23 мая 2013 года во время антитеррористической операции в Дагестане погиб от ранения в голову спецназовец Дима Илюхин, ему был 21 год. Его судьбе посвящен документальный фильм "Сын", премьера которого прошла на Берлинском кинофестивале.

Режиссер Александр Абатуров, живущий во Франции, – двоюродный брат Димы Илюхина. Он встретился с его однополчанами и наблюдал за тем, как молодые люди становятся профессиональными воинами. Машина армии работает так, чтобы выбить из человека индивидуальность: нужно не говорить, а выкрикивать лающим голосом, не обращать внимания на недомогания и боль, мгновенно подчиняться любой команде. Кажется, что солдаты сами становятся машинами, однако Александр Абатуров уверен, что это не так.

Армия готовит новых воинов, родители Димы Илюхина оплакивают погибшего сына, а скульптор готовит памятник. Фильм Александра Абатурова – о скорби и безутешном родительском горе. В финале фильма огромный военный вертолет поглощает спецназовцев, они летят на боевое задание, и каждый из них может стать следующей жертвой.

Подписывайтесь на нас в telegram

Разговор с Александром Абатуровым записан после берлинской премьеры фильма "Сын".

– Это фильм о двоюродном брате, но вашего присутствия в нем нет. Почему вы выбрали такой отстраненный подход?

– Я не назвал бы этот подход отстраненным. Не хотелось тянуть одеяло на себя, говорить о том, как мне тяжело потерять родного человека. Я видел тетю Наташу, дядю Сашу, моих родственников, любимых родителей, которые оказались в ужасной ситуации, потеряв единственного ребенка. Моя задача была сделать фильм, и мое присутствие есть в каждом кадре, в каждом звуке, в каждой сцене. Я себя не удалил, а просто перевел в другое состояние, в состояние кино. Это вопрос не отстраненности или холодности, а вопрос, как сдержать эмоции, когда они тебя переполняют. Скорее сдержанность, чем отстраненность.

– Вы были близки, дружили с ним?

– Конечно, мы одна семья. У нас разница в возрасте – 7 лет. Мы с детства были вместе, наши родители были близки, мы постоянно проводили время вместе. Уже когда ему стукнуло 18 лет, а мне было 25–26, когда он ушел в армию, мы стали на равных. Дима всегда очень с большим уважением относился ко мне как к старшему брату, делал пересадку в аэропорту двухчасовую и ехал через весь город, чтобы со мной 20 минут провести, меня увидеть.

– Я думаю, что снимать своих родственников, тем более людей, переживших такое горе, очень сложно, ты боишься их обидеть, как-то не так показать. Это для кинематографиста сложный опыт, потому что ограничивает его свободу...

– Если бы мне четыре года назад, до этих событий, сказали, что я буду снимать фильм про свою семью, я бы подумал, что это какая-то шутка. Мне этот жанр не близок. Но есть слово "надо": я решил, что должен сделать этот фильм, несмотря на все трудности. Это было очень тяжело эмоционально. Я делал фильм с любовью, чувство любви было на первом месте, оно мне помогало и поддерживало, было основным ориентиром в работе. Ограничивает свободу? Я не знаю. Влияло как-то, но не знаю, ограничило ли. Скорее направило движение фильма, чем ограничивало. Помогал оператор Артем Петров, мой близкий друг, с которым мы работали над моим первым фильмом "Сонные души", и мои родственники знают Артема, поэтому он присутствовал как близкий друг. Самые сложные моменты, когда мы находимся в мастерской вместе со скульптором, с родителями, когда они смотрят на памятник своему сыну, или на кладбище, – эти моменты снимал Артем, я ему передавал этот груз, а сам находился там как член семьи.

– Это двойственный фильм. В принципе его можно, чуть-чуть отредактировав, показать по российскому телеканалу, даже каналу "Звезда". Но зритель-пацифист придет в ужас, потому что молодые солдаты, спецназовцы, которых вы снимали, превращаются в роботов, в машины для убийств. Во всяком случае так они выглядят на экране…

​– Я очень не люблю какую бы то ни было пропаганду, манипуляцию сознанием. Мне хотелось рассказать историю моего Димы и показать мир армии, который закрыт для гражданских. Я – не служивший, гражданский человек – ничего не знал о нем. Хотелось показать, как это есть, зрителю дать материал для размышления, а не заниматься лозунгами. Отредактировать фильм и превратить в какой-то инструмент, я надеюсь, ни у кого не получится. Это был, наверное, мой самый главный страх, и до сих пор остается: фильм не должен стать инструментом для пропаганды и создания какого-то идеалистического образа. Что касается машин для убийств, я с вами не соглашусь, потому что это было одно из моих открытий, которое я сделал после времени, проведенного с ними. Армия, что я и хотел показать, всеми силами старается превратить солдат в безличностные машины, стереть все человеческое, но я, к своей большой радости, увидел, что ни черта у них не получится, человек всегда остается. Мы видим это в финальной сцене с портретами: не получается личность стереть в армии и, надеюсь, никогда не получится. Это то, что меня очень поддерживает после времени, проведенного в этой среде.

– В финале фильма спецназовцев буквально проглатывает вертолет, перед этим один из них вам говорит не очень дружелюбно: "На войну едем, убивать едем". Это они в Дагестан отправляются?

– Они отправляются в очередную командировку на Северный Кавказ. Наверное, недоброжелательности в его словах не было, это такой суровый юмор понимающего человека. Эти молодые парни, спецназовцы, лучше нас всех знают, что такое армия, что собой представляет этот быт и эта работа.

– Меня удивило, как сентиментально они к этому относятся: чуть ли не плачут, когда получают красные береты спецназа.

– Это близко к спортивным ощущениям: когда ты становишься чемпионом, это доказательство твоих способностей. Для них, конечно, очень важно чувствовать себя лучшими в том, что они делают.

– Самая яркая сцена в фильме, как мне показалось, это бокс, когда окровавленные солдаты бьют друг друга, и крови становится все больше. И красиво, и жутко.

– Конечно, визуально и эмоционально очень сильная сцена. Опять же для меня, для вас, для зрителей, которые далеки от этого мира, это апофеоз насилия, а для парней это просто разбитый нос, разбитые губы, часть их каждодневной жизни. Эта сцена показывает, в какую бездну насилия они помещены.

– Это же их собственный выбор, они контрактники?

​– Да, выбор, конечно, их. Но из чего-то нужно выбирать. Российская действительность немного предоставляет выбора этим молодым людям, выходцам из небольших городов или деревень в далеких краях. И образ героя, воина, который защищает свой дом, конечно, оставляет свой след, потому что мы вскормлены этой пропагандой. При этом военная служба обязательна. После года, проведенного в армии, когда тебе говорят, что ты уже взрослый мужчина, а тебе на самом деле 18 лет, какой у них есть выбор: вернуться домой к родителям и жить за их счет? Чем они могут заниматься после года, проведенного в армии? Ясно, они подписывают контракт, думают: я проведу там три года, а потом найду нормальную работу. Три года проходит, они уже четыре года в армии, вопрос встает: а какую работу я теперь смогу найти? Допустим, в спецназе парни спортивные, в лучшем случае может быть работа охранником. А человек с амбициями охранником не всегда готов работать. Многие после первого контракта пытаются завязать, не могут найти работу, через несколько месяцев просто заканчиваются деньги, они снова подписывают контракт. Немного напоминает, как в неспокойных районах организованная преступность молодых людей затягивает, потом выбраться из этого очень сложно.

– Почему вы сами не пошли в армию? По состоянию здоровья или по убеждениям?

– Мне хотелось другими делами заниматься, если честно.

– Вы работали, как я узнал из вашего Фейсбука, с Данилой Ткаченко, которого так критиковали недавно за то, что он сжигал заброшенные деревенские дома. Что это за проект Russian Viewfinders, которым вы занимались параллельно со съемками фильма "Сын"?

– Это проект для французского телеканала Arte о России через объектив российских фотографов, их работы, их опыт. Четыре фильма по 26 минут. Есть полнометражная версия. Два года назад в ходе работы над фильмом "Сын" появилось такое предложение. Действительно параллельно, он тоже закончен, но еще не вышел. Два проекта абсолютно синхронизировались, и на постпродакшене один день был на светокоррекции фотографов, а на следующий день шел на светокоррекцию для проекта "Сын".

– Мы смотрим ваш фильм на Берлинском фестивале, он сделан во Франции, но наверное все-таки обращен к российским зрителям в первую очередь. Увидят его в России?

​– Фильм действительно ближе всего к России, потому что фильм русский, говорит о российских людях, о российской действительности. Я не хотел бы обобщать до совершенно размытого состояния, но все же думаю, что говорит он о вещах общечеловеческих. Речь идет о жизни, смерти, потере близкого человека, о сыне, маме и папе. Никакие границы, флаги, гимны различий не добавляют на самом деле, все едино. Мне очень важен этот аспект. Границы – это то, что нас и приводит к трагическим событиям. Покажут ли фильм в России? Я на это очень надеюсь. Фильм живет, только когда его смотрит зритель, во взгляде зрителя, поэтому мне хотелось бы, чтобы как можно больше людей его увидели. Я очень рад, что Берлинский кинофестиваль выбрал фильм в свою программу. В России есть "Артдокфест", который я люблю и уважаю за их позицию. Если говорить про производство, то это Россия – Франция. Я люблю французскую кинокультуру, она, наверное, единственная, которая может что-то противопоставить Голливуду не на словах, а в действии, в ней сакральное место занимает автор. Мне, автору, мои французские подельники никогда не говорили, что и как нужно делать, всегда просто старались помочь реализовать идеи, которые у меня были. Французы молодцы, они борются за свои идеалы и стараются как-то воздействовать на все аспекты жизни в их стране, в частности, на кинопроизводство.

– Сколько лет вы живете во Франции?

– Первый раз я уехал из родной Сибири в 26 лет, сейчас мне 33, семь лет, как я открыл для себя Францию.

– Изменился ваш взгляд на Россию за это время? Испытываете ли вы ностальгию или, как многие эмигранты, раздражение?

​– Новый опыт – это всегда новое открытие внутренних границ. Поэтому я очень рад, что есть возможность открывать новые уголки нашей планеты, начинаешь видеть вещи по-другому. Что касается России, я себя не вижу эмигрантом. Разговор о русской культуре, о языке, о литературе, кинематографе – то, что делает меня русским. Россию я заново открыл для себя, уехав: с расстояния видно лучше. Самое главное, мне захотелось показать Россию другим. С тех пор, как я уехал, я в гораздо больших местах в России побывал, чем за 26 лет, пока жил в Новосибирске.

– И какое ваше любимое место в России?

– Я очень люблю Алтай – волшебное место, хорошая энергетика. Этим летом мне удалось отправиться в тайгу по-настоящему, с другом, которого я, кстати, встретил в армии: он уволился, вернулся в родные края, взял меня с собой на неделю бродить по тайге, собирать шишки. Было очень здорово окунуться в эту культуру со сказками, мифами, своеобразным языком, видением мира. Алтай стал для меня таким прибежищем. Новый проект, над которым я сейчас работаю, – он еще в самом начале и это игровое кино, – тесно связан с Алтаем.