Иван Толстой: Мой собеседник в студии – наш постоянный автор историк Михаил Талалай, специалист по русско-итальянским культурным связям, человек многознающий и многопишущий. У Михаила Григорьевича недавно вышла очередная книга.

Михаил Талалай: Я хотел бы рассказать об одной из своих последних книг, посвященных Павлу Петровичу Трубецкому.

Иван Толстой: Это, по-видимому, тот самый знаменитый скульптор, одна из работ которого известна каждому человеку в России – это тот самый ужасный, тяжелый, кошмарный Александр III, который сидит посреди Знаменской площади, потом площади Восстания, а теперь он стоит во дворе Мраморного дворца в Петербурге, правда?

Установите Мобильное приложение Радио Свобода

Установить

Читайте Свободу в Телеграме

Войти

Подпишитесь на Свободу в Google новостях

Подписаться

Михаил Талалай: Скульптор – один из самых известных в 20-м веке, поэтому я даже особо не предполагал, что когда-нибудь я займусь им, мне казалось, что все о нем написано уже, обыграно, столько всяких эпиграмм, прибауток. Помните, как только установили эту статую, ходила в Петербурге следующая эпиграмма:

На площади – комод,

На комоде – бегемот,

На бегемоте – обормот.

Иван Толстой: Эпиграмма такая же тяжеловесная и неуклюжая, как само произведение.

Михаил Талалай: Но статуя нравилась царской семье, она нравилась вдове Александра III, которая одобрила такой необычный образ. И еще я помню, что Демьян Бедный написал стишок, тоже несколько тяжеловесный, но быть может, уместно вспомнить и его:

Мой сын и мой отец при жизни казнены,

А я пожал удел посмертного бесславья,

Торчу здесь пугалом железным для страны,

Навеки свергнувшим ярмо самодержавья.

Но у Павла Трубецкого было много чего другого – он ваял Романовых, он ваял своих знакомых аристократов, он ваял в Италии очень много заказных портретов. Его наследие чрезвычайно обширно и хорошо описано и в России, и в Италии, существуют каталоги, выставки, поэтому мне казалось, что трудно будет найти какую-то лазейку историку. Но меня заинтересовала его семейная история, история его становления в Милане, история его жизни уже в 1920–30-е годы, которая менее известна.

Я познакомился с его родными, которые меня и снабдили необходимыми для последней книги материалами. Когда я в первый раз приехал в Милан и изучал городскую карту, смотрю – улица Трубецкого. Миланцы считают его своим, не петербургским, не русским скульптором, а миланским. Существует и улица Трубецкого в городе Вербания, где он родился, большую часть жизни прожил и скончался. Я обнаружил, что существует целый музей Трубецкого в Вербании. Он называется Музей пейзажа, в нем хранится более 300 работ Трубецкого. Об этом музее мало писали, потому что там – его гипсовые работы, а его работы в мраморе, в бронзе и из прочих благородных материалов находятся в других местах. После смерти маэстро из двух источников – от его вдовы и от его младшего брата – поступило почти одновременно это дарение Музею пейзажа. Представляете – 340 работ! Это хранилось в запасниках, публике показывали лишь незначительную часть. Я съездил в Музей пейзажа, это был первый шаг на пути к книге, познакомился с музейными работниками, которые меня снабдили краеведческими материалами. В Вербании выходят сборники, проходят конференции, и в одном из таких краеведческих сборников была опубликована мемуарная заметка младшего брата – Луиджи Трубецкого, который очень подробно описал свои детские воспоминания о родителях, о братьях. Оба старших брата – и Паоло, и Пьер – стали замечательными художниками. Воспоминания Луиджи остались малоизвестны в самой Италии, а в России их совсем не знали, поэтому я проникся первоначальной идеей перевести эти воспоминания и подарить это русской публике. В краеведческом альманахе "Невский архив" появились воспоминания Луиджи Трубецкого, посвященные брату, с которым они жили вместе в конце жизни, нашему герою Паоло Трубецкому. Я думал, что на этом все и закончится. Но потом материалы все стекались и стекались, особенно качественный взрыв произошел после знакомства с родственниками, с Роберто Трубецким-Ханом, жителем Милана, который мне подарил информацию, не изданную даже на итальянском. Я перевел для этой книги семейные тексты, воспоминания его деда, которые на итальянском еще не вышли, поэтому это было общее итало-русское открытие. Книга называется "Паоло Трубецкой. Скульптура и генеалогия" и была посвящена 150-летию Паоло Трубецкого, которое широко отмечалось и в Италии, и в России в прошлом году. Книга вышла в Москве в издательстве "Старая Басманная". Она выходила дважды. Первый раз мы издали небольшой тираж к самому юбилею, была прекрасная выставка в Русском музее, я был на открытии этой выставки, туда приехал внучатый племянник Роберто Трубецкой, и в этих красивых обстоятельствах мы презентовали нашу книгу. Но второй завод этого тиража вышел уже в 2017 году. Почему пришлось разделить два тиража? Мы замахнулись на генеалогическое древо – рассказать о предках, о потомках. И так как Трубецкие сейчас разъехались по всему миру, у них образовалось множество разных современных семейств во Франции, в Америке, в Италии… Когда мы стали списываться, уточнять, там оказались внутренние семейные генеалогии, которые тоже составляли свои родословия. Поэтому вторая часть тиража вышла в 2017 году с "гармошкой" – с генеалогическим древом.

Иван Толстой: Я прерву наш разговор с Михаилом Талалаем, чтобы прочесть фрагмент из воспоминаний писателя, поэта и переводчика Ринальдо Кюфферле о поездке на Лаго-Маджоре в Ка-Бьянка для встречи с Паоло Трубецким.

"На нижнем этаже, в необыкновенно просторном салоне, меня встретил, потирая руки, скульптор. Он только что вернулся из собственной купальни под открытым небом.

На лице, изрезанном морщинами, – выражение сердечности; голубоватые глаза смеются. Его внушительная фигура легко движется среди многочисленных реликвий. На сияющем черном рояле выстроился целый отряд фотографий с дарственными надписями: Толстой, Роден, Горький, Шаляпин, Мэри Пикфорд – личности на любой вкус. На главном месте – превосходный портрет Дуче с лапидарной хвалой в адрес "непревзойденного импрессиониста". У стен – полки с книгами, подаренными их авторами – Толстым, Шоу, Стриндбергом, Д’Аннунцио.

– У вас, князь, превосходная библиотека!

– При этом я в жизни не прочел ни одной строчки! – смеется Трубецкой. – Когда я первый раз лепил Толстого, сознался в этом его дочери Татьяне. И знаете, что мне сказал автор "Войны и мира"? – "Наконец-то мне удалось познакомиться с человеком, у которого есть собственные идеи!" Правда, и ему захотелось, чтобы я принялся читать, и он подарил мне брошюру "Царство Божие внутри нас", сказав: "Мне любопытно узнать мнение человека, абсолютно девственного в смысле литературы, об этих моих теориях". Я же отдал брошюру матери, с просьбой пересказать мне содержание. Собравшись с духом, возвращаюсь в Ясную Поляну. "Прочитали?" – "Конечно!" – "Понравилось?" – "Вы, граф, – самый оригинальный мыслитель в России!". Однако он принялся расспрашивать меня о подробностях, и пришлось сознаться, что брошюра прочитана, это так, но – не мною. Впрочем, иногда я почитываю,– смягчил свой рассказ мой экстравагантный собеседник, заметив, вероятно, плохо скрытую кислую мину на моем лице. – Каждое утро я просматриваю газетную хронику об автодорожных катастрофах с мудрой целью сдерживать скорость моего авто. Но потом мчусь все равно! Демон скорости неукротим!

За столом, понятно, речь зашла о вегетарианстве. Трубецкой сходу заявляет мне, что из одной утренней яичницы могло бы вырасти четыре-пять веселых цыплят.

– Дорогой князь, – вкрадчиво начинаю я, – в одном, не помню уж каком европейском музее, мне удалось увидеть поучительную китайскую вышивку. Очень хорошо, кстати, сделанную. Так вот, на ней был вышит длинный фриз из рыб – начиная с самых ужасных и больших, которые глотали собратьев поменьше, а те, в свою очередь, глотали еще меньших...

– При чем тут ваша китайская вышивка? – нетерпеливо оборвал меня князь. – Рыбы – это особая категория. А вот человек, лошадь, бык, ягненок – все они травоядные. Если бы вы, например, в состоянии крайнего голода, полезли на ферму, где под фруктовыми деревьями пасется на привязи теленок, что бы вы сделали? Пошли бы за ножом, чтобы зарезать невинное животное или сорвали бы фрукт?

– Сорвал бы фрукт… Но не отказался бы, если б кто-нибудь предложил мне порцию жаркого.

– Вот она, главная ересь человечества: "Я не преступник, потому что преступления ради меня делает иной!".

– Простите, князь, но разве не доказано, что умственная работа, самая тяжелая из работ, нуждается в соответственной пищевой компенсации?

– Именно, что доказано! И именно поэтому Ньютон, Толстой, Платон, Леонардо да Винчи и другие светлые умы человечества питались только овощами и фруктами. Да и Шоу тоже! Вегетарианство для меня – главная цель в жизни. Я в скульптуре дважды пытался его пропагандировать, изваяв раз ягненка с потупленным взором, а потом – человека за едой, у ног которого примостилась гиена. Но пластика все выразить не может, и поэтому я сочинил комедию с названием "Учитель с другой планеты".

Не переставая жевать салат, Трубецкой принялся декламировать мне на память целые куски из своего театрального шедевра, отвергнутого всеми труппами из-за технических трудностей: требовалось представить на сцене нудизм и вегетарианство, которые по мере развития сюжета претворялись в рай земной.

Наша беседа обратилась к тайнам космоса и жизни: князь Трубецкой встречает их и в мерцании звезд, и внутри себя, и в никчемной травинке.

– Иногда,– признается он мне,– когда леплю модель, у меня возникают музыкальные идеи. Тогда ухожу из студии и импровизирую на рояле песни – о неземном, о великом Всём.

– Князь, вы также и музыкант?

– Давным-давно Умберто Джордано обучил меня азам композиции – в обмен на несколько уроков живописи. Бах и Бетховен всегда мне были дороги. Потом, конечно, Палестрина, Фрескобальди, Чимароза, Лулли. Из современников предпочитаю Перози. Недавно я решился, – Трубецкой, вбирая ноздрями запах фруктового салата, недоверчиво уставился на меня голубоватыми глазами, – обнародовать свои песни.

– Где? Когда?

– Скоро! Здесь, в Италии!

– И слова в песнях тоже ваши? – я боюсь обнаружить, что неомузыкант стал еще и поэтом.

– Нет, к сожалению, не мои… Я написал было слова, но служанка затеряла.

– Романс без слов, значит?

– Что-то вроде.

Беседуя, Трубецкой не переставал раскатывать мякиш хлеба между большим и указательным пальцем. Обыденный жест моего отца, тоже скульптора. Хлебный мякиш, наконец, оставлен на столе, и я следую за маэстро в студию".

Иван Толстой: Что же вы обнаружили помимо этих воспоминаний Луиджи?

Михаил Талалай: Конечно, само формирование гениального человека меня очень интересовало, и в этой книге я обратил внимание на его становление как еще юного художника в Милане. Миланцы не зря считают его своим мастером, потому что он самоучка по большей части. В их доме на берегу Лаго-Маджоре жил, правда, приживалой один замечательный миланский художник, который давал им первые уроки – Даниэле Ранцони, художник импрессионистического склада. Он давал первые уроки всем трем братьям, и они считают его своим маэстро. Затем Паоло переезжает в Милан и там вливается в общий поток миланской художественной жизни конца 19-го – начала 20-го века – скапильятура. Это малоизвестное у нас направление миланской художественной богемы. Паоло и Пьер варятся в этом космополитичном котле. Этот элемент я в своей книге осветил через воспоминания третьего брата – Луиджи, который стал инженером и очень жалел всю жизнь, что два брата у него художники, а он не стал. На пенсии, кстати, он стал тоже писать картины, автопортреты, воспоминания, тоже свою жилку гуманитарную стал воплощать. И еще одну важную вещь я постарался показать в этой книге – антураж семьи, родителей нашего героя. Его отец, Петр Трубецкой, из блестящего княжеского рода, вступил на дипломатическую стезю, но сразу поскользнулся. Он уехал из Москвы, где у них было родовое гнездо, у него уже было трое детей от брака со своей дальней родственницей княжной Варварой Трубецкой. И вот отец большого Трубецкого семейства приезжает во Флоренцию и в гостинице встречает прекрасную американку Аду Уинанс, которая во Флоренции училась пению. Влюбляется. Бурный роман. Он просит развода, жена не дает. В России – скандал. Он уходит с дипломатического поприща, уезжает со своей молодой американской супругой (хотя вроде бы они так и не поженились) на север Италии, выбирает прекрасное поместье, которое до сих пор называется Вилла Трубецкой, на изумительном Лаго-Маджоре. Ада Уинанс и Трубецкой – блестящие богатые люди, вокруг них развернулась очень интересная космополитическая среда. Само это озеро в конце 19-го века было Меккой для Европы, особенно Северной Европы – Англия, Франция, Скандинавия, Америка. Там сложился уголок типа Ниццы, Сан-Ремо. Сам князь увлекся ботаникой и выбрал этот уголок, потому что там определенный микроклимат, он там стал разводить какие-то необыкновенные орхидеи, назвал одну в честь своей второй жены – орхидея "Ада". Но в России он стал персоной нон грата. И одно из сенсационных генеалогических открытий – я обнаружил, что он первоначально жил под чужим именем. Он объявился в этом месте и покупку виллы сделал на подставного прусского дворянина с фамилией Шталь, что по-немецки значит "сталь". Он – Шталь, жена у него Шталь.

Иван Толстой: Ну, жена-то понятно – мадам де Сталь, а вот он…

Михаил Талалай: Стальную проявил волю к семейному счастью. И один за другим появляются дети, которые тоже регистрируются как Штали. Они, возможно, об этом даже и не знали. Я нашел метрики в городке Вербания, где у супругов Сталь появился Петер Сталь. Затем Петру Трубецкому удалось переломить ситуацию со своей неупорядоченной семейной жизнью – он получает постфактум развод. Получив развод, он обращается в местную администрацию, где ему выписывают бумагу, что по заявлению Петра Сталя теперь он называется князь Петр Трубецкой. Таким образом его дети Павел, Пётр и Луиджи тоже уже не Стали, а князья Трубецкие. С генеалогической точки зрения незаконно приписывать задним числом княжеские титулы, но в Италии, возможно, он меценатствовал, помогал местной культуре… В шестилетнем возрасте скульптор стал Трубецким, но по русским понятиям, да и по итальянским, он не имел права называться князем. Хотя, когда он уже приехал в Россию, уже был знаменит как скульптур, все к нему обращались "князь". Лев Толстой, его достаточно ценивший, любивший, написал, что, да, мы знаем, что он не князь, "но это так ему идет".

Иван Толстой: А когда старший был прощен? И прощен ли был старший? Я говорю о Петре, о дипломате, который вот такой фортель выкинул. Он был прощен официально?

Михаил Талалай: Нет, он так и остался персоной нон грата, в Россию он не вернулся никогда, всю жизнь прожил в Италии и во Франции. После такого скандала Александр III сказал, что "двоеженцев я не хочу в России". Раз мы заговорили о сложной семейной истории, она не закончилась на этих трех братьях, потому что наступил новый жизненный этап у отца – он влюбился в гувернантку своих детей, уже после американки, будучи в достаточно почтенном возрасте.

Иван Толстой: Правильно! Не пущать такого в Россию!

Михаил Талалай: Более того, родился сын, которого, чтобы запутать всю ситуацию, тоже назвали Петром. От одного Петра двое сыновей с таким полюбившимся в семье именем. Итак, новый сюжет – они разъезжаются с американской певицей, он уезжает на Лазурный берег с этой дамой – Марианной Хан. В итоге, уже после смерти старого князя, Марианна Хан получила право присовокупить к своей фамилии фамилию Трубецкой и стала Марианна Хан-Трубецкая. Поэтому их сынишка Пьер Хан стал назваться Пьер Хан-Трубецкой. Затем произошла инверсия, и он стал называться Пьер Трубецкой-Хан, но иногда Хан опускается и таким образом появилась такая веточка пост-мортем. В итоге потомки этого Пьера Трубецкого-Хана живут сейчас в Италии. Они стали хранителями, потому что других детей от этой линии не осталось, итальянской памяти, стали собирать разного рода материалы, фотографии, воспоминания, изображения, курировать проекты, связанные с Трубецкими. И живущий ныне в Милане Роберто Трубецкой-Хан стал одним из главных моих сотрудников в этой книге, снабжая меня разного рода интереснейшими материалами.

Иван Толстой: А художественная жилка жива в семье?

Михаил Талалай: Пожалуй, в итальянской части – нет, из нынешнего поколения. Пьер Трубецкой-Хан был сводным братом нашего скульптора Паоло, он стал очень видным архитектором в Милане. Очень многие постройки 1920–30-х годов, такой буржуазный Милан, стиль поздней либерти, ар-деко, кинотеатры, разного рода доходные дома – это постройки Пьера Трубецкого-Хана, которого просто назвали "князь Трубецкой". Вот на этом архитекторе в 1930-е годы художественный вклад Трубецких в итальянскую культуру остановился. Меня, конечно, интересовала жизнь Паоло Трубецкого после русской революции, когда все контакты с Россией оборвались и он просто погрузился в итальянскую стихию. Особенно судьба нескольких его работ, например бюста Муссолини. Муссолини его ценил. Выяснилось, что осталась пара гипсовых заготовок. А бронзовый бюст, самый главный, который хранился в семье, его утопили. После падения Муссолини, уже в 1945 году, в семье решили, что лучше такие артефакты не хранить, так что лежит это произведение Паоло Трубецкого на дне озера Лаго-Маджоре.

Иван Толстой: Изображения бюста остались?

Михаил Талалай: Остались, потому что существовало несколько подготовительных эскизов и один гипсовый. К 150-летию со дня рождения маэстро, в Вербании, в Музее пейзажа решили воссоздать его мастерскую во Франции, на окраине Парижа, тем более что после смерти Паоло его вдова, жившая во Франции, отдала огромное количество этих гипсовых заготовок. Есть фотографии, по ним воссоздали, как выглядела студия. Там на полочках стояли разного рода заготовки, а бюст Муссолини стоял в центре на главной полке. Сейчас, когда решили воссоздать этот уголок, обсуждалось в музее, куда поставить бюст. В итоге пошли против истины и бюст сместили в глухой темный угол. Я в своей книге дал две фотографии рядом, чтобы можно было посмотреть, все-таки историческую правду не скроешь. Мне сотрудники шутя говорили, что приходили уже какие-то симпатизирующие павшему Дуче современные итальянцы и требовали восстановить настоящее место, где он стоял при жизни автора. Но музей решил, что сейчас это негоже, поэтому он стоит в другом месте.

Удалось восстановить и непростую семейную жизнь самого скульптора. Мне было интересно разобраться с идентичностью Паоло. Кто он был? Русский скульптор? Итальянский? Миланцы считают его миланцем. В России патриотические круги, конечно, говорят "наш", другие, более осторожные, находят какую-то другую формулировку. Я сам пришел к выводу, что мы можем смело назвать его русско-итальянским скульптором.

Иван Толстой: А хотя бы в биографических пропорциях – сколько Паоло Трубецкой прожил в России?

Михаил Талалай: Мало. По-русски он говорил с акцентом, объяснялся преимущественно по-французски. Он родился в Италии, приезжал наездами, навещал своих родственников, несколько лет работал над памятником Александру III. Думаю, что порядка пяти-шести лет из своей большой жизни он прожил в России. Но кем он сам себя считал? И ответ следующий, в духе викторины. В Париже – Всемирная выставка. Приглашен наш герой. Существует русский павильон, и существует итальянский павильон. Где выставлялся скульптор? Не буду мучить долго, ответ – в обоих павильонах!

Иван Толстой: Блестяще! Русско-итальянский! Истинно.

Михаил Талалай: Во времена Паоло насчет этого особо не задумывались – эпоха была совсем другая, было намного больше внутренней свободы, меньше вот этой идентичности, и Паоло было абсолютно все равно, он считал себя и тем, и другим, человеком Европы, подписывался иногда "Паоло", иногда – "Павел", но чаще всего подписывался по-французски "Поль", потому что это был обиходный язык в семье. Мама – американка, отец – русский, хотя он тоже большую часть жизни прожил в самоизгнании в Италии. Петр Трубецкой со своей супругой также говорил по-французски. И вот эта идентичность – европеец. Даже шире – человек мира, космополит. Поэтому его собственная семейная история также имела всемирный размах. Он познакомился со своей женой шведкой во время плавания по Балтийскому морю. Она была замужем. Здесь история в перевернутом виде повторяется. У нее были в Швеции муж и ребенок. Но тут – обаятельный князь, космополит, скульптор, они влюбляются, она бросает все и больше никогда не возвращается в родную Швецию, оставив мужа с ребенком, оставив Стокгольм. Жизнь семейная была у них счастливая. Один документ, который еще до меня в Швеции обнаружили, но для России впервые этот факт был описан, что они даже повенчались в Петербурге. Поэтому некоторая русская составляющая увеличивается. Паоло Трубецкой и Элин Трубецкая повенчались в лютеранской церкви в Петербурге. И там же – одна из генеалогических загадок. В день венчания там же был крещен только что родившийся сын от этого брака, который тоже стал Трубецким. Догадайтесь, какое имя он получил?

Иван Толстой: Либо Петр, либо Павел.

Михаил Талалай: Пьер Трубецкой. Обстоятельства его рождения – загадка. В литературе о Паоло пишут, что сын у него родился в Карелии. Ну, Петербург может быть частью Карелии, Карельский перешеек. Моя догадка историка – что они обманули шведов, когда регистрировались, что сын действительно где-то родился на даче на Карельском перешейке, но чтобы он был законнорожденным, его зарегистрировали и покрестили в тот же самый день, когда было венчание. По документам он появился на свет уже у венчанных родителей. Может быть, скульптор, имея какую-то свою незаконнорожденность, пытался в этом случае ее избежать. Элин надолго стала музой скульптора, он очень часто ее ваял. В Вербании есть очень трогательный памятник павшим в Первой мировой войне, где изображена Элин и сынишка – Пьер Трубецкой, к сожалению, умерший в Париже малолетним, поэтому эта линия пресеклась и потомков у скульптора не осталось. Элин очень много помогала, была менеджером богемного своего мужа Паоло. Но когда он остался вдовцом, наступил второй брак, тоже очень странный. Он познакомился со своей второй женой в Англии. Сохранились письма, которые показывают, что его опутали, что он не хотел и прочее. Тем не менее, он женился, а на следующий день после свадьбы жена захлопнула перед носом мужа свою спальню, объявила, что он ей разонравился, и они больше не виделись. Она при этом осталось княгиней Трубецкой, естественно, какие-то получала дивиденды.

Иван Толстой: Англичанка гадит!

Михаил Талалай: Вот такой вот "странный брак", как написал в воспоминаниях младший брат Луиджи. Брошенный муж пытался достучаться до своей английской супруги, но не получилось. Она сделала, правда, неплохой акт – после смерти своего мужа (они не разводились официально) отдала все содержимое его мастерской в родной город Вербанию. Это более сотни работ. В итоге – два брата живут вместе. Луиджи – состоявшийся инженер, он даже автомобили выпускал, газовые лампы делал. Мне показывали, что на автомобилях в 1920-е годы в Милане, на каких-то камерах внутренних стоял штемпель с гербом Трубецких – княжеский автомобиль был. Фирма потом разорилась. Старший брат, скульптор, пишет Луиджи: "Дорогой брат Луиджи, моя первая жена умерла, моя вторая жена меня бросила, давай жить вместе". И два брата Трубецких последнюю часть жизни провели примерно в тех же местах, они облюбовали этот изумительный уголок Лаго-Маджоре, купили там небольшой домик Ка-Бьянка – Белый дом, он действительно выкрашен в белый цвет, где в 1938 году наш скульптор и скончался. Луиджи стал его душеприказчиком, воспринял то, что осталось в этом доме, – коллекцию работ, архив. И даже здесь есть еще одна генеалогическая подробность. У скульптора была натурщица, которую он любил ваять, она часто бывала в их доме, и после смерти скульптора натурщица стала женой Луиджи.

Иван Толстой: Михаил, расскажите, пожалуйста, о том самом главном, что надо знать о наследии Паоло Трубецкого. Вот всем известный памятник Александру III, теперь мы знаем о существовании бюста Муссолини. А что же еще в его наследии?

Михаил Талалай: Наследие Паоло Трубецкого огромно. И в Русском музее в Петербурге, и в Третьяковке в Москве хранятся десятки его произведений. В первую очередь, он был блестящий портретист, его портреты необычайно психологические и душевные, он умел проникать в суть персонажа. Относят стиль его к импрессионизму. Действительно, глядя на эти лица – они как живые, ты чувствуешь этих людей, их поведение, манеру, речь. Целая серия портретов аристократов тех времен, великолепные портреты Романовых, прекрасный портрет Великой княгини Елизаветы Федоровны, разного рода балерины, чудесный портрет его учителя Даниэле Ранцони, который стоит в самой Вербании. Он и начинал как портретист еще молодым человеком, это были первые скромные шаги для заработка в Милане, он очень много делал кладбищенских мемуарных портретов, поэтому на некоторых кладбищах Милана сохранились эти надгробия, сейчас они уже все изучены, сфотографированы. У него были свои собственные теории насчет искусства, и я в своей книге попытался их собрать. Их осталось очень мало, потому что он был человеком не пишущим, не любил давать интервью, отказывался что-либо писать, и его брат Луиджи шутливо говорил, что "для моего брата Паоло легче изваять скульптуру, желательно конную, чем написать пару страниц". С помощью моих коллег-искусствоведов мы обнаружили два-три интервью, это ответы на вопросы, где он говорил, что не надо ничему учиться, надо просто от сердца – как вы видите человека или натуру, так вы должны и действовать. Несмотря на это, конечно, он был гениальный человек, самородок. Он был приглашен преподавать в Москву в Училище изящных искусств, и пару академических лет он там преподавал. Но все это окончилось неудачно, потому что, по его собственным словам, увидев своих учеников числом сорок человек, он попросил их начать лепить, и из них тридцать восемь он сразу прогнал, сказал, что ими заниматься не будет. Двоих он оставил и с ними уже производил какие-то, говоря современным языком, мастер-классы, считая, что из этих двух людей что-то вырастет. Помимо людей он прекрасно изображал животных, животный мир был его большой страстью, поэтому лошади, кони и замечательная ломовая лошадь, на которой сидит Александр III, и более изящные конные памятники, модели которых он делал, часть из них в Италии установлена. Памятник Гарибальди на коне, памятник Александру II, к сожалению, не воплощенный, но тоже конный памятник, вообще целая серия разного рода животных. Его особенно поразили экзотические животные. Когда приехал в Милан цирк Буффало Билл, он просто был потрясен этими представлениями, с той поры заинтересовался Америкой, стал туда ездить, его там очень полюбили, он пользовался большим успехом как скульптор, читал лекции. И он одним из первых в 20-м веке стал лепить индейцев – есть целая серия его работ. Паоло Трубецкого тронула их особая близость к природе, к натуре. Там индейцы с лошадьми, естественно, с разными животными. И одна из его особенностей психологических – он стал воинствующим вегетарианцем. В памяти людей, его знавших, он любил разговаривать в первую очередь не об искусстве, не о политике, а пропагандировать вегетарианство. Здесь они нашли нечто общее с Толстым. Но он еще до Льва Николаевича увлекся вегетарианством как идеей, при первом удобном случае занимался очень энергично и агрессивно пропагандой вегетарианства. Его брат вспоминает, что однажды пригласили его читать лекцию об искусстве в Америку, он лекцию начинал об искусстве, потом говорил: "Ну, что там – искусство! Это все неважно и неинтересно. Вы должны становиться…" И дальше он продолжал полутора-двухчасовую лекцию, с которой многие уходили заядлыми вегетарианцами, такой у него был дар убеждения. Одна из семейных легенд, что когда он уже был в преклонном возрасте, то ухудшение его здоровья можно было остановить, если бы он стал есть мясо, но он наотрез отказался и этим убыстрил свою кончину. Сохранилась одна его удивительная работа в доме Роберто Трубецкого, оригинал бронзовый, а в Музее пейзажа есть гипсовая, называется "Пожиратель трупов". Можете представить, что это. Это несвойственная нашему скульптору вещь, артефакт, шарж, сарказм, ирония. Толстый, массивный человек, удивительно похожий на Никиту Хрущева. Когда мы с Роберто Трубецким смотрели, я говорю: "Это же Никита!". Он говорит: "Да, это Никита Сергеевич". Сама эта статуя – начала 20-го века. Там такой одутловатый человек, у которого разного рода шишки выросли от того, что он ест поросенка, перед ним лежит уже обглоданный поросенок. Так что такая пропагандистская скульптура, которая стоит особняком в достаточно лирическом и трепетном творчестве Павла Петровича Трубецкого. Хотел бы я еще рассказать о печальной судьбе архива скульптора. Письма (он переписывался с лучшими людьми его времени – Бернард Шоу, Габриеле Д’Аннунцио, литераторы, скульпторы, весь художественный мир той эпохи), плюс он сам любил покупать произведения искусства – все это сосредоточилось на вилле Ка-Бьянка, где он жил с Луиджи. И далее произошла трагическая вещь. Весной 1945 года недалеко от Ка-Бьянка партизаны казнили двух фашистских офицеров. Фашисты, вернувшиеся на место гибели своих офицеров, решили, что Луиджи Трубецкой тоже партизан или помогал партизанам, потому что гибель офицеров фашистских произошла рядом с его домом. Они считают, что какая-то засада или знаки, и они устроили карательную операцию – сожгли, разбили, уничтожили. Поэтому, к сожалению, архив и большая часть коллекции Паоло Трубецкого погибла от руки фашистских картелей. Сохранились буквально обрывки, незначительная часть, которая сейчас попала в музей, буквально эпизодические письма, но тоже интересные. И я в своей книге опубликовал несколько писем, в частности от Бернарда Шоу. Я советую прочитать это прекрасное послание, которое написал Бернард Шоу Паоло Трубецкому, потерявшему свою жену. Он успокаивает его в очень оригинальной и очень остроумной форме. Они переписывались на английском языке, и я перевел с английского на русский.

Иван Толстой: Письмо Бернарда Шоу, посланное Трубецкому 24 июня 1927 года.

"Мой дорогой Трубецкой!

Увы! Увы! Бедная Элин!

Что ты теперь будешь делать без твоего докучливого ребенка, без твоего тирана, без твоей рабыни, без твоего всего – безо всего того странного, что представляют для нас наши жены?

Кто защитит тебя от всех остальных женщин?

Ты свободен, но что за ужасная вещь такая свобода! Поздравить вдовца со свободой, это все равно, что поздравить ребенка с тем, что он потерялся.

Однако, есть предел всем авантюрам, и брачной авантюре тоже. Не думаю, что Элин хотела бы стать старухой. Возможно, она это чувствовала, как и чувствовала то, что ты сам станешь великолепным стариком, а потому решила умереть первой. Все мы умираем по нашему собственному выбору, хотя врачи прикидываются, что это они нас умерщвляют.

При этом мне хотелось бы, чтобы она достигла своего апофеоза, изящно уйдя – но не умирая.

Может, мы скоро увидимся, вероятно, мы снова приедем в Стрезу в этом году. Не будем корчить постную мину – будем веселы во славу ее памяти!

Не отвечай мне – к тебе придет столько писем, что ты спятишь, на них отвечая.

Выброси всех их в камин.

Навечно твой,

Дж.Бернард Шоу".

Михаил Талалай: Это не моя авторская книга, это сборник материалов – воспоминания, письма, корреспонденция. Я – редактор-составитель этой книги, но мне много помогала московская исследовательница Татьяна Седова, которая пишет диссертацию о Паоло Трубецком. Она мне помогала, в частности, найти и перевести ряд интервью скульптора, которые мы включили в нашу книгу. Что касается генеалогического древа, то здесь первую роль играл Роберто Трубецкой-Хан, а также американские родственники Паоло Трубецкого, потомки по боковым линиям – Ирина Трубецкая-Бут и Ольга Трубецкая. Собирая материалы для этой книги, я получил из Америки необыкновенные мемуары, написанные князем Григорием Трубецким, дальним родственником нашего героя. Это часть его воспоминаний, она никогда не была опубликована. Я, признаться, несколько колебался, но так как все-таки мне дали разрешение и уже прошло почти двести лет, я решил опубликовать эти семейные воспоминания следующего характера. Мемуарист описывает неудачный брак старшего князя Петра. Он не хотел жениться, отец настаивал, нашел ему богатую невесту из этого же рода, княжну Варвару Юрьевну Трубецкую. Он все-таки не хотел, и дедушка тогда отправил его служить на Кавказ, чтобы он там образумился. На Кавказе Петр Петрович образумился, молодому офицеру это надоело, и он написал в Москву: "Готовьте обезьяну". Приехал в Москву и женился.

Иван Толстой: Этим летом имя Паоло Трубецкого опять будет на слуху: Государственная Третьяковская галерея в конце июня открывает монографическую выставку скульптора. Кроме того, ожидается выпуск русской версии каталога произведений маэстро в Музее пейзажа города Вербания. Его готовит Михаил Талалай. Это самая большая коллекция художника – 344 единицы. Они поступили в Музей в результате дарений наследников – его брата Луиджи и его вдовы, той самой британской авантюристки, которая прожила в действительном браке с Паоло одни сутки. Однако брак был законным и вдовство тоже.