Иван Толстой: "Положение Генуи особенно хорошо. Она лежит на полугоре над морем и опоясывает полукругом гавань; деревни и загородные домики виднеются вдали… В первый раз видел я такое множество великолепных дворцов, которые знал до сих пор по описаниям и картинкам. Без отдыха бродили мы из одного в другой и любовались, не столько их богатством, сколько редким вкусом, который умел воспользоваться этим богатством. Особенно занимали меня некоторые собрания картин, где я видел работы лучших мастеров. Церкви особенно отличаются роскошью, мрамор, кажется, не дороже, чем у нас лес (…)

Как хорошо море, когда на него смотришь из Генуи, но какая мерзость, когда плывешь по нему! С первой минуты отплытия и до высадки на берег, тошнота не покидала меня ни на минуту. Вот мучительная болезнь – мерзость мерзостью… два дня потом не мог я равнодушно слышать слов: море и пароход".

Так писал в 1839 году философ и поэт Николай Станкевич.

"Суперба". В нашей студии с новой книгой историк русско-итальянских связей Михаил Талалай.

Иван Толстой: Итак, при чем тут Генуя? Куда поплывем? Неужели, открывать Америку?

Михаил Талалай: Да, вслед за нашим дорогим генуэзцем Христофором Колумбом. Его гигантский памятник встречает даже приезжающих железнодорожным путем в Геную, на главной вокзальной площади.

Иван Толстой: Работы Церетели?

​Михаил Талалай: Близкого по духу художника, предшественника нашего. Книга, которая мною подготовлена, переведена, даже придумана в некоторой степени, это книга моего генуэзского коллеги, профессора Роберто Синигалья. Название книги – "Российская империя и Генуэзская республика: история дипломатических отношений" (издательство "Индрик"). Вроде бы два государства очень разновеликих – огромная Россия и маленькая Генуэзская республика, но в момент дипломатических отношений их зачина и потом их конца, для Европы представлялось почти наоборот – знаменитая средневековая Генуэзская республика, владелица огромного флота, самостоятельное государство с великими историческими традициями, и какое-то дальнее государство, большое по размерам, но только-только выходившее на европейскую и мировую арену. Поэтому в то время несоответствия этих двух государственных реалий еще не существовало.

Несколько слов про автора этой книги, из Генуэзского университета, Роберто Синигалью, профессора истории Восточной Европы. Он также основал ныне здравствующий Исследовательский центр по Восточной Европе, центр национального уровня, но с базой в Генуе. Он всегда интересовался историей России, особенно историей дореволюционной, 19-го века. Мы с ним познакомились в тот момент, когда профессор Синигалья собрал фотовыставку о дипломатических отношениях России и Генуи до революции. Это уже 19-й век, когда Генуя была в составе Итальянского объединенного королевства. Затем он подарил мне две своих книги, из которых мне показалось возможным сделать одну. В итоге и вышла монография "Российская империя и Генуэзская республика. История дипломатических отношений". На итальянском этой книги не существует. Есть две разных публикации, одна из которых, первая, посвящена дипломатической миссии Генуэзской республики в России, в Петербурге. Понятно, почему эта книга была первой – генуэзские материалы ближе, отчеты этой дипломатической миссии находятся в Генуе, поэтому и Роберто Синигалья, заинтересовавшись редким эпизодом истории Европы конца 18-го века, первым описал именно генуэзскую миссию. Он увлекся дальше, ведь генуэзская миссия была ответом на русскую, и следующим шагом, уже через несколько лет, вышло его исследование о российской дипломатической миссии в Генуэзской республике. Это была уже более трудная задача, потому что все основные документы находятся в Москве, в Архиве внешней политики Российской империи, они труднодоступны, к тому же это язык конца 18-го века, надо разбирать все эти рукописные донесения и отчеты. Обе эти книги вышли на итальянском языке.

Я предложил Роберто сделать единую русскую публикацию, но, естественно, это не стало механическим соединением двух книг, потому что там кое-где пересекались некоторые моменты: описывался общий фон, Европа того периода, отношения между Республикой и Империей. Мы все это органически переплели, что оказалось несложно – ведь это история обоюдных дипломатических отношений, и все это в итоге попало под одну обложку.

Иван Толстой: Михаил, какое же из государств оказало на другое большее влияние? Чей вклад сильнее и значительнее – Генуэзской республики или Российской империи?

Михаил Талалай: В тот момент Россия, конечно, очень бурно выходила на мировую арену и, в общем-то, не остановилась, а Генуя (тогда она еще этого не знала) клонилась к закату, это стали последние десятилетия существования этого великого европейского государства, которое прославилось, прежде всего, в Средневековье. Генуя в Средневековье была истинной сверхдержавой: генуэзские купцы строили свои крепости, фактории, торговые и военные базы в Крыму, вот самый знаменитый пример их экспансии – генуэзские крепости на северном Черноморье. У генуэзцев существовал целый квартал в Константинополе. Кто путешествовал в Стамбул, помнят тамошнюю Генуэзскую башню. Они организовывали крестовые походы, они были великолепными банкирами. Собственно, банковское дело – это преимущественно дело генуэзское, и слово "банкрот" было тоже введено генуэзцами. Они с удовольствием показывают сейчас нынешним посетителям города место в старом центре, где существовали эти "банки" – столы, на которых производились разного рода валютные операции. И когда тот или иной банкир, владелец этого стола-"банка", оказывался неплатежеспособным, приходили от генуэзского правительства специальные люди и физически ломали стол. Так что "банкрот" обозначает "сломанный стол". После крушения такого "банка" человек реально становился обладателем не самого стола-"банка", а bancarotta – "сломанного стола".

Генуэзцы – очень талантливая нация, и они себя воспринимали как нацию, у них была своя символика, свои традиции, свои великие люди, свои соперники. Венеция и Генуя – такие две контры существовали. И знаменитый венецианский путешественник Марко Поло написал свою книгу, потому что он пострадал от генуэзцев, был посажен ими в тюрьму, и в генуэзском заточении писал ставшую бестселлером книгу.

Генуя занимает особое место в Италии благодаря морским традициям, которые до сих пор сохраняются. У генуэзцев есть и свое реноме – в богатом, разношерстном итальянском мире генуэзцы считаются скупердяями. Как габровцы в Болгарии или шотландцы в британском мире. Возможно, это помогало банковскому делу.

Иван Толстой: "Скупердяи" звучит тоже немножко по-итальянски, нет ли там этимологии?

Михаил Талалай: Существует множество итальянских анекдотов про генуэзцев. Сейчас этот город становится все более известен среди туристов, там самый большой в Европе исторический центр. И, например, такая их скупердяйская особенность – они особо не тратили деньги на фасады домов. Мрамор, лепнина – им казалось, что все это лишние расходы. Они цветной штукатуркой разрисовывали кладку под мрамор, под лепнину. Так что издалека это все кажется пышным, как в Венеции, а подойдя, видишь, что это генуэзское экономичное строение.

У Генуэзской республики существовала своя официальная титулатура. И это была моя первая проблема переводчика. Мы знаем, что Венеция называлась "серениссима", что переводят как "светлейшая" Венецианская республика. Я тоже так пишу, хотя не совсем с этим согласен, потому что "серена" это спокойный, тихий. Мне кажется, что по смыслу "серениссима" это ближе к эпитету царя Алексея Тишайшего, но, конечно, сейчас уже никто Венецию "тишайшей" не будет называть. А Генуя себя всегда титуловала как "суперба". Малоизвестный у нас термин и исчезнувший. …После вашего вопроса задумался – а не от "супербы" ли происходит "скупердяй"? Но это – шутливая этимология… Россия стала входить в дипломатические отношения и стала тоже употреблять "суперба", это был официальный многовековой титул республики, забытый в настоящее время. И в русских бумагах 18-го века тоже плавание в переводе "супербы". Обычно Геную в России тогда называли "яснейшая", но "супер" не значит "яснейший". Я колебался – превосходная, великолепная – и в итоге остановился на эпитете "высочайшая" республика, не знаю, согласятся ли со мной мои коллеги.

Если же обратиться к самой книге, то Роберто Синигалья вначале дал очень мастерски прописанный очерк о дипломатических отношениях России и итальянских государств. В 18-м веке Италии не существовало, поэтому Россия выстраивала с разными государствами разные игры, структуры и отношения. Началось это все с эпохи Петра, которого в первую очередь интересовала Венеция – морской флот, морские традиции, попытки найма венецианских корабельных мастеров, достаточно успешные. Интересовали его и тосканские мастера. Очень практический петровский подход. Поначалу он пытался выстроить и антитурецкую линию, которая всегда тут существовала: итальянские государства – против ближайшего соседа, Османской империи. Но мы знаем, что турецкая карта, южное направление у Петра не получилось, он свернул все эти итальянские дипломатические игры и, по сути, при Петре это все пребывало в крайне зачаточном состоянии. Затем был, как мы знаем, некий разрыв в активности новой России, пока Екатерина II не решила довоплотить петровские устремления, этот его знаменитый прорыв на юг, к знаменитым Проливам. О них мечтал Петр, русские люди от этой идеи не отказывались и лелеяли ее веками.

Но намечается русско-турецкая война, Екатерине нужны итальянские государства как военно-морские базы, как военные союзники. Начался натиск: Екатерина буквально забросала полуостров нашими дипломатами, миссиями, прорабатывала, администрировала местных православных греков, которых они считала (и они себя считали) естественными союзниками православной империи, поэтому в ход были пущены всевозможные орудия дипломатии. Сами же итальянские государства осторожно относились к такому натиску и не отвечали на екатерининскую энергетику по разным причинам. Уже было ясно, что геополитическими соперниками для России становились Франция и Англия, а у этих двух супердержав с итальянскими государствами выстроились своеобразные отношения, которые менять не хотелось. Более того, даже с Турцией, многовековой исламской империей, тоже уже вполне все устоялось, существовали торговые, почти дружеские отношения, много итальянцев жило в Константинополе, поэтому идея екатерининской экспансии на юг, аннексия Крыма, которая уже не скрывалась, и в будущем – обоснование России на берегах Босфора, конечно, не могли не насторожить дипломатию на Апеннинах.

Тем не менее, связи выстраивались, особенно поначалу, хорошие. Отношения были и с Великим герцогством Тосканским, где Россия устроила военную базу. Знаменитое семейство Орловых, Орлов- Чесменский, который возглавил этот поход против Турции, все это имело своей базой Тоскану. Но эта тосканская карта рухнула и погибла, когда разыгралась знаменитая история с княжной Таракановой. Она была похищена Орловым именно из Тосканы. Жила она в Пизе, он выманил ее в Ливорно, хотел якобы показать ей русский чудо-корабль…. И, конечно, дерзкое похищение на русском корабле из государства, которое не имело никакого отношения к интригам вокруг самозванки, возмутило тосканскую общественность, и туда, в Ливорно, российский флот уже не смог вернуться. Поэтому нужно было искать новые опорные точки. Екатерина решила, что таким портом может стать Генуя. О чем в Генуе не подозревали и надеялись, что таких поползновений не будет. Но все-таки это произошло.

И вот здесь, подведя к этой генуэзской истории, автор очень серьезно и подробно выписывает дипломатическую историю, прежде неизвестную, даже в итальянской историографии не были освещены эти годы. Генуэзско-российские прямые отношения начались с визита графов Северных. Это была очень интересная поездка 1782 года – под прозрачным псевдонимом Северных – наследника престола цесаревича Павла Петровича и его супруги Марии Фёдоровны, которые объехали север Апеннинского полуострова, были везде обласканы и прочее. Генуя входила в их маршрут, и Генуэзская республика очень серьезно отнеслась к визиту. Сейчас это опубликовано, и историкам Дома Романовых будет любопытно, как "суперба" встречала наследника престола, обсудила по-генуэзски, до последнего скудо, сколько нужно заплатить, много это или мало, посылала своих разведчиков в соседние итальянские государства, в Венецию и Тоскану, чтобы те донесли, сколько там потратили на прием высочайшей делегации, следила за перемещениями, готовила театральную и морскую постановки. И, представите себе, наши графы Северные не приехали в Геную! Они изменили свой маршрут, торопились в Париж и, минуя Геную, оскорбив Высочайшую республику, сразу уехали во Францию, в вожделенный Париж. Более того, они даже не известили "супербу" о том, что сократили маршрут и едут мимо.

Иван Толстой: Сумасбродо!

Михаил Талалай: Это, конечно, не могло не повлиять отрицательно на следующие шаги России. Она, как будто даже не обратив внимания на этот несостоявшийся визит, буквально через несколько месяцев посылает русского дипломата Александра Мордвинова: тот приезжает c верительными грамотами от Екатерины II, заявляя, что назначен посланником Российской империи в Генуэзскую республику. Его встретили не очень добро, более чем сдержанно. Тем не менее, посол налицо, при нем грамоты. С ним также прибыл небольшой штат, три- четыре человека – секретарь, переводчик. Некоторые люди из этой миссии сделали потом дипломатическую карьеру, этим я уже лично при переводе текстов интересовался. Так, сопровождал посланника один военный по фамилии Картвелин, он спустя четверть века стал губернатором Иркутской губернии.

У Мордвинова были очень четкие установки, полученные от Екатерины. Уже на подъезде к Генуе он встретился с первыми представителями, была первая подготовительная встреча. И генуэзские сановники, которые его встречали на границе, писали свои первые донесения, которые тогда были секретные, а сейчас Синигалья их опубликовал. Писали они в тоне очень смущенном, потому что буквально в первом послании сообщали, что русский дипломат Александр Мордвинов очень настойчиво, даже неприлично их расспрашивал о характеристиках генуэзского порта, какие там помещаются корабли и прочее. Это было настолько неприлично, что они ему не отвечали, достаточно невежливо заявив, что когда он приедет в Геную, то сам все на месте и увидит. Что, собственно, и произошло. Сейчас, конечно, Синигалья нашел и опубликовал разного рода ценные указания, которые Мордвинов получил от нашего ведомства иностранных дел, где его просили раздобыть военные, торговые характеристики, сколько кораблей приходит и уходит, обороты, просили описать банковское дело, состояние самого главного генуэзского банка – Святого Георгия. Курировал эту миссию вице-канцлер Российской империи граф Остерман, который тщательно занимался всеми этими делами. Мордвинов тоже очень серьезно подошел к своей миссии: сохранилось множество его отчетов, которые выборочно опубликованы нами.

Здесь моя работа облегчилась, потому что Синигалье приходилось переводить их на итальянский язык, я же просто получил от автора этой книги ксерокопии донесений Мордвинова, самые яркие цитаты о Генуе мы набрали и выложили в нашей книге. Я много поработал над примечаниями, много пришлось подправлять разного рода вещей.

Что же описывал Мордвинов? Судя по задаче, его интересовало все про Геную – помимо торгово-промышленных дел он описывал и политическое устройство, это все-таки была особая республика, очень напоминавшая Венецианскую по своему уложению. Там тоже был дож, это было уже отработано морской республиканско-аристократической жизнью – допускались к управлению лишь определённые семейства, записанные в золотые книги патриции. И разного рода особенности.

Из-за генуэзской любви к экономии средств у Генуэзской республики не было крупных государственных учреждений, не было правительственных дворцов, где они могли бы принимать делегации, а существовала интересная система: олигархические семейства входили в некий кодифицированный список, согласно которому по очереди в своих частных домах должны были принимать иностранные делегации. Когда приезжало высокое государственное или церковное лицо, и по разнарядке должны были идти, скажем, Дориа, то гостей и направляли на содержание, на полный кошт к этому семейству, они у них там жили и столовались. И эти разные тонкости Александр Мордвинов описывал, они теперь опубликованы. Но, конечно, Синигалья занимался и реакцией генуэзцев на российскую миссию. Ее действия обсуждались, учитывались разного рода этикетные вещи, так как корпус послов располагался на разных празднествах и приемах по определенному рангу. Сначала шли послы Франции и Англии, а куда помещать российского посла, который тоже энергично протестовал и настаивал, что он должен выступать раньше, чем, к примеру, испанский? Среди послов шла внутренняя скрытая борьба…

Одновременно – некоторые пикантные моменты, потому что российские дипломаты вели себя очень вольно в Генуе, очевидно, как и на родине, и это в Генуэзской республике, несмотря на то что здесь свободный западный мир, тем не менее, обращало на себя внимание и вызвало даже несколько скандалов. В частности, переводчик российской миссии Иван Сутхоф поколотил прилюдно одного немецкого купца, когда он увидел того гуляющим в сопровождении одной местной дамы. Наш Иван выхватил шпагу и плашмя ею избил немецкого купчину, чем вызвал волнения среди гуляющей публики. Генуэзская полиция пыталась их арестовать, но смогла задержать только побитого немецкого купца, потому что российский переводчик пользовался дипломатическим иммунитетом.

Иван Толстой: А что за причина была? Это была его дама?

Михаил Талалай: Оба они ее покрывали, ни немецкий купец, ни российский дипломат не стали раскрывать причину этой драки, но в итоге генуэзское начальство ограничилось тем, что они выслали побитого немца из пределов своего государства.

Иван Толстой: Чтобы больше не раздражал.

Михаил Талалай: Другой случай, когда секретарь, то есть уже рангом выше дипломат, по каким-то причинам, которые он не стал объяснять, пошел на генуэзскую верфь, куда было запрещено ходить без особого разрешения. Он же, владея хорошо европейскими языками, охранникам верфи обещал проломить черепа, если они его туда не пустят. Они его не пустили-таки, конфликт угас, но такие донесения остались. А самая пикантная переписка сложились вокруг особого случая, уже связанного с самим российским посланником Александром Мордвиновым, в доме которого в течение двух лет, не выходя на улицу, жила миланская актриса по фамилии Пасторелли. Она появилась там как-то незаметно, осталась там жить, и так как этот палаццо обладал дипломатическим иммунитетом, все это было малоизвестно и особо никого не интересовало. Но однажды из Милана, и эти эпизоды были подробно освещены в документах, приехали ее родители, которые заявили, что хотят забрать свою дочь обратно в Милан. Однако российский посланник не пустил их даже на порог, пригрозив вызвать полицию. Разразился было скандал, но в итоге посланник милостиво обошелся с родителями и дал им денег на проезд обратно в Милан.

История получила потом следующий виток и волнения среди генуэзского народа, потому что в квартале, где жил наш посланник, разнесся слух, что актриса Пасторелли находится при смерти, и местный священник решил ее исповедать и причастить перед кончиной. Российский посланник его не пустил в дом даже в такой момент, лишая последнего причастия. Потом пришли сведения, что актриса выздоровела, и вся эта история была закрыта: резюме генуэзцев, которые занимались этим вопросом, было таково, что синьорина Пасторелли сама не изъявила желания покидать дом посланника и официальной причины вмешиваться в эту историю нет. Мордвинов прожил четыре года в Генуе и покинул ее в 1786 году, судьба синьорины неизвестна.

Россия вроде бы хотела послать следующего представителя, но тут уже изменилась европейская ситуация, во Франции начались волнения, и в конце 1780-х годов закончилась история самой Генуэзской республики.

Но книга наша на этом не заканчивается, потому что существовала ответная миссия генуэзца Стефано Риварола, очень интересной личности, с, надо сказать, более государственным подходом к миссии, чем у нашего Мордвинова.

Иван Толстой: Еще несколько высказываний о Генуе русских культурных путешественников. Приводим их слова по книге Алексея Кара-Мурзы "Знаменитые русские в Генуе".

Александр Герцен: "Я приехал в Геную с американцами, только что переплывшими океан. Генуя их поразила. Все читанное ими в книгах о старом свете они увидели воочью и не могли насмотреться на средневековые улицы – гористые, узкие, черные, на необычайной вышины домы, на полуразрушенные переходы, укрепления и проч. Мы взошли в сени какого-то дворца. Крик восторга вырвался у одного из американцев. "Как эти люди жили, – повторял он, – как они жили! Что за размеры, что за изящество! Нет, ничего подобного вы не найдете у нас". И он готов был покраснеть за свою Америку. Мы заглянули внутрь огромной залы. Былые хозяева их в портретах, картины, картины, стены, сдавшие цвет, старая мебель, старые гербы, нежилой воздух, пустота и старик кустод (сторож. – итал.) в черной вязаной скуфье, в черном потертом сертуке, с связкой ключей... все так и говорило, что это уж не дом, а редкость, саркофаг, пышный след прошедшей жизни. – Да, – сказал я, выходя, американцам, – вы совершенно правы, люди эти хорошо жили (…)

Что это за удивительная красота – гора, покрытая мраморными дворцами, которые глядятся в море и над которыми зеленеются сады! С какой охотой, – продолжает Герцен, – я бы вам рассказал что-нибудь об этих домах, вышиною с наши колокольни, об этих узких переулках, покрытых народом, который тут работает, шумит, ест, поет, беспрестанно кричит и размахивает руками; да все это столько раз сказано, что стыдно повторять. Лигуры мне очень понравились, в них есть что-то свободное, республиканское".

Генуэскую толпу прославил Чехов, Вот разговор Медведенко, Треплева и Дорна из четвертого действия "Чайки".

"Медведенко. Позвольте вас спросить, доктор, какой город за границей вам больше понравился?

Дорн. Генуя.

Треплев. Почему Генуя?

Дорн. Там превосходная уличная толпа. Когда вечером выходишь из отеля, то вся улица бывает запружена народом. Движешься потом в толпе без всякой цели, туда-сюда, по ломаной линии, живешь с нею вместе, сливаешься с нею психически и начинаешь верить, что, в самом деле, возможна одна мировая душа".

Это генуэзская толпа, влекущая Чехова к мировой душе, волновала и его современников. Максимилиан Волошин, переписав цитату из "Чайки" в свой дневник 1900 года, соглашается:

"Уличная толпа в Генуе действительно великолепна. Генуя, как и Париж, живет на улице. На улице же она совершает все свои жизненные отправления – ест, пьет, спит, принимает поясные ванны под фонтанами".

И продолжает:

"Генуя – дикий город, нелепый и вместе с тем бесконечно прекрасный. Щелки в полтора аршина шириной между бесконечными каменными громадами здесь считаются улицами. Самые жалкие лачуги имеют здесь не менее восьми этажей росту. Грязное белье, развешанное на веревках на головокружительной высоте, считается самым подобающим украшением для мраморных дворцов".

Продолжаем разговор с историком Михаилом Талалаем о российско– генуэзских отношениях конца 18-го века.

Михаил Талалай: Генуя почти год выжидала для ответного шага, они не хотели посылать своего представителя, не хотели выводить отношения с Российской империей на высокую планку, опасаясь расшатать европейский корабль. В итоге все-таки они не могли не послать кого-то в Россию, потому что по этикету, если прибывает посланник, то надо отвечать. Но они дали наказ Стефано Ривароле ничего не подписывать, ни о чем не говорить, ни на что не соглашаться, просто присутствовать в Петербурге и по возможности писать отчеты и донесения, чем Риварола и занимался. Это вторая часть нашей книги. Она вышла первой итальянской книгой Роберто Синигальи, и мне было очень интересно ее переводить, потому что Риварола приехал в Петербург в очень интересный момент. Россия ему весьма понравилась, процитирую его фразу: "Все здесь дышит величием, славой, восторгом". Он был очарован Екатериной II, ее ближайшими сотрудниками. Ему необыкновенно понравилась петербургская жизнь. Ему 33 года, и понятно, что Генуэзская республика и местные скупердяи по сравнению с той роскошью, которой встретил его петербургский двор… Он был очарован, восхищен и очень благожелательно относился к внешней и внутренней российской политике. И очень подробно это описывал. Конечно, как просвещенному европейцу, ему были видны и изъяны деспотического правления, но он относился к этому спокойно, принимая с симпатией эту огромную, еще полуварварскую страну. В основном он занимался политической аналитикой. И тут очень интересны его депеши по поводу Крыма, потому что он попал в Петербург в 1783 году, когда доводились до конца последствия Русско-турецкой войны, оформлялась аннексия Крыма, и он очень много донесений посвятил именно крымским делам: от него просили прочувствовать возможную реакцию европейских стран на аннексию Крыма. Со словом "аннексия", кстати, возникли при переводе трудности, в итальянском нет раздвоения между "присоединением" и "аннексией", поэтому здесь переводчик может выбирать.

Иван Толстой: Но есть русская классика "времен Очакова и покоренья Крыма".

Михаил Талалай: Так как я переводил итальянские депеши, то старался придерживаться, скажем так, дословного перевода и ставил "аннексию". Прощупывалась реакция Турции, не будет ли с ее стороны реванша. Риварола писал, так как он общался с другими дипломатами, что Турция, по общему мнению, очень вяло отреагировала на потерю Крыма, более того, даже европейские державы достаточно легко сдали Крым России. Он же обрисовал последние штрихи, с которыми Россия оформляла акт покорения Крыма, – сам визит императрицы в сопровождении Потемкина, знаменитое путешествие к благоприобретенным территориям. Я думаю, что нынешним историкам, которые дотошно занимаются крымскими и прочими делами той эпохи, будет интересно ознакомиться с этими текстами.

Но Риварола писал много шире, потому что прожил в России целых два года: его интересовали отношения с Австрией, с Англией, скандинавские дела, возможные трения с северными соседями – очень широкий спектр геополитики. Роберто Синигалья как историк пошел дальше и стал заниматься уже личным архивом Стефано Риваролы, который сохранился, и там есть уже его персональная переписка с коллегами-дипломатами, его частные послания, которые он писал своим родителям. Он подружился в первую очередь с неаполитанским посланником, маркизом Антонио Серра-Каприола, который позднее женился на русской барышне и остался жить в России. Им обоим очень нравилась Россия, обоим нравились русские барышни, которых они в частной переписке обсуждали, но, будучи дипломатами, никогда не называли их имена, шифровали. В частности, одна барышня у них называлась "страждущая", другая называлась "чувствительная". Эти обсуждения занимали большое место в переписке дипломатов. Но им было чуть больше 30 лет, поэтому понятен их повышенный интерес к таким материям. Затем Генуэзская республика решила отозвать домой Риваролу, но он не хотел…

Иван Толстой: А я хотел, пока мы не перешли к закату Генуэзской республики, спросить вас, не было ли в этих дипломатических отчетах и реляциях каких-то культурных вопросов, которые обсуждались? Если не Мордвинов рассказывал о генуэзских театрах, операх и писателях, то уж Петербург был весь итальянизирован в то время, и было о чем написать. Затронуты ли эти моменты?

Михаил Талалай: По касательной. Все-таки это были дипломаты, и их в первую очередь интересовали политические и экономические дела. Риварола описывает разного рода приемы, итальянцев, которых он там встречал, но в меньшей степени. Его интересовали государственные фигуры, поэтому большое место занимают его характеристики биографические как самой Екатерины, так и ее антуража, ее фаворитов. В частности, при нем скончался Ланской, один из последних фаворитов Екатерины, и он подробно описывает волнения в Петербурге на тему будущего фаворита, генуэзцу нужно было срочно собирать соответствующую информацию. Он больше описывал государственных мужей и меньше занимался культурой. Это конец 18-го века, тогда Кваренги только-только начинал, Растрелли недостроил Смольный собор… Петербург, конечно, уже становился европейским городом, но по сравнению с перенасыщенной культурой Генуей, я думаю, в этом аспекте был менее интересен.

Иван Толстой: Но опера итальянская в Петербурге!

Михаил Талалай: Наверняка он ее слушал, но то, что было отобрано автором, там никаких отчетов о музыкальном Петербурге мне не встретилось. Что делает Риварола, когда он получает приказ от Республики вернуться домой? Он начинает интриговать. Он уговаривает своих коллег, европейских дипломатов, помочь ему в том смысле, что Россия якобы будет очень недовольна, если Генуэзская республика отзовет своего представителя, что будет нанесен серьезный урон дипломатическим отношениям, что его обязательно надо оставлять в Петербурге. Но генуэзцы решили, что хватит тратить деньги, как-то они, очевидно, уже вычислили, что это все коню не впрок и решили представительство закрыть. Миссия показалась им очень дорогой, хотя большую часть расходов сам Риварола возложил на себя, точнее на своих родителей. Жизнь в Петербурге была настолько дорога по сравнению с Генуей, что его семья стонала: дорогой Стефано, куда ты тратишь отцовские денежки, – писали ему из Генуи. Но он отвечал, что иначе в Петербурге жить нельзя, нужно тратить деньги. В 1785 году его таки отозвали домой…

Он тосковал по Петербургу, в нашей книге опубликовано его письмо Серра-Каприоле, где он писал, что готов оставить государственную службу в Генуе (а там он стал каким-то чиновником), готов вернуться в Петербург и поступить на любое предприятие – частное, даже небольшое.

Но потом ностальгия была утолена, Риварола человек был талантливый, одаренный, он стал мэром городка Кьявари близ Генуи, где сохранился его большой архив. Потом Генуя сошла с политической сцены, была частично аннексирована Французской империей при Наполеоне, став сателлитом Франции. Риварола остался не у дел, даже одно время жил в Австрии, но после падения Наполеона он триумфально вернулся в Геную, которая уже в тот момент вошла в состав Пьемонтского королевства (со столицей в Турине), и Генуя теперь – морские ворота Пьемонтского, Савойского королевства.

Иван Толстой: Наши названия на итальянском тоже звучат чарующе и сладчайшим образом. Проясните, пожалуйста, на итальянском слово Петербург.

Михаил Талалай: Сан-Пьетробурго. Итальянцы считают, кстати, что это два разных названия, и удивляются, почему раньше было Пьетробурго, а сейчас вдруг возник какой-то Сан-Пьетробурго? Я еще не научился одной фразой отвечать, в чем разница.

Иван Толстой: Но и то, и другое звучит сладчайшим образом. Дольчиссимо!

Михаил Талалай: Риварола после падения Наполеона оказался очень востребованным со своими прорусскими настроениями, потому что Россия в александровские времена заняла место важнейшее в европейском концерте, и он даже стал мэром Генуи. Так что карьера бывшего генуэзского посланника в России завершилась самым блестящим образом – на посту первого горожанина великого города Генуи, бывшей Республики "суперба".