, как турецкий Стамбула от греческого Константинополя.

Марина Адамович: Наверное. Дело в том, что я тоже принадлежу к советским поколениям. Но это серьезно. Почему? У Первой волны был очень жесткий, очень сильный положительный образ России… Между прочим, она, собственно, здесь, в эмиграции, блестяще адаптировалась, не надо говорить, что сидели на чемодане. Чемоданы, конечно, были, и надеялись сначала… Почему во Францию многие ехали, а не в США? Потому что ближе из Франции возвращаться потом в Петербург и Москву.

Александр Генис: Кроме всего прочего, французский язык многие знали, в отличие от английского.

Марина Адамович: Который не был популярен, прямо скажем, казался им бессмысленным языком. Так вот, задача была какая? Почему вообще была эта Зарубежная Россия выстроена? Сохранить все, чтобы вернуть. Да на освобожденную от большевиков землю, в Россию. Вернуться не просто стихами, вернуться жить, вернуть сохраненную культуру и традиции. Хотя прекрасно здесь адаптировались, очень хорошо выстроили себя и, в том числе, американскую культуру. Посмотрите - балет, музыка, радио, телевидение, даже - рестораны.

Александр Генис: Какой был самый популярный ресторан в Нью-Йорке? “Russian Tea Room”.

Марина Адамович: Конечно! То есть много здесь сделали. При этом задача была религиозной. Не случайно профессор Николай Тимашев, кстати, один из основоположников, вместе с Питиримом Сорокиным, американской современной социологии, а я бы еще добавила - культурологи (чего тогда не оценили, а сейчас это уже понятно, что на самом деле он первым занимался культурологией), так вот, Тимашев назвал это “Священный союз” по сохранению культурного сокровища России. Многонациональное, многоконфессиональное мультикультурное сообщество. Как в Российской империи - все слои были представлены. Такова была их задача. А очень сложная судьба Второй волны, “дипийцев”, она их просто прибила к Первой волне. Мы должны вспомнить, что сначала их воспринимали как советских. Но этот период был коротким, мировоззренчески они сумели прилепиться именно к Первой волне.

Александр Генис: И, может быть, в этом заключается культурная трагедия Второй волны, потому что она не смогла выразить себя как самостоятельное культурное явление. Вторая волна это - имена, а не феномен.

Марина Адамович: Там, скорее, недоразвившиеся таланты. Но о трагедии Второй волны прекрасно сказал Сергей Голелрбах в последнем номере нашего журнала, буквально один абзац, как вставочку к статье Валентины Синкевич “Вторая волна русской эмиграции”. Это была волна, поколения, которые выживали, они из одного концлагеря попали в другой концлагерь.

Александр Генис: Это была очень трагическая судьба.

Марина Адамович: Задача стояла - выжить бы, а дальше все приложится.

Александр Генис: И, несмотря на это, они любили искусство и занимались культурой. Вячеслав Клавдиевич Завалишин, которого я хорошо знал, в лагере перемещенных лиц, этих самых Ди-Пи, выпустил первое собрание сочинений Гумилева.

Марина Адамович: А вы знаете, что он “Конька-горбунка” для детей дипийских выпустил?

Александр Генис: А еще он был великий знаток Малевича. Я очень любил Вячеслава Клавдиевича, и горевал, когда он умер.

Марина Адамович: И я вам скажу, что хотя талант Второй волны недоразвился - просто не так жизнь выстраивалась - но ведь то, что мы называем сегодня славистикой, было выстроено именно Второй волной - все кафедры, всю профессуру они воспитали.

Александр Генис: То есть это та самая советология, которая функционировала, когда мы уже появились в Америке?

Марина Адамович: Конечно!

Александр Генис: Но что же такое советская волна?

Марина Адамович: Когда-то давно, на фоне перестройки, в каком-то ток-шоу мы размышляли о том, почему так все быстро и славно в Чехии и в Польше лепится, а вот в экс Советском Союзе, в России, в частности, не лепится. Распалась вся территория, все связи, все механизмы сломаны и, в общем-то, и сейчас, прямо скажем, еще только лепится, а все уже живут. Дело в том, что у других постсоветских народов и наций еще жива была... бабушка. То есть период коммунистической власти был настолько коротким, что сохранились еще носители исторической памяти, которые могли рассказать о прошлом. Бабушка могла рассказать.

Александр Генис: Это как в Латвии, где у каждого оказались документы на владение отобранной собственностью.

Марина Адамович: Да, еще не истлели эти документы. А в России их уже не было.

Александр Генис: То есть, бабушки спасли Восточную Европу?

Марина Адамович: Абсолютно! А наши бабушки помнила только целину - и все. Поэтому не было носителей реальных. Что страшно. Любопытно, ведь ни одной песни из Российской империи в Советском Союзе наше с вами поколение не знает. А правнуки Первой волны их поют до сих пор и в Париже, и в Нью-Йорке...

Александр Генис: Зато Вторая волна прекрасно знает сталинские песни и очень их любит петь, как я знаю по всяким филологическим сборищам.

Марина Адамович: Конечно, это ностальгическое, по детству, не по режиму.

Александр Генис: Так что же главного можно сказать о нашей волне?

Марина Адамович: Советская волна, это советские люди по менталитету. Да, вот незадача... Идеократия вообще страшна, как феномен, тем, что выковывается некий новый образ человека. И он был выкован, «советский человек». Отсюда весь комплекс проблем. Советский человек возник, памяти исторической у него нет. Точнее, она есть – советская, искаженная, с какими-то несоответствиями, которые заставляют тех, кого мы называем “интеллектуальной элитой”, в определенный момент задумываться: ну как же? А вот дырка-то! Шло, шло, шло и, вдруг - упс! - и не совпадают факты, не работает логика... И отсюда начинается рефлексия, отсюда поиски, самиздат, тамиздат, и так далее. Но ведь это не в массе, масса-то - советская.

Александр Генис: Мне трудно с вами согласиться, потому что сам я не считаю Третью волну исключительно бытовой или, как ее называют в России, “колбасной”. Просто потому, что Третья волна вынесла в Америку крупнейших писателей, литераторов, художников, и вообще самые интересные явления в русской культуре 70-е годы были здесь, а не там. И сказать, что советским человеком был Бродский, уже трудно, Синявский - тем более. Довлатов - может быть. Но тогда, что такое советский человек? И мы уже с вами впадаем в сложные головоломные проблемы. Поэтому Третья волна, в сущности, и была продолжением России на американской территории. Но это - то продолжение, которое привело к перестройке. Марья Синявская сказала, что “Третья волна это капля крови, взятая на анализ”.

Марина Адамович: Это красиво. Она умная женщина. Тем не менее, для меня – волна советская. Конечно, кроме массы в любом потоке есть интеллектуальная элита. Это - хорошо, это нормально. Это - свободный интеллект. Мне очень нравится заголовок вашей статьи о Третьей волне - прорыв в свободу.

Александр Генис: Точнее – “Примерка свободы”.

Марина Адамович: Эти отдельные представители , творческие интеллектуалы Третьей волны. Что их характеризовало? У них ведь тоже свои особенности. В частности, неразличение интеллектуалами России исторической и Советского Союза, ибо прошлой России они просто не знали. Но таким образом, происходит подмена объекта ненависти и борьбы. И, опять же, я не претендую на объективность, но для меня это многое выстраивает.

Александр Генис: Дореволюционной России?

Марина Адамович: Да, бунинской, скажем, алдановской России. Почему не понимали Бунина, не понимали Алданова вообще? Потому что нет точек соприкосновения. Они потеряны. Слишком большой исторический отрезок времени был прожит, все забыто.

Александр Генис: Марина, наверное, мы с вами легко согласимся с тем, что Третья волна закончилась перестройкой. Хотя ваша книга вышла совсем недавно, буквально сегодня ситуация резко меняется в России, а, значит, и в эмиграции. Как уже говорилось, эмиграция и Россия это сообщающиеся сосуды и, чем хуже чем хуже в метрополии, тем активные культурная жизнь в эмиграции. Последние законы, ужесточающие ситуацию в России, возможность цензуры, преследования интернета ведут к тому, что роль эмиграции может опять стать очень существенной. Как вы относитесь к такому анализу ситуации?

Марина Адамович: Здесь есть своя правда. Но я все-таки занимаюсь культурологией, и я вижу все это глубже. Вы упомнили достаточно расхожее определение вашей же эмиграции - “колбасная” эмиграция. Парадоксально, но я хорошо отношусь к желанию человека просто жить, сытно есть, иметь дом.

Александр Генис: Не столько сытно, сколько вкусно.

Марина Адамович: То есть к нормальной бытовой жизни. Может быть, потому что я резко отрицательно, безоговорочно отрицательно, отношусь к идеократии. Не может оправдать никакая благая идея загубленную человеческую жизнь. Нет хорошей идеи, если при этом умер человек. Поэтому, с одной стороны, в России идет некий процесс выстраивания. Для меня (надеюсь, что и для вас) 1917 год был катастрофой, Сталин и все, что с ним связано, - не было ни одного шанса выжить. Просто не должно было быть этого народа, этой страны, ничего не должно было быть - так было задумано. Почему-то выжили. Вот Господь спас, в чистом виде... И после такой пропасти... - как вы из ледника будете подниматься, из этой расщелины?

Александр Генис: Я знаю - как. Так же, как поднимается из-под руин коммунизма Восточная Европа, как Центральная Европа, как Прибалтика, как Грузия. Существует уже немало примеров.

Марина Адамович: Но у каждого своя длина пути. Я в этом смысле такой исторический православный оптимист – все там будем. То есть требуется больше времени и, я думаю, в качестве оптимиста исторического, что мы, Саша, с вами до этого времени не доживем, это уже очевидно. Но оно будет.

Александр Генис: Тем важнее, что произойдет по дороге. Как бы хорошо или плохо это не кончилось, но сейчас, сегодня, завтра, мы должны быть к тому, что роль эмиграции изменится.

Марина Адамович: А она уже меняется. Она уже становится более активной. Вообще-то человек имеет абсолютное право на жизнь. И у человека есть врожденное право жить там и так, как он хочет. Поэтому те мигранты, которые предпочли жить - по самым разным причинам, от колбасы до идеи, вспомним Солженицына, - вне территории современной России , они будут вести себя активно, потому что они - полноценные люди, и это - их полноценная жизнь.

Александр Генис: Но, говоря о культуре, не так тут все просто. Я знаю это по себе. Для меня эмиграция была естественным состоянием - как литератор я сложился в эмиграции. Поэтому для меня было нормальным печататься в эмигрантских журналах, газетах, создавать их, работать в них. Но с тех пор, как цензура кончилась в России, я, как и все остальные здешние писатели, перебрался туда, где больше читателей. Естественно, что я печатаюсь там. Однако, сегодня ситуация опять меняется и легко предположить, что в связи с зажимом гаек вновь хлынет на Запад поток и литературы, и культуры, а значит опять понадобятся эмигрантские газеты и журналы. Может, теперь это уже будет в виде интернетских изданий или каких-то видеопроектов. Так или иначе, ваш “Новый журнал”, который казался тонущей Атлантидой, может оказаться таким новым местом сбора. Готовы ли вы к такой ситуации?

Марина Адамович: Готовы абсолютно, потому что это ситуация осознанная.