Во второй части этого выпуска: третья часть воспоминаний «Я работал в американском посольстве» и в рубрике «Красное сухое» - что, сколько и как пьют в Швеции.

Начнем с воспоминаний бывших заключённых.

Екатерина Лушникова:

Замысел этой передачи возник из бесед с писателем, узником колымских лагерей Семеном Виленским. 10 лет провел Семен Самуилович в сталинских лагерях и тюрьмах. 20-летним студентом Московского университета он был арестован за стихи о Сталине и осужден на 10 лет лагерей. Отбывать срок ему выпало на Колыме, а до этого были московские изоляторы и тюрьмы, в том числе и Лубянка, и Сухановка, где обычным делом были пытки. В пытку превращался даже прием пищи, настолько специфической была эта пища. «Гастрономия ГУЛАГа» – так называется рассказ Семена Виленского, написанный уже на свободе. В одноимённой передаче вы услышите, чем кормили узников от Сталина до наших дней. Записи разных лет: архивные и новые. Начнём с Семена Виленского. Он умер в 2016 году.

Семен Виленский:

– Это издевательства, которые довели до совершенства. Гречневой крупы не было, спросите у вашей мамы, достать гречку в эту пору было почти недостижимо, счастьем было для хозяйки.​

На Лубянке кормили гречневой кашей, сваренной вместе с горохом. Почему вместе с горохом? Потому что от гороха пучит живот. Разных людей приводили в камеру к нам, этого буквально втолкнули, он жирный был. И этого замминистра или кто-то там, чтобы согнать с него все человеческое, чтобы он опустился до предела, два раза в сутки выводят на оправку, а он не может после этого гороха, и он в присутствии людей садится на парашу. В Сухановской тюрьме тебе давали большую миску перловки, шрапнель мы ее звали, но это не была варёная каша, это была крупа, её обдавали кипятком или немного держали в кипятке, не доваривали специально. Ты голодный, ты съешь ее и после у тебя дикие боли в желудке. Потом я узнал, когда ходил по деревням, что крысам, если они мешают людям, то один из способов — дать им перловку, она распухает у них в желудке, они маются и помирают. Кроме пайки хлебной, практически ничего есть нельзя было.

Екатерина Лушникова:

– 15 лет провел в колымских лагерях Павел Галицкий, журналист, сын священника. В 1936 году по доносу сотрудника газеты «Новый путь» он был осужден «за агитацию» на 10 лет. В 1943 году получил новый срок уже по доносу заключенного. На Колыме работал бригадиром старателей, его бригада добывала золото и уран. Вышел на свободу в 1952-м. Написал четыре книги воспоминаний о колымских лагерях. Павел КалинковичГалицкий ушел из жизни в 2013 году, было ему тогда 102 года.

Павел Галицкий:

– В тюрьме еще более-менее кормили, в лагере хуже кормили, тяжелая работа очень. В 8 утра выгоняли. Подъем, одеваюсь, иду в туалет. После этого приносят пайки, получаешь свою пайку, сколько заработал, от 600 грамм до 900 хлеба. Хлеб неплохой был. Ведут нас в столовую — чай, кусочек сахара и каши ложечка. Сначала развод, первая, вторая, третья, четвертая, пятая, шестая. Ведут на работу. Отработали, обед, собрались, приходят в лагерь, опять первая, вторая, третья, четвертая, пустили в лагерь, пообедали. Суп налили горячий, ты его поставил на стол, он уже холодный. Туалет — жерди стоят и яма вырыта, сделан толчок и все. Грязь немыслимая. Вечером то же самое: жидкая пища, хлеб ты уже давно съел, забыл его вкус. Идешь в барак, ждешь проверку, до 12 часов считают и считают, не могут посчитать. Потом уже посчитали, отбой.

Семен Виленский:

– Человек вечером засыпает, он о чем думает, абсолютное большинство? Он думает о том, какую пайку хлеба завтра он получит. Он молит о том, чтобы получить корку, не середку.​

Всю ночь не спал, горбушку ждал, наутро встал, селедку дали и дальше невероятное что-то. Но ровно-то не отрежешь 500 грамм или 900, в зависимости, какая пайка, поэтому дорезки там были. Специально лучины такие делали, прищепки деревянные, ими прикрепляли. Тут с этим связана целая лагерная культура, проверка на вшивость. Зек вам несет от хлеборезки, собьет довесок, сожрет его, вытащит палочку или нет, способен он донести в целости честно или нет. Достаточно простая проверка. Если о человеке говорят «сшибает довески» – это уже все, ниже пасть невозможно. Если его поймают, то будут бить так, что забьют. В голодные годы в бараке умирает человек, его не выносят, молчат сутки, двое, бывало трое, он лежит, рядом с ним лежат живые. Они на него хлеб получают.

Павел Галицкий:

– Голод — это бич, бич человеческий. Я видел, как человек из кала выковыривает перловую крупу, инженер, начальник связи железной дороги Туркмении. Он на меня глянул, у него слезы, он сказал: «Павлик, я уже не человек». Сам сидит и плачет. Я как глянул, у меня все перевернулось, боже мой.​

Я сам собирал головки селедочные и жрал их. Я так и думал, что придет пора, полетят белые мухи и меня больше не будет. На счастье, Михайлов был такой, начальник участка, когда он уходил в отпуск, я был бригадиром, а когда вернулся, я уже был доходягой. «Галицкий, ты? Что случилось? Остановись». Я вышел, сказать не мог слова, у меня слезы текут, я стою. Он: «Ну ладно, иди, Галицкий, расконвоировали тебя, пойдешь геологом работать». Геологоразведочное бюро — это манна небесная. Я иду возле шахты, там маленькая будочка из торфа сделана, там греем пески, я беру, пробую. У меня партнер был уже бывалый мужик, простой, деревенский парень, тоже доходяга. Мы золото берем, какую-то часть прячем. Он идет на конбазу, мы даем золото этому начальнику. На конбазу привозят мешки мучные, там их вытрушивают лошадям, мука, наполовину тряпья разного, он нам это дает. Мы это берем, в воду, вся эта гадость поднимается, мы ее выбрасываем, кипятим, солим, кушаем. Блаженство. Один котелок съели: «Слушай, Гришин, – я ему говорю, – давай еще». «Да что-то вроде... Ладно, давай». Второй котелок развели, опять съели. «Слушай, Гришин, давай еще». «Нет, я уже не выдержу». «Ну я один тогда буду». Все равно он полез, уже некуда. Вот таким путем и выжил, поправился.

Ты понимаешь, как говорить о голоде, когда рядом на вахте стоят штабеля муки, сухой картофель, консервы, все это есть, а люди уже жрать не могут, они дохнут. Был такой Вася Голосков, начальник Авиахима Новосибирска и области, полковник авиации, детина два с лишним роста, рыжий, здоровый мужик. Я на него как глянул: мама родная. Ему давали две пайки, ему давали два обеда. Он работал как ишак. У него жена Нина была, мы с ним дружили, он мне рассказывал всю свою жизнь. Нина почти каждый день ему посылала письма: «Вася, тебя освободят. Вася, я писала, то-то, то-то». И Вася дошел до того, что пайки лежат, и пайки ему не лезут. Он истощил свой организм. Как он работал, ему надо было не две буханки хлеба, а ему надо было килограмм масла есть и кусок мяса. Это не еда — хлеб. Когда ленд-лиз прошел, нам делали буханки из белой муки американской, пайка была буханка хлеба. Но это же хлеб, его съел и все, а жирного нет, ничего нет. А при такой работе, при таком морозе. В 1938-м, когда нас сняли с работы, было 67 градусов мороза ночью, а мы еще работали. Дальстрой выполнил план на 165%, нас в два часа ночи сняли с работы.

Нам давали посылки за хорошую работу. В посылках обязательно был спирт, для бригадира шампанское. Я бутылку выпью и в голове уже сумбур. Вино там не продается, потому что оно замерзает.

1 мая 1952 года я справил с бригадой. Я заранее договорился с завмагом, что мне нужен будет спирт, 50 бутылок заказал. Вдруг шмон. Они вскрывают пол, посередине барака идут столбы, поддерживая, все-таки 10 метров, они возле этих столбов открывают, вынимают одну бутылку, вынимают вторую. Помимо того, что я готовлю, каждый себе еще готовит. Бутылок пять они вытащили. Когда 1 мая случилось, заранее наделали пирогов с белкой, очень вкусная белка, она же орехи кушает. Я говорю: «Хлопцы, предупреждаю, кто будет хулиганить, тому будет изолятор. Все должно пройти мирно и спокойно». «Бригадир, не волнуйся, все в порядке». Хорошо. Мы закусываем, гляжу — там шум. Кто? Кешка Портнянин, мой заместитель, здоровый парень, морячок с Дальнего Востока: «Да я, да мы, да ты знаешь…». Я говорю: «Кешка!». «А что, Калинкович? Я сейчас окно выставлю». Скрутили его, положили. Полежал: «Калинкович, я больше не буду». «Не будешь — давай». Развязал. Выпивали нормально, встретили 1 мая, как полагается. Надо сказать, что у меня бригада, у всех был срок 20-25. Какие статьи: 58.10, 59.3. 59.3 — это бандитизм, 58.10 — это контрреволюция. Почему у меня были бандиты? Очень просто — война, люди голодные, мальчишки, у меня самому старшему было где-то 22 года всего лишь. Во время войны ему было 16-17 лет, он с голоду шел грабить какой-то ларек или украл булку хлеба, ему давали бандитизм 25 лет. Он украл, он бандит. Половина России были воры, бандиты, потому что они были голодные.

Екатерина Лушникова:

– Александра Хлебникова была осуждена на 7 лет лагерей за кражу шпульки ниток на швейной фабрике Кирова. Украла нитки, чтобы продать их на рынке и накормить родителей, голодавших в деревне. Срок отбывала в уральских лагерях. В этом году Александре Прокопьевне исполнилось 90 лет.

Александра Хлебникова:

– Из Слободского две сидели – Надя и Валя, украли крупу овсяную по два стакана, 7 лет. Меня с нитками на проходной задержали, на 2 рубля 65 копеек ниток, мне 7 лет дали. Отсидела в Каменске-Уральском, мороз 50 градусов был. Клин поставишь, лупишь кувалдой, отвалишь глыбу, потом клином, кувалдой опять раздробишь, наверх подавали по транспортеру. Придем еле живые. Кормили очень плохо: килька вонючая, испорченная. Потом нам стали давать наличными деньгами, как за работу, на эти деньги мы приедем на работу и там дали обслугу воду носить попить, лопату где-то сменять, дадим деньги, она нам купит хлеба, не по буханке, хоть по полбуханки. Из дома было нечего посылать. Мама, не знаю, как они выжили, ракушки ели в раковинах, чего только не ели. Летом на траве. Написала она Сталину письмо, за что я сижу, писала в Народный суд, Верховный суд. Я освободилась, из лагеря характеристику дали хорошую, что я честно работаю, выполняю по две нормы. Вот такие дела, такая судьба моя. Хвастаться-то нечем. Не хочется вспоминать, чтобы считали, что я уголовница.

Екатерина Лушникова:

– Петр Курьянов, сын саратовского фермера, в 90-е годы был осужден за подделку денег и другие уголовные преступления. Отбывал срок в колониях Саратовской области, в общей сложности отсидел около пяти лет. Неоднократно подвергался избиениям и пыткам. После освобождения живет в Москве, занимается правозащитной деятельностью.

Петр Курьянов:

– Чем кормили? Хороший вопрос. Всяким порожняком. Одно время было такое, что вообще ничем не кормили. Наутро соленая капуста, чуть-чуть водички, в обед чуть-чуть побольше водички с квашеной капустой, на второе густая квашеная капуста и на ужин тоже что-нибудь с капустой, еще селедку дохлую, маленькие селедки. ​

В этих «красных» лагерях все-таки заставляют ходить в столовую. Почему бы не сходить? Чтобы не давать повод администрации написать рапорт, что требования распорядка дня, столовую не посещает. Есть возможность с людьми из других бараков пообщаться, то это, пятое, десятое. Когда ходил, смотришь, что они едят. Я ел только на обед горячее, суп. Отвратительный клейстер. На свободе в голову даже не придет, что это можно есть. В лагере люди голодали. За то, чтобы поесть, соглашались уходить к «обиженным», к категории «обиженных» осужденных.

Екатерина Лушникова:

– Максим Хохлов, житель Мордовии, стал заключенным в 16 лет. В 2007-м был осужден за участие в поджоге дома и других уголовных преступлениях на 9 лет лишения свободы. Срок отбывал в мордовских лагерях, работал в тюремной библиотеке. Неоднократно подвергался избиениям и пыткам. Освободился в 2016-м, живет в Москве. Если судить по его рассказу, гастрономия ГУЛАГа за последние 80 лет почти не изменилась.

Максим Хохлов:

– Конечно, ужасно кормили, тараканы были, грязная посуда, все черное, протухшее. По большому счету ничего не менялось. Дают перловку, сечку. На обед был суп, правда, непонятно, какой суп, с какими-то отрубями, обыкновенная вода, ни картошки, ничего внутри не было, максимум, что плавало — это капуста какая-нибудь, и то не свежая, а кислая. Макароны дадут с жиром, а именно сало или жир, макароны все слипшиеся. То есть закинули в чан 20-30 килограмм, на всю зону сварили и всё, вот они разложили. На ужин в основном была капуста вонючая, кислая какая-нибудь, макароны, бывает картошка, опять же ее смешивали с мукой, то есть там клейстер был просто, тесто одно. По праздникам бывало, что какую-нибудь котлету сделают, но непонятно, что там было, либо рыбные котлеты, но опять же все вперемешку. Кости попадаются, какие-то они горькие, черные на вид. Салат делали из капусты свежей, либо свекольный, но свекольный мало кто ел, потому что все сразу бежали в туалет. Сначала туалеты были на улице. То есть было ужасно, в туалет было невозможно зайти, там можно было и провалиться. А зимой, я извиняюсь за выражение, там просто большие кучи торчали из туалета и все, не знаешь, как в туалет сходить, моча, постоянный запах ужасный. Да, работа, конечно, была: столярный цех, швейное производство. Всем платят, конечно, но платят копейки, 10 рублей, 20 рублей, 30 рублей. Даже на пачку чая, пачку сигарет не хватало. Были ребята, которые очень хорошо шили, с которыми мы общались, они себе выбивали зарплату, им платили уже по тысяче, по две, по три. Осужденные делали бражку, потом перегоняли в самогон. Сотрудники, конечно, тоже не без греха, они и телефоны проносили, и алкоголь, и наркотики, все можно было достать, было бы желание, были бы деньги. Там не может быть друзей, это очень единичные случаи, когда осужденный с осужденным дружит, потому что каждый что-то друг от друга хочет, все с корыстной целью. Сегодня он с тобой кушает, как говорят осужденные, хлеб ломает, а завтра он идет в оперотдел, сдает, что ты, грубо говоря, покурил в неположенном месте. Был, например, случай, пришли ко мне двое осужденных, они работали на спецобслуге при администрации, зашли ко мне в камеру и меня избили. Говорят: «Ты все равно все подпишешь, что от тебя требуется». Гордиться, конечно, не надо, что сидел в тюрьме, но жизнь тоже кого-то научит, кого-то нет. Я вынес одно: туда больше не надо попадать.

Далее в программе

Я работал в американском посольстве. Часть третья.

Вспоминает журналист-международник Пётр Черёмушкин. Он – выпускник факультета журналистики МГУ, участник программ «Европа в мире» Датской и Нидерландской школ журналистики. Работал в агентствах ТАСС и Интерфакс. С 1994 по 2007 работал в пресс-службе США в Москве.

Посол Билл Бернс имел огромный опыт работы на Ближнем Востоке и в России, был человеком очень осторожным и тонко понимающим ситуацию дипломатом. Послушайте, например, что говорит Билл Бернс в воспоминаниях о своей работе в Москве и о Владимире Путине.

– Думаю, произошла значительная эволюция во взглядах Путина, особенно после «оранжевой революции» в Украине в 2004 году, которую Путин расценил как угрозу своему контролю над Россией. Он представлял происходящее как попытку смены режима в стране, которую он всегда относил к сфере российских интересов. Он постепенно разочаровывался в двуличным, как он считал, поведении Запада и Соединенных Штатов. Он всегда давал более высокую оценку, чем мы заслуживали, нашему умению хорошо организовывать заговоры. Всё это привело к Мюнхенской речи, которая стала своего рода очень задиристым восклицательным знаком, отразившим разочарования и обиды с его стороны.

Билл Бернс большой любитель спорта и сейчас даже трудно представить себе, что глава администрации президента Сергей Иванов вместе с ним ходил на матчи по баскетболу, вместе они прекрасно проводили время. Со мной произошел такой случай. В Москве есть такой клуб «Петрович», в то время он был очень популярен среди московской публики, и Бернс захотел пойти туда, это был фактически ресторан. Но когда его помощник по протоколу позвонил туда, ему сказали: «А вы член клуба?». Тот отвечает: «Нет, американский посол не член клуба». Тогда стали срочно искать в посольстве, кто же является членом клуба, который может порекомендовать американского посла ресторану. Таким человеком оказался я. Так я дал рекомендацию американскому послу на поход в клуб «Петрович». Не будем считать это рекламой ресторана «Петрович».

Одной из самых запоминающихся поездок с Биллом Бернсом была поездка в Иркутск. Во время переезда в поезде из Иркутска в Красноярск по участку Транссибирской железной дороги с нами произошел забавный случай. Мы ехали в вагоне-ресторане, вернее, в вагон-ресторан первый пошел я, потом незаметно ко мне присоединился охранник. В вагоне-ресторане посетителей практически не было, сидел только один человек. Буфетчица, она же подавальщица, уже была довольно пьяна. Она принесла графинчик с водкой человеку, сидевшему за соседним с нами столиком. И неожиданно в вагоне-ресторане появился посол США с супругой, который сел немного позади меня. Официантка, не очень трезвая, подошла к нему, приняла заказ и ушла. Она принесла послу банку пива, а еду не торопилась нести. Посол сидел, посетитель смотрел на него и очень удивлялся, почему ему не несут еду. Неожиданно он встал и сказал: «Что за безобразие, человек ждет уже столько времени, а ему не несут». Посол улыбнулся. Прошло еще минуты три-четыре, посетитель снова встал и сказал: «Не, ну я не понимаю, что происходит». Официантка не реагировала, зато прореагировал охранник, он сказал: «Мужчина, сядьте на свое место и занимайтесь своим делом». «Не, а что я такое сказал? Я же забочусь о человеке. Человек сидит, ждет, а ему не несут». Посол сидит, молчит, как аршин проглотил. Посетитель забеспокоился, он никак не унимался. Появился милиционер как из-под земли и сказал: «Ты чего, не понял? Я тебя сейчас на Зиме ссажу». Станция Зима — это станция, где родился Евгений Евтушенко, первая на участке от Иркутска до Красноярска. Посетитель замолчал, он не хотел, чтобы его ссаживали на станции Зима. Потом послу принесли какую-то еду.

В то время важнейшей частью деятельности посольства была подготовка визитов высокопоставленных американских лиц в Москву и не только в Москву, но и в Санкт-Петербург, и в Сочи, и в другие города. Приезжали госсекретари, министры, сенаторы. Посольство было активно вовлечено в эту деятельность. Визиты эти были феерическим представлением, на которые мне удалось посмотреть изнутри, с обратной стороны. Люди обычно видят это по телевизору, а тут мне, простому московскому мальчику, удалось посмотреть из-за кулис на все, как это происходит. Подготовка всегда американцами делается чрезвычайно тщательно, я бы сказал излишне тщательно. В частности, если приезжает президент, то сначала приезжает предпередовая группа, потом передовая группа, потом прилетает самолет с автомобилями. Естественно, посольство вовлечено в каждый шаг и во все процессы, происходящие вокруг этого визита: и заказ гостиниц, и переговоры с российской стороной. Для меня это всегда была возможность посетить или Кремль, или Министерство обороны, всякие такие места, куда я бы иначе попасть, конечно, никогда не мог. Первым президентом, во время визита которого мне пришлось работать, был президент Билл Клинтон. Особенно запомнился его визит в Москву в 1995 году, когда шла война в Чечне и многие сомневались, прилетит Клинтон или нет. Были большие дискуссии в Соединенных Штатах. Но Ельцин тогда твердо сказал: «Каждый россиянин должен знать, что Клинтон приедет». И Клинтон приехал. Он уделял очень много внимания России. С ним прилетала его первая леди, которая посещала детские больницы вместе с Наиной Иосифовной Ельциной. Особенно мне запомнился последний визит Клинтона в Москву перед самым его уходом в отставку, когда он выступал в Государственной Думе и продемонстрировал такое знание и понимание российских проблем, что я был просто поражен. Он говорил о том, что России следует избавиться от зависимости от углеводородов, об экологических проблемах, о развитии гражданского общества. Он выступал в Думе, а жириновцы его освистывали и захлопывали. Стенограмму этого выступления я с тех пор так и не нашел. В тот же визит Клинтон посетил Ельцина, уже ушедшего в отставку, приехал к нему в Барвиху. Разговор всегда у них был приятный. Но Ельцин, строго говоря, не знал, что сказать президенту, уходящему в отставку. Он посмотрел на него, это мне рассказывали переводчики, и сказал: «Да, Билл, бил-то ты, конечно, бил, но так и не разбил». Что он имел в виду, никто так и не понял, но для переводчика это был, конечно, вызов, как перевести такую фразу.

Затем в Москву часто приезжал, да и не только в Москву, Джордж Буш-младший. Он, как известно, встречался с Путиным первый раз в Любляне, посмотрев, как известно, в глаза российского президента, понял его душу. Но затем он еще много раз бывал в Москве, Санкт-Петербурге. Особенно мне запомнился его короткий визит в Санкт-Петербург — это был, наверное, 2006 год. Он делал короткую остановку, но мы находились там, довольно долго его ждали. Передовая американская группа приехала, один из участников передовой американской группы приехал в аэропорт и измерял каждый сантиметр, каждый дюйм, который самолету придется проехать с момента посадки до момента остановки. Американцы проговаривали и переговаривали еще раз все этапы того, как самолет остановится, как будет открыта дверь, кто встречает у трапа, кто поднимается по трапу, кто стоит внизу, где находится официальный фотограф. Иногда это превосходило всякое российское терпение. Но, тем не менее, для американцев это всегда очень важно – просчитать и обеспечить полную безопасность, полную надежность такого визита. Почему-то этот человек с такой линеечкой-транспортиром, который ходит по взлетно-посадочной полосе, мне запомнился больше всего из подготовки всех визитов американских президентов. Буш прилетал потом на празднование 300-летия Петербурга. Прилетал он и на встречу «большой восьмерки» в 2006 году. Российская сторона, конечно, развернулась по полной программе, там были накрыты столы, но президентская делегация находилась отдельно. В мою задачу входила странная роль: мне нужно было обеспечить присутствие телеканала «Тайм» во время различных рабочих встреч Буша за забором, там, где находились делегации «большой восьмерки». Это значит, что съемочная группа снимает то, как работает президент в течение дня, один день из жизни президента США. Но эта съемочная группа должна войти на территорию, которая охраняется российской стороной и российскую сторону надо уговорить, чтобы она пропустила съемочную группу. Первая реакция, конечно,– обратиться к российскому пресс-атташе, который поставлен для контактов с американцами. Но российский пресс-атташе ничего делать не стал, он просто уклонился от этой обязанности. Когда я позвонил ему в номер и сказал: «Ну что-нибудь ты сделал?». «Нет, я уже спать лег». И тогда мне пришлось звонить по всем знакомым кремлевским телефонам и добиваться от людей, которые работают в Кремле, возможности устроить такую встречу. Короче говоря, по прошествии нескольких часов нас пропустили в такую зону, где сидел человек, назовем его Михаил Иванович, который был абсолютно окружен телефонами и разговаривал по мобильным телефонам, все время их меняя. Со мной была моя американская начальница Кортни Острин, и все курили ей в лицо. Но, тем не менее, когда переговоры закончились, мне было сказано: «На восьмых воротах завтра в 8 утра съемочную группу будет встречать российский пресс-атташе. Смотрите, не опаздывайте». Этим приходилось заниматься во время «большой восьмерки».

Повторяю, это было феерическое действо — прилеты, отлеты, спуски по трапу, церемонии подписания, рукопожатия и так далее. Важной работой пресс-службы было взаимодействие с офисом военного атташе. Мне эта часть очень нравилась, потому что американские военные в большинстве своем люди интеллектуальные, интеллигентные. Конечно, те, кто работали в Москве, наверное, были разведчиками, то есть не наверное, а совершенно точно, потому что у них у всех нашивки были из военной разведки. Многие из них говорили по-русски, некоторые говорили по-русски даже очень прилично. Наиболее запомнившейся фигурой, конечно, был полковник Кевин Райн, который стал генералом в Москве. Он был офицером связи в Западном Берлине, когда Германия была еще разделена, был преподавателем русского языка в военной академии Вест-Пойнт. В Москве он получал свою генеральскую звезду. Это была пышная церемония, для которой посол Вершбоу предоставил Спасо-Хаус. По американскому обычаю одну звезду на погон надевает супруга, на другое плечо надевает вышестоящий начальник. В данном случае это был начальник разведки сухопутных войск США, тоже в прошлом военный атташе в Москве. Следующую звезду на китель надевал генерал армии Махмут Гареев, потому что Кевин Райн считал его своим учителем в каком-то смысле, военным теоретиком. Ну а потом американские военные стали петь русские песни, русские военные песни. Оказывается, большая часть деятельности офиса военного атташе в Москве в то время сводилась к тому, что они разучивали советские военные песни и пели их под гитару. Это их заставлял делать генерал Кевин Райн. Поэтому зрелище это было довольно нехилое: стоят полковники и майоры американские на сцене и под гитару поют «Эх, дороги, пыль да туман. Холода, тревоги, да степной бурьян». Потом, когда церемония закончилась, когда звезды надели, нужно было их обмыть по русскому обычаю. А как это делать? Значит надо звезды снова снимать, класть в стакан с водкой, а в Спасо-хаус не было граненых стаканов, поэтому пришлось налить в коктейльные стаканы, бросили туда звезды, и бедный генерал залпом выпил этот стакан с водкой и выплюнул звезды. К нему тут же подбежал подполковник с бутербродом. После того, как стакан был выпит, или даже до того, как стакан был выпит, нужно было сказать: «Господа офицеры, представляюсь по случаю присвоения очередного воинского звания». И тут зал разразился аплодисментами. Надо сказать, что когда мой друг Сережка Осипов из газеты «Аргументы и факты» брал интервью у генерала Райана, он спросил его: «Вы довольно часто взаимодействуете с российскими военными, как вы относитесь к проблеме совместного выпивания, особенно водки?». Генерал Райн сказал: «Я пожертвовал часть своей печени на укрепление российско-американского боевого содружества».

«Красное сухое».

Что, сколько и как пьют в Швеции.