Статья найдется

Ключевые моменты программы:

• Фабрикация уголовных дел стала в России повседневной практикой – таково мнение правозащитников.
• По данным члена Президентского совета по правам человека Андрея Бабушкина, сегодня каждый пятый заключенный в стране либо непричастен к преступлению, либо сидит за более тяжкие преступления, чем те, что он совершил.
• По словам генерального прокурора России, 30% осужденных сидят из-за ошибок следствия. Сами следователи в частных беседах говорят, что половина приговоров неправосудна.
• Еще одна примета времени: в стране не осталось неприкосновенных личностей – уголовному преследованию, в том числе и по сфабрикованным делам, может подвергнуться кто угодно, даже и чиновник очень высокого ранга.
• При этом судьи не понимают, что, создавая всю эту систему, они и себя ставят под удар: завтра и сами они могут быть осуждены по сфабрикованному делу.

Марьяна Торочешникова: Правозащитники заявляют: в России фабрикация уголовных дел стала повседневной практикой. Фальсификации, лжесвидетельства и подтасовка фактов превратились в рутинную работу следственных органов. И хотя не существует официальной статистики, которая помогла бы оценить масштаб бедствия, по данным члена Президентского совета по правам человека Андрея Бабушкина, сегодня каждый пятый заключенный в России либо непричастен к преступлению, либо сидит за более тяжкие преступления, чем на самом деле совершил.

Генеральный прокурор России заявил, что 30% осужденных сидят из-за ошибок следствия. Сами следователи в частных беседах говорят, что половина приговоров неправосудна. А по мнению адвокатов, чуть ли ни девять из десяти приговоров, которые выносят сегодня российские судьи, подлежат отмене по формальным основаниям.

Объявить невиновного виновным легко. Следственные органы в подмосковной Балашихе два года не могли раскрыть дело об убийстве Карена Нерсисяна, точнее, по мнению его матери, не хотели, выгораживали преступников и заставляли свидетелей давать ложные показания. Тогда Нина Нерсисян вместе с родственником, Рустамом Шамсетдиновым, начала собственное расследование.

Нина Нерсисян: Я приходила, умоляла: "Ольга Сергеевна, все-таки я потеряла сына, родного человека, ну, пожалуйста, помогите мне!" Она ответила: "Миллионы вот так пропадают – что, мы будем бегать и искать ваших сыновей?".

Корреспондент: Сына Нины Оганесовны, Карена Нерсисяна, убили в Балашихе два года назад. Он вышел из дома с коллекцией старинных монет, маме сказал, что идет к своей подруге, Наталье Гуляевой. Прошло несколько дней, сын домой не вернулся.

Нина Нерсисян: Мне позвонила близкая знакомая и говорит: "Наташа Гуляева ходит плачет, ищет своего сожителя". Я говорю: "Я звоню ей каждый день – она не поднимает трубку, я прихожу – мне не открывают ворота".

Корреспондент: В полиции заявление о пропаже сына у Нины Оганесовны не приняли. От знакомых женщина узнала, что в последний раз его видели в кафе.

Нина Нерсисян: Я снова пошла к начальнику полиции, попросила, чтобы они перемотали камеру видеонаблюдения, посмотрели, с кем он сидел, куда мог пойти. Они мне объяснили, что это уголовно наказуемое деяние, они не могут это сделать.

Корреспондент: Уголовное дело о продаже человека все-таки возбудили, но расследовать преступление никто не спешил.

Нина Нерсисян: Нашим дело занималась Ольга Сергеевна Лапшина, у которой дело пролежало ровно восемь месяцев, и она ничего не сделала! Потом я нашла моего дальнего родственника, Рустама Шамсетдинова, и мы вместе начали самостоятельное расследование.

Рустам Шамсетдинов: В деле все объективно, есть вся доказательная база против предполагаемых убийц Карена Сильжаевича Нерсисяна, детализации, которые указывают, что его знакомые были причастны к его исчезновению. Но объективности у следователей нет.

Нина Нерсисян: Убийц выгораживают сотрудники полиции. Начальник и зам. начальника полиции – близкие друзья Азаряна Андроника.

Корреспондент: Азарян Андроник – знакомый Карена, который, по мнению Нины Оганесовны и Рустама, причастен к его убийству. Они считают, что Карена убили из-за дорогой коллекции старинных монет. Собранные доказательства передали в Главное Следственное управление Москвы.

Нина Нерсисян: В Следственном комитете организовали обыск в пяти домах, у Азаряна Андроника нашлась дорогая золотая монета моего сына. У Наташи дома нашли остаток монет и паспорт моего сына.

Корреспондент: Казалось, дело почти раскрыто, но вместо допроса подозреваемых следователи провели обыск в доме у Нины Оганесовны. Родственников Нарсисянов арестовали на три месяца, некоторых депортировали. Позже на двое суток задержали и мать убитого, ей выписали штрафы за нарушение миграционного законодательства. Далее перешли к Рустаму.

Рустам Шамсетдинов: Прошу прекратить мое необоснованное преследование: ко мне подсылают людей, чтобы меня подставить.

Нина Нерсисян: Прямо на территории Следственного управления организовали арест Рустама. Я сижу в коридоре, а Рустаму говорят: "Откажись от этого дела, и мы тебя освободим прямо здесь". Рустам говорит: "Ни в коем случае! Я раскрыл это страшное преступление, и я продолжу". – "Тогда посидишь и поумнеешь".

Корреспондент: В квартире, где временно поживал Шамсетдинов, тоже провели обыск: искали пропавший телефон следователя из Балашихи, Юлии Пивневой, с которой Рустам, по словам его родственников, был в близких отношениях. Нашли не только телефон, но и маленького ребенка, племянника Рустама. Шамсетдинова подозревали в педофилии, и хотя вину не доказали, некоторые СМИ успели обвинить молодого человека.

Уголовное дело возбудили только по двум статьям – "Кража" и "Мошенничество". Почти полгода Шамсетдинов сидел в СИЗО в Волоколамске. В ноябре 2017 года его перевели в психиатрическую больницу 2-го СИЗО в Москве, где Рустам находится до сих пор. Тем временем убийца Карена Нерсисяна так и не найден.

Марьяна Торочешникова: Как и для чего фабрикуют уголовные дела? Что в России понимают под презумпцией невиновности, и можно ли гарантировано избежать произвола следствия и суда? Спросим об этом сегодняшних гостей – адвокатов Анну Ставицкую и Дмитрия Сотникова.

Диктор: Анна Ставицкая – управляющий партнер Московской коллегии адвокатов "Липцер, Ставицкая и партнеры". В адвокатуре с 1997 года. Осуществляет уголовно-правовую защиту граждан в российских судах. Представляет интересы заявителей в Европейском суде по правам человека.

Дмитрий Сотников – адвокат Адвокатского бюро "Норма". Осуществляет уголовно-правовую защиту граждан в российских судах. Представляет интересы заявителей в Европейском суде по правам человека.

Марьяна Торочешникова: Адвокаты говорят, что, если рассматривать дело, действительно руководствуясь и буквой, и духом закона, то девять из десяти приговоров, вынесенных сегодня российскими судьями, нужно отменять по формальным обстоятельствам. Насколько это соответствует реальности?

Анна Ставицкая: Мне как юристу совершенно понятно, что такое никому не должно быть нужно. Но, видимо, для наших сегодняшних властей очень важно, чтобы суд был зависим, потому что с зависимым судом крайне легко проводить нужные этим властям операции и судить неугодных людей.

Это приводит к тому, что вся правоохранительная система просто перестает нормально работать. Следователю совершенно не нужно искать какие-либо доказательства, чтобы судить человека, потому что, какое бы дело ты ни принес, все равно суд его осудит. Суду совершенно не нужно задумываться о том, что писать в приговоре, так как можно просто перенести туда все написанное следователем в обвинительном заключении и признать человека виновным. А если ты кого-то оправдаешь или вынесешь еще какое-то решение, которое вдруг выбивается из обычных решений, то тебя могут заподозрить во взятке или посчитать, что ты не достоин высокого звания судьи, и лишить тебя этой должности.

Если взять даже резонансные убийства, ни одно из них не раскрыто, потому что следователи уже разучились раскрывать преступления, зато очень хорошо умеют подкладывать бумажки и фабриковать дела. Судьи разучились писать приговоры, они не могут их обосновать. Если бы судья обосновал оправдательный приговор, то никто никогда не отменил бы такой юридически выверенный документ.

Марьяна Торочешникова: Дмитрий, с вашей точки зрения, кто сегодня в России входит в группу риска, против кого с высокой долей вероятности следствие с охотой будет возбуждать уголовные дела, а суды – с не меньшей охотой штамповать обвинительные приговоры? Одно время говорили, что под ударом находятся все предприниматели, потому что их бизнес может показаться кому-то лакомым куском. Кто еще?

Дмитрий Сотников: Не все предприниматели находятся под одинаковым ударом: наибольшие риски у тех предпринимателей, которые занимаются политикой, то есть в нашей стране можно либо с определенной долей риска заниматься предпринимательством, либо быть бедным и заниматься политикой. Как только человек имеет ни от кого не зависимое финансирование и выходит с независимой политической платформой, тут же начинаются претензии к его бизнесу.

Марьяна Торочешникова: Но ведь часто можно видеть и тех людей, в поддержку которых пишут петиции на разнообразных ресурсах в интернете, и они вообще не имеют ничего общего ни с политикой, ни с бизнесом, ни с финансами. Это молодежь, которой подбрасывают наркотики, или люди, обвиняемые в совершении нераскрытых преступлений, годами висевших на правоохранительных органах, а тут вдруг эти преступления чудесным образом раскрываются. А это для чего?

Дмитрий Сотников: В зоне риска традиционно находятся активисты, и есть определенные категории преступлений, которые можно назвать политическими. Есть "экстремизм", есть "легкий вред здоровью" по политическим мотивам, есть статья 212.1 "Неоднократное нарушение законодательства о массовых мероприятиях" – все это чисто политические статьи.

Марьяна Торочешникова: Да, но я говорю не об активистах, а об обычных людях.

Дмитрий Сотников: Когда я начинал работать адвокатом, у меня были дела по 51-й статье УПК, и зачастую к ответственности привлекались люди из достаточно низких слоев: брали каких-нибудь алкоголиков или наркоманов и вешали на них статьи. Допустим, в районе скапливается очень много статей по краже автомагнитол, и каждое заявление автовладельца – это нераскрытое уголовное дело, с этим нужно что-то делать. Полиция может знать, кто это делает (люди воруют в промышленном масштабе, а потом где-то сбывают товар, соответственно, они делятся с полицейскими), либо может не знать, и вот они берут какого-нибудь алкоголика или наркомана, вешают на него все эти магнитолы, везут его в СИЗО и начинают прессовать, говорят: "Не признаешь – мы тебя побьем, убьем, опустим..." И человек соглашается, берет эти эпизоды на себя – иногда по 10–15 эпизодов.

Я прихожу в районный суд в Московской области, и мой подзащитный говорит: "Я прошу особый порядок, без исследования доказательств, я беру десять эпизодов с магнитолами". Я спрашиваю: "А почему?". Он говорит: "Мне на камере угрожают". Я говорю: "Человек допускает самооговор в отношении себя; я считаю, что его вина не доказана". Суд объявляет перерыв, после перерыва я возвращаюсь, и человек отказывается от меня как от защитника, а суд, соответственно, удаляет меня и вызывает следующего адвоката, которого все это не будет смущать.

Марьяна Торочешникова: Часто можно услышать, что в произволе со стороны сотрудников тех органов, которые вообще-то призваны защищать права граждан, виновато их начальство. Это начальники изо дня в день, из года в год спускают рядовым сотрудникам план по поимке преступников, а выполнение плана дает и видимость работы, и карьерный рост.

Получается, что и следствию, и прокурорам, и судьям нужны преступники, даже если преступления не было. Как подметила журналист Анна Шмелева, это сродни тому, как если бы работу пожарных оценивали по числу и силе потушенных пожаров, да еще в каждом году добивались бы роста показателей. Сегодня Анна – активная участница Общественного объединения "Свободу невинно осужденным". Ее муж отбывает наказание за преступление, которого, как утверждает Анна, не было.

Диктор: Что значит – сфабриковать дело?

Анна Шмелева: Это значит его создать – фактически на ровном месте, из ничего, против невиновного человека.

Диктор: Кто и зачем фабрикует дела?

Анна Шмелева: Это имитация работы. Более того, они это считают своей работой: не розыск преступников, а отчетность. Проще сфабриковать, чем докопаться до истины.

Диктор: Против кого чаще всего фабрикуют дела?

Анна Шмелева: В группу риска входят, прежде всего, те, кто чем-то привлекает: например, те, кто имеет деньги. Или это те, кого проще привлечь, то есть все судимые, вся молодежь, все наркозависимые и просто люди с оборванными социальными связями. Фактически это современная форма узаконенного людоедства.

Диктор: Я соблюдаю законы, не хожу на митинги, не занимаюсь бизнесом – против меня могут сфабриковать дело?

Анна Шмелева: Могут. Собственно, в этом и есть ловушка, когда ты думаешь, что с тобой это не случится. А у них не те критерии, им не важно, соблюдаешь ты закон или нет. Им важно, насколько ты впишешься в их статистику, будешь ли сопротивляться. Причем деньги тут – второй вопрос, им нужны человеческие жертвы – это главное. Ваши деньги они и так получат.

Диктор: Против меня фабрикуют дело – как себя вести?

Анна Шмелева: Это в чем-то похоже на поведение человека в снежной лавине, когда нельзя паниковать, дергаться, кричать, биться головой об стенку, потому что это никого не проймет. С другой стороны, ни в коем случае нельзя складывать руки и надеяться, что вам кто-то поможет. Если у вас есть любимые книги, уберите их подальше, потому что у вас теперь в жизни только три книги – это Уголовный кодекс, Уголовно-процессуальный кодекс и Уголовно-исполнительный кодекс!

Очень опасная ошибка – платить, ведь именно тот, кто получит выгоду от вашей беды, это человек, которому эта беда выгодна, и он заинтересован в том, чтобы она продолжалась.

Марьяна Торочешникова: Дела фабрикуются, в том числе, и для раскрываемости, для этой отчетности, для этих "палок", с которыми боролись-боролись: и главк МВД боролся, и Следственный комитет боролся, и все на свете боролись, но она до сих пор стоит во главе угла.

Анна Ставицкая: Ну, действительно, зачем расследовать дела, когда можно просто найти какого-то социально не защищенного человека и повесить на него все эти нераскрытые дела? Это же намного легче, чем найти реального преступника. Когда я только начинала свою деятельность как адвокат и ходила по этим бесплатным делам, большое количество людей готовы были взять на себя кражи или еще какие-то преступления, и у каждого были свои причины: одного пытали, другому негде жить, и он готов идти в тюрьму, потому что там его хотя бы будут кормить...

Марьяна Торочешникова: Насколько я понимаю, в последнее время прослеживается еще одна любопытная тенденция, связанная с фабрикацией уголовных дел: в России совершенно не осталось неприкосновенных личностей. И тому пример – последний приговор в отношении господина Улюкаева.

Анна Ставицкая: А это уже дела, которые раздают сигналы. Есть дела в отношении вот таких нераскрытых дел, где метут всех, кого ни попадя, чтобы повысить раскрываемость, – это первая категория. Вторая категория – это дела в отношении предпринимателей. Здесь бывает две причины возбуждения уголовных дел. Одна причина – это отобрать бизнес, потому что легко справиться с человеком, который уже не может бороться и сидит в тюрьме (или если этот человек, не дай бог, имея деньги, начал заниматься политической деятельностью). А третья категория дел – это сигналы каким-либо другим людям, для того чтобы они перестали что бы то ни было делать. Это, к примеру, дело Сугробова, дело всех этих представителей Следственного комитета, Захарченко и других, это дела чиновников высокого уровня.

В зоне риска находится необъятное количество граждан нашего государства, и меня всегда потрясает, когда люди не понимают, что колокол звонит, в том числе, и по ним. Все начинают понимать это только тогда, когда сами сталкиваются с нашим правосудием. А до этого просто считается, что правозащитники голосят, потому что это их работа, адвокаты все время кивают на это, потому что они получают деньги. Но если бы к адвокатам больше прислушивались, возможно, у нас не было бы такого безобразия, которое мы сейчас наблюдаем на судебных заседаниях. Я дружу со многими журналистами и знаю, что, например, журналисты, которые приходят в судебные заседания об избрании меры пресечения или продлении сроков содержания под стражей, уже заранее пишут текст о том, что "продлили срок содержания под стражей", "избрали срок содержания под стражей", чтобы быстрее выпустить это в ленту. Не нужно быть ясновидящим, чтобы предположить, какое решение вынесет суд. И это ужасно!

Дмитрий Сотников: Дело Улюкаева – это пиар силы: определенные лица показывают обществу, насколько они сильны. Я думаю, что кроме Сечина там еще есть одна персона, которая была заинтересована в вынесении соответствующего приговора. Эти люди просто показали, насколько они могут обойти правосудие и использовать его как инструмент для разрешения личных конфликтов.

Марьяна Торочешникова: А как вообще фабрикуются уголовные дела? Вот, предположим, некий следователь решил, что заканчивается квартал или год, а ему не хватает этих самых "палок": "сфабрикую-ка я дело". Но ведь нельзя же просто так взять и вытащить из воздуха какие-то доказательства и свидетелей, их же нужно найти, провести какую-то умственную работу. Или это вовсе не обязательно?

Дмитрий Сотников: Участковые обычно ходят по квартирам, они все знают о представителях социально незащищенных слоев населения, и там просто берется по списку: например, люди, стоящие на учете в НД или ПНД…

У меня был случай: прозвище этого человека было – "Ганеши", и он участвовал в известных событиях на Украине, поехал туда в одну организацию, которая у нас считается террористической. У него были определенные проблемы с умственным развитием. Когда он вернулся домой, его привлекали как понятого, а он такой простачок, и он сидел в опорном пункте и рассказывал полицейским, что на Украине все не так, как описывают СМИ, что он был в тренировочном лагере этой организации, и там все дружат, и все хорошо. В это время там присутствовал особист, он все это записал, и потом тому человеку приписали пропаганду экстремизма. Следователю ФСБ нужны были "палочки" – он возбудил дело и очень быстро его завершил, и этому человеку дали реальный срок.

Марьяна Торочешникова: Я правильно понимаю, что для человека, вне зависимости от его рангов, чинов и умственных возможностей, совершенно нереально противостоять вот этому произволу со стороны следствия и суда?

Анна Ставицкая: Это, конечно, безумно тяжело, но не невозможно. Я, например, считаю, что если долго бить в одну точку, то можно добиться справедливости, и многие мои дела об этом свидетельствуют. Это, конечно, очень долгий и трудный путь, и может быть, не каждый его выдержит, но если действительно хочешь чего-то добиться, то это возможно.

Марьяна Торочешникова: Да, но иногда на это уходят годы, и требуется не одно решение, и даже Европейского суда по правам человека.

Анна Ставицкая: К сожалению, такова данность, и ты либо ее принимаешь и борешься, либо, как делают многие люди, просто идешь на сделку со следствием, понимая, что ты практически ничего не добьешься, и никакой самый замечательный адвокат не поможет тебе получить послабление и минимальное наказание.

Марьяна Торочешникова: Я не зря упомянула о решениях Европейского суда по правам человека, который иногда спустя многие годы выносит решение в пользу гражданина, и, казалось бы, вот тогда его права уж точно должны быть восстановлены. Но существует масса примеров того, что это не происходит. В частности, один из ваших подзащитных, отбывающий наказание в колонии строго режима, как раз относится к тому типу людей, в отношении которых, несмотря на все решения ЕСПЧ, все заявления правозащитников и адвокатов, уже в колонии продолжают фабриковаться уголовные дела. Я имею в виду дело Виталия Бунтова.

Дмитрий Сотников: Наша правоохранительная система лично мне представляется неким монстром, который в необходимые моменты просто объединяется: объединяются все сотрудники изолятора, следователи, судьи... Следователь должен получить какой-то ответ в изоляторе, где человека избивают, судьи в упор не видят его побои и состояние здоровья... Именно это произошло с Бунтовым.

Марьяна Торочешникова: Этот человек был осужден на длительное лишение свободы, и, уже находясь в колонии, подвергся невероятным пыткам из-за того, что "качал права": у него, например, вырвали ногти на обеих руках. В дело вмешивался ЕСПЧ, куда направлялась жалоба, и был признан факт пыток в отношении Бунтова. После этого его переводят из одной колонии в другую и там продолжают пытать, а попутно возбуждают уголовные дела, в частности, по поводу того, что он оговорил сотрудников Службы исполнения наказаний, потому что сам себя изувечил.

Дмитрий Сотников: Решение ЕСПЧ состояло из двух частей: первое – это выплатить компенсацию, а второе – провести эффективное расследование вырывания ногтей. Расследование никто не произвел, и дело уже было передано в Комитет министров Совета Европы, поставлено на контроль. И вот новый начальник 12-й колонии Пермского края вызвал Бунтова к себе и потребовал отозвать все нерассмотренные жалобы, в то числе эту жалобу, потому что она, мол, дискредитирует его коллег, угрожает им. Когда Бунтов ее не отозвал, его избили. А когда опубликовали вид его побоев, приехал следователь, и его тут же стали вести по 206-й статье "Ложный донос".

Марьяна Торочешникова: Дело Бунтова демонстрирует еще и то, что система совершенно не хочет исправлять свои ошибки.

Дмитрий Сотников: Да! Вплоть до того, что когда у Бунтова уже в процессе судопроизводства отказали ноги, лично председатель Губахинского суда Огарков ездил к нему в СИЗО смотреть, ползает или не ползает он по полу.

Марьяна Торочешникова: Стопроцентной гарантии от судебных ошибок не существует. Именно поэтому закон предусматривает все возможности для их исправления. Но что делать, когда фальсификации – часть системы?

Корреспондент: Бывший секретарь суда под конвоем и в наручниках. В зал суда Александра Эйвазова заводят как опасного преступника. Заседание происходит за закрытыми дверями, фото– и видеосъемка запрещены. Родители и друзья Александра в коридоре дожидаются решения судьи.

Галина Хетагурова, мать Александра Эйвазова: Я видела, как держится мой сын – он боец, он молодец!

Корреспондент: Адвокаты, кажется, уже устали комментировать это уголовное дело. Чуть больше года назад выпускник юрфака Александр Эйвазов пришел работать в Октябрьский районный суд Санкт-Петербурга. Юрист-теоретик столкнулся с судебной практикой. Оказалось, что сотрудников здесь могут задерживать допоздна и не оплачивать им переработки, а над подсудимыми просто издеваются. И Эйвазов стал фиксировать нарушения закона на телефон.

Запись Александра Эйвазова (женский голос за кадром): Раньше сядешь – раньше выйдешь. Знаете такое? Все равно сидеть! Украл, выпил, в тюрьму – романтика...

Иван Павлов, адвокат: Эйвазов был сигнальщиком, он говорил о тех проблемах, с которыми столкнулся при работе в суде. Мы понимаем, что это не понравилось ни суду, ни другим правоохранительным органам, и в результате было возбуждено это уголовное дело. Его преследуют за жалобы, которые он писал и председателю Верховного суда, и в Генеральную прокуратуру. Его пытаются таким образом наказать за собственную позицию, в то время как он хотел просто навести элементарный порядок на своем рабочем месте.

Корреспондент: Сегодня в группе поддержки Эйвазова в социальных сетях несколько сотен человек обсуждают его борьбу с судьей. За два месяца работы в суде секретарь написал более 80 жалоб – в МВД, Следственный комитет, прокуратуру. Потом он не выдержал и уволился. Уходя, не успел подписать протокол одного судебного заседания. Сначала его уговаривали подмахнуть документ задним числом, уже после увольнения – по сути, сфальсифицировать протокол, – а потом возбудили уголовное дело за воспрепятствование осуществлению правосудия (статья 294 Уголовного кодекса РФ, до четырех лет лишения свободы).

Яков Гилинский, доктор юридических наук: Это 294-я статья УК: "Вмешательство в какой бы то ни было форме в деятельность суда". Вмешательство предполагает активную деятельность: что-то забрал из материалов уголовного дела или что-то туда подложил, вырвал листы уголовного дела... Но в том, что он отказался подписать протокол, составленный в значительной части не им, нет вмешательства!

Корреспондент: Однокурсники Александра Эйвазова в шоке не только потому, что их товарищ уже больше полугода провел в следственном изоляторе. Юристы по образованию, они тоже считают эти обвинения абсурдными, тем более что Эйвазова на факультете запомнили как настоящего фаната юриспруденции: лучший студент 2016 года, правдолюб и правдоруб.

Дмитрий Мищинин, однокурсник Александра Эйвазова: Никогда не было такого, чтобы он у кого-то списывал, пытался схалявить. Он просто не такой человек. Он очень ответственный и очень порядочный.

Корреспондент: Следствие по делу Александра Эйвазова, похоже, идет туго. По словам его адвокатов, никаких доказательств виновности молодого юриста в воспрепятствовании правосудию нет. Зато есть подшитые к делу пустые листы, подписанные судьей, – вписывай туда какие угодно обвинения. Эйвазова пытались даже объявить невменяемым, но экспертиза не нашла у него психических отклонений. В конце февраля ему снова продлили срок содержания под стражей и возбудили еще одно уголовное дело – о клевете. Клеветой следствие считает жалобу молодого юриста на руководство суда.

Анна Ставицкая: Если бы не было адвокатов, все было бы гораздо хуже. Но вообще, это жуткая система, и нам ничего не остается, как только пытаться противостоять ей законными способами.

Марьяна Торочешникова: В декабре по инициативе одного из членов Совета Федерации в Государственную Думу был внесен законопроект, который, числе прочего, предполагает, что теперь уголовные дела в отношении адвокатов будут и возбуждать, и расследовать следователи Федеральной службы безопасности. По мнению сенатора, при этом повысится качество расследования таких уголовных дел и их раскрываемость.

Анна Ставицкая: То обстоятельство, что сенатор вышел с такой инициативой, означает, что именно эту свободную субстанцию, которой до настоящего времени была адвокатура, необходимо заткнуть, чтобы все у них происходило без сучка и задоринки, чтобы адвокаты вставали в судебном заседании и, как в советское время, поддерживали государственного обвинителя.

Вот, к примеру, меня недавно удалили из одного процесса на том основании, что я ставила под сомнение доказательства стороны обвинения. И Верховный суд признал это законным и обоснованным. С точки зрения суда, когда адвокат ставит под сомнение доказательства со стороны обвинения, он нарушает Уголовно-процессуальный кодекс.

Марьяна Торочешникова: А для чего тогда вообще нужен адвокат?

Анна Ставицкая: Получается, что, с точки зрения суда, адвокат должен вставать и говорить: "Какие прекрасные доказательства вы, представители государственного обвинения, представили нам в суд! Вы, пожалуйста, уважаемые судьи, прислушайтесь к этим доказательствам и накажите моего подзащитного по полной программе". Тогда, видимо, с точки зрения Верховного суда, адвокат будет действовать в соответствии с законом. У любого нормального юриста от таких решений должны волосы шевелиться во всех местах!

Но почему-то эти самые судьи никак не могут понять, что, создавая всю эту систему, они и себя ставят под удар. Сегодня они судьи, сидят в мантиях, с важным видом ходят по коридорам, а завтра этот судья станет кому-то неугодным, и его адвоката будут удалять на том основании, что он ставит под сомнение доказательства обвинения, а следствие будет фабриковать дело.

Все эти люди, которые сейчас находятся под стражей по делу ГУЭБиПК, эти представители Следственного комитета, они же в судебном заседании, когда им продлевали сроки содержания под стражей, говорили: "Как же так? Я же служил отечеству! Я же боролся с преступностью, я же стоял на страже государства, а вы что со мной делаете?!" Они никак не могут понять, что сейчас они сажают людей, а завтра точно так же посадят и их, и таким же катком пройдут по ним. И здесь нет никаких исключений.

Ну, вот как говорил Улюкаев (наверное, больше половины граждан нашего государства прослезились): "Я лицемерил, моя задача была – пробраться к высшим эшелонам власти, и для этого мне приходилось как-то выкручиваться, но теперь-то я понял..." И очень жалко, что это осознание приходит только тогда, когда человек сталкивается с нашей судебной системой; хотелось бы, чтобы оно приходило раньше, и чтобы председатель Верховного суда тоже раскрыл глаза и посмотрел, что происходит с этой системой. Ведь если бы Верховный суд отменял все вот эти ужасные приговоры, тогда, может быть, у нас что-то наладилось бы.

Но даже Конституционный суд выносит какое-либо решение, и это совершенно не означает, что какой-нибудь районный судья обратит на него внимание. Да, он его прочитает, и если ему это будет выгодно, он применит эту норму, а если нет, то сделает вид, что этого решения не существует. Так же и с постановлениями Пленума Верховного суда, который пишет-пишет эти постановления, и там даже есть очень умные мысли (к примеру, для того, чтобы продлить срок содержания под стражей, необходимо доказательство, которое свидетельствует о том, что имеются основания для содержания человека под стражей), но мы же видим, что все эти решения о продлении сроков содержания под стражей просто штампуются, и никому не нужно никаких доказательств.

Марьяна Торочешникова: В России нет правосудия?

Дмитрий Сотников: Я считаю, что в России нет правосудия. Тем не менее, есть государственные органы, есть адвокаты, и мы обязаны в таких условиях выполнять свою работу. Мы, к сожалению, не можем гарантировать результат, и это очень осложняет дело. Приходя к нам, человек спрашивает: "Скажите, как будет по закону?" Ты говоришь, как будет по закону. А потом он говорит: "Почему же тогда суд это не применяет?" И вот тут мы не можем гарантировать это правоприменение, потому что у нас ни суд, ни другие органы, как правило, не руководствуются законами.

Марьяна Торочешникова: С этим можно что-то сделать?

Анна Ставицкая: Я считаю, что каждый человек на своем месте может что-то делать. Журналистам нужно больше говорить о том, что происходит у нас в судебной системе, чтобы многих это затронуло душевно, и против этого протестовали законными способами. Адвокаты должны делать все возможное для того, чтобы судьи не выносили неправосудных приговоров. Например, когда я прихожу в какой-нибудь районный суд, судья часто на меня смотрит, открыв глаза и рот. Из этого я делаю вывод, что он уже давно не видел, чтобы адвокат боролся за своего подзащитного. В нашей профессии, к сожалению, тоже огромное количество людей, которые являются просто статистами, то есть они приходят, отсиживают положенное время и уходят, но не оказывают человеку никакую реальную помощь.

Если все адвокаты вели бы себя так, как должны, это тоже, возможно, медленно, но изменяло бы нашу судебную систему. Несмотря на то, что представители высших судебных органов научились обходить решения ЕСПЧ, все-таки, так или иначе, его решения каким-то образом влияют на наше законодательство и на практику – очень медленно и с огромным скрипом, но все-таки это лучше, чем ничего.

В этой передаче получилась какая-то совершеннейшая безысходность. Для того, чтобы ее не было, нужно прикладывать усилия, никогда не складывать руки. У меня, например, было одно дело, когда моего подзащитного уже осудили, и он отбывал наказание, но затем надзорная инстанция отменила приговор, отправила дело на новое рассмотрение, и, хотя его не оправдали, но все-таки ему дали минимальный срок, и он хотя бы раньше вышел на свободу. Есть суды присяжных, которые оправдывают людей. Никогда нельзя сдаваться этой системе и отказываться от борьбы.

Дмитрий Сотников: Нужно бороться до конца во всех делах. Когда человек действительно упорно отстаивает свою позицию, бывает, что он добивается какого-то послабления. И судьи же видят, что дело пустое, и если человек не признает свою вину, в некоторых случаях просто невозможно вынести приговор, и они берут человека под стражу, начинают давить на него морально, но у них ничего не получается.

Кстати, чем больше народу сидит в зале, тем ответственнее начинает судья подходить к своим обязанностям. Даже если он плохо знает УПК, даже если на него оказывается давление, творить правосудие публично и при этом нарушать закон сложнее, чем делать это кулуарно. И если у нас обществе сложится такая культура, что активисты будут ходить и поддерживать собратьев по идеям, если граждане будут ходить в суды и слушать процессы в отношении людей, о которых они слышали в новостях, то это очень положительно отразится на всей системе. Суд встанет лицом к лицу с обществом, и это уже немножко другое, нежели когда, как сейчас, суд как государственная машина борется с индивидами. С обществом это будет очень сложно.