Алексей Чичерин: Конструктивизм воскрешения. Декларации, конструэмы, поэзия, мемуары. Исследования и комментарии / Сост. А. Гончаренко; под ред. А. Россомахина; статьи С. Бирюкова, А. Гончаренко, О. Мороза, А. Россомахина. – СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2019

В пред- и пореволюционные годы посетителям поэтических концертов в Харькове, Одессе, Москве не мог не запомниться Алексей Чичерин. Выходил он на сцену в дамском белом кимоно, с большим бантом на груди, накрашенными глазами и подведенными бровями; или босой, в коротких (подвернутых) штанах, солдатской гимнастерке, с бритым черепом. Комплекции он был внушительной, голосом обладал раскатистым, бархатным, звучным, словно орган. Читал Чичерин московским говором и почти исключительно футуристов – Маяковского, Бурлюка, Петникова, иногда свое:

Пою для тех, кого не смыло за борт.
Люблю детей; я нежен, очень добр;
У той, которую не стриг аборт,
Я попрошу детёнков целый табор…
Должна быть женщиной, а не апёнком, –
Бадьями бёдер в хлёбью клёпку лить;
Могучая, могущая в пелёнки
Хоть двойнями, хоть тройнями палить…
А я клянусь: – с пули мёд сбирая
Твоих неровностей толкучий яд,
На них таким я жеребцом взыграю,
Что ты родишь тринадцать жеребят.

Подозреваю, что этот чтец-декламатор вызывал любопытство и смех. Между тем, Чичерина можно назвать идеологом едва ли не самой радикальной революции в русской поэзии, правда, так и не случившейся.

Смотри также

В безнадежности и в чахотке

Биографические сведения о нем слишком кратки, шатки и содержат много лакун. Родился он в феврале 1889-го в Москве. Систематического образования не получил, посещал Московский университет (историко-филологическое отделение, 1915–1918) и курсы по изучению живого слова О. Озаровской, исследовательницы фольклора и декламации. В те же годы Чичерин освоил полиграфическое дело, быть может, тогда и задумал стать конструктором книг. В 1921-м он работал инспектором по делам издательств Наркомата Рабоче-крестьянской инспекции; в 1923-м перешел в "империю" Госиздата, где служил техническим и художественным редактором в различных секциях, отделениях и печатных органах.

В 1941–1943 заведовал книжными киосками Госиздата в Москве. Военные и эвакуационные передряги не помогали рачительному хранению продукции, и в октябре 1943-го Чичерина приговорили к 5 годам лишения свободы за растрату.

Выпустили в сентябре 1946-го без поражения в правах, так что он вернулся к издательской работе почти сразу, а с 1949 года и до смерти (1960, точная дата неизвестна) был техническим редактором издательства "Искусство", где слыл мрачным, требовательным и грубоватым стариком. Женат не был (в анкете упоминал неизвестную и бывшую сожительницу), детей не имел.

Творческая его биография имеет характерные черты эволюции многих русских авангардистов эпохи Революции. В 1914 году Чичерин издал в Харькове сборник "Шлепнувшиеся аэропланы" (9 стихотворений). Довольно скоро автор предпринял усилия по уничтожению тиража своих ранних опытов. В 1920-м он выпустил поэтическую книгу "Плафь" (Харьков или Одесса; 5 текстов), а два года спустя переиздал ее в Москве. Содержание этих небольших книг и редких журнальных публикаций фиксирует развитие Чичерина – от второстепенного футуризма к сложной звукописи и фонетической поэзии: Звук – слово – образ: вѣера, переливы. Ритм(ы) – конструктивная клѣть.

Он использует вычурное словотворчество футуристов: Пружинной ресорней свѣжаго паруса, задериголово орѣша ожерелья жареных шариков, стремучеструяя игогоржица с шелестоволиных прядей стоками, свистящей пластью лентила. Это был фрагмент московского пейзажа. Спустя 20 лет в своих мемуарах о Маяковском, где поэт назван телохранителем Ленина, Чичерин был гораздо прозаичнее: В то время в Москве было много бандитов. Футуристы работали в своем кафе по ночам. Сидишь, бывало, в Настасьинском, а из-за стен – со всех концов Москвы – слышатся выстрелы.

В фонетических упражнениях Чичерин обращается к аллитерации и диалектам: Даром удара насмеiрть ткнут, рад – мру, наконец-то конец: клок клокота злых злюк влил в лоб пломбу – по потилицi плюх! – будто дупель пѣль – хлюп.

Стихотворение посвящено памяти брата Павла. Можно заметить, что Чичерин работал в Украине и Москве в том же направлении, что и председатель Земного Шара Зауми А.Туфанов – в Петрограде (Ленинграде):

Lil`bi l`umiachovej
Olazuren plamenej
Solnoglason`ki l`il`but
Plameneja l`ul`neby

(“Улыбкам всех Елен").

Смотри также

Под испорченным зонтиком

Туфанов сотрудничал с Матюшиным и группой художников "Зорвед": Борис Эндер оформлял его книгу "К зауми" (1924). Туфанов собрал "Орден заумников" с Хармсом, Введенским и др., став в некотором роде крестным отцом обэриутов, но сам же и покинул вскоре их ряды. Аналогичная история случилась и с Чичериным, – время обратиться к ней.

Чичерина сковывала "ограниченность" поэтических форм, о чем он сообщал во вступлении: Подлинная "Плафь" написана звуковым письмом. Графически орнаментирована. Погибла. Тогда и задумал Чичерин свою революцию. Попробую реконструировать ход его мыслей.

Поэзия есть способ объяснения действительности. Поэтический инструментарий – способ организации материала. Традиционно за поэтическую единицу принималось слово – именно на эту аксиому восстал Чичерин: Слово – болезнь, язва, рак, который губил и губит Поэтов и неизлечимо пятит Поэзию к гибели, к разложению. Современник социалистической революции, Чичерин считал, что существующие европейские алфавиты произошли от изобретения финикийцев – сборища торговцев вразнос, – иначе говоря, капиталистов. Для совершения социалистической реформы поэзии Чичерин предлагал для начала хорошенько осмотреться:

Конструктивист должен знать, что расположение товаров в витринах, или рационально поставленные орудия производства, дадут ему для образования Поэтического состояния в тысячу раз больше, чем любой историко-полиграфический труд по этому поводу. Технический редактор издательства, Чичерин советовал использовать всевозможные условные знаки и символы из типографских касс: Первое место в Поэтическом языке должен занять знак картинного предстояния, называемый пиктограммой. Чичерин выдвинул в эталон поэзии конструэму, а идеальный способ организации поэтического материала назвал конструктивизмом: В машине винт винту помогает. Конструктивизм – школа, стоящая на твердом, научном, машинном фундаменте, – по существу своему коммунистичен. Организацией конструкций он воспитывает солидарность товарищескую и братскую спайку.

В 1926 году Чичерин подводил свои предварительные революционные итоги: Тезисы являются углубленным сознанием творческих достижений моих:

1. Обнародованных в книгах: "Плафь", "Мена всех", "Стык" и в других различных изданиях.
2. Вышедших отдельными оттисками в оригинальном материале, как, напр.: конструкция "Авеки Веков", 1924 г., издание пряничное, вкусное, с обильным присутствием мяты; тема образована шоколадом; доска резана в Сергиевом Посаде; печатана и печена в количестве 15 штук в Моссельпроме, что у Мясницких ворот.
3. Показанных, но не напечатанных: "Звонок к Дворнику", "Мяхкй памол", "Трагическая", "без названия" и др. – на цинке, стекле, дереве, тесте, бумаге, материи, камне… – и разработкой связанных с этими фактами творчества вопросов и дисциплин

("Кан-Фун: Декларация. [КАНструктивизм – ФУНкционализм]).

Увы, к тому времени Чичерин стал диссидентом им же основанного движения конструктивистов. Соратники К. Зелинский и И. Сельвинский изгнали его в 1924-м, едва вышел их совместный сборник "Мена всех: Конструктивисты – поэты". Пиктограммы Чичерина в книге поражают воображение, однозначной расшифровке не поддаются:

Скорее всего, в "Квадратном сказе" показано некое военное поражение (р`тнй – ратный).

Зелинский обозвал теорию и практику товарища чугунной метафизикой. Созданный уже без Чичерина Литературный центр конструктивистов (ЛЦК) провозглашал конструктивизм Госпланом советской поэзии. Члены объединения написали немало звучных строк; достаточно прочитать концовку "Человека в зеленом шарфе" (1924) Николая Панова (Дира Туманного):

Сквозь разрез стихотворных ширм,
Сквозь веселье, пиры, уют,
Вижу гибель заплывших жиром;
Так бездействуют пассажиры
Окруженных водой кают!
Час ударит. Как стенки блюдца
Разлетятся борта. И вот
Над пирующими сольются
Волны вспененных революций,
Бесконечные толпы вод.
А из черной бездонной дали
Засияет над морем рук,
Ослепительней жидкой стали,
Ярче солнц, что миром блистали,
Пламенеющий красный круг.

Стиховед сопоставит (или противопоставит) этой "поэме с героем" – "Поэму без героя" Анны Ахматовой.

Вернусь к Чичерину, еще в 1922-м, до рождения литературного конструктивизма, сказавшего о том, что порядок уместен на кладбище (могила и крест – ряд в ряд), а в жизни духа, – в искусстве … чем больше перебивающих подружка подружку струй, – тем цветистее дуга радости.

Конструктор пряничных, стеклянных, металлических и бог знает еще каких поэм искал новые способы типографского бессмертия. Чичерин дружил с художником и поэтом Борисом Земенковым. Тот был одним из лидеров советского экпрессионизма, сооснователем издательства "Фаршированнная манжета", много позже – москвоведом; поэтические его опыты, вероятно, импонировали Чичерину:

Есть хохоты, хехоты, хахоты,
Есть угрюмые низколобые хухуты.
Переваливаются – щеки, как под плугом пахота…

Смотри также

Глаза на затылке

В 1927 году во втором сборнике Всероссийского союза поэтов была полностью опубликована поэма Чичерина "Звонок к дворнику", которую по заданию и коррективам автора сделал Борис Земенков. В ней участвуют отрубленная голова поэта, патриарх Тихон, божественная рука с молотком. Впечатления замечательно описал Сергей Бобров в записях М. Гаспарова: Потому что очень страшно. Ворота на ночь запирались, пришел поздно – звони дворнику, плати двугривенный, ничего особенного. Но если всматриваться в дощечку с надписью и только в нее, то смысл пропадет, и она залязгает чем-то жутким: ЗъваноГГ – дворньку!

После издания поэмы без слов для Чичерина наступила пора безмолвия. Утверждение соцреализма не располагало к художественным экспериментам. Постепенно воцарялся "кладбищенский порядок"; Чичерин ушел в техническую издательскую работу.

Последний всплеск литературной его активности пришелся на годы оттепели. В 1957–1960 годах он писал большую "Поэму", которая публикуется в настоящем издании впервые и поражает безумной силой:

Бес, торжествуя, каркнул в дверце:
– Перестало!!! биться!! сердце!
Когда лежал он на кровати -
на подбородке с кровью в вате,
я дверь тихонько оттянул
и, с отвращением, взглянул:
Пялил, вылепленный в глине,
лысый череп Муссолини
оловянные глаза,
как базарная коза.
– Вот – поди-ж ты! – весть какая, -
буркнул кот. Пошел, вздыхая...
Изменив свою породу !
(небывалый случай!) – роду
человеческому! зверь
посочувствовал теперь...
В холм могильный – камень вставил.
Эпитафию приставил:
Удивительная весть!
в мертвом теле – сердце!? есть?
Обнаружил этот дар -
атомный удар.

Перед читателем звериный эпос (бестиарий), важными персонажами его стали щука и кот, бытовая насыщенность не уступает сатирам Горация и Джона Донна. Поскольку автор занимается поиском душ советских функционеров, то "Поэма" перекликается со средневековыми мираклями, например, с "Чудом о Теофиле" Рютбефа, переведенном Блоком (Чичерин на концертах читал "Двенадцать"). Сожалеть можно лишь о том, что лихорадочные строки "Поэмы" слишком далеки от революционной утопии Чичерина, написавшего в 1926-м, что Конструктивизм красив, Конструктивизм вечен, как вечно красив Мир, которым он овладел навсегда.