"Я сам натешу досок на гроб, сам выкопаю могилу, лежать удобно было чтоб на кладбище унылом", – писал в 1935 году Иван Пулькин. Но могилы у поэта нет, и точная дата смерти неизвестна: рядовой Иван Пулькин пропал без вести под Москвой в конце 1941 года. В СССР были опубликованы несколько стихотворений Пулькина, и лишь сейчас московское издательство "Виртуальная галерея" выпустило 600-страничную книгу "Лирика и эпос".

​

Одной из причин забвения значительного русского поэта стал его арест в 1934 году – в разгар кампании против гомосексуалов – по обвинению, которое сам Пулькин называл сфабрикованным.

О судьбе Ивана Пулькина рассказывает составитель книги "Лирика и эпос" Иван Ахметьев:

– Почему эта книга вышла только сейчас? Что мешало посмертным публикациям Пулькина в СССР?

– Валентин Валентинович Португалов, который дружил с Пулькиным в 30-х годах, а потом попал на Колыму и общался там с Шаламовым, вернулся в Москву в 1963 году и пытался продвигать в советскую печать стихи своих друзей, которых считал выдающимися поэтами, в том числе Пулькина и Оболдуева. Он добился нескольких публикаций, но мечтал о большем. Он составил книгу Пулькина, ходил по инстанциям, добивался, чтобы она была издана. Но, даже несмотря на положительный, хотя и сдержанный отклик Сергея Наровчатова, ему этого сделать не удалось. В 1969 году Португалов скончался, и после его смерти уже никто не предпринимал таких усилий. Но в целом Пулькина советская литература не приняла, его отторгла, он в нее не вписывался. В 20-х годах он был комсомольским поэтом, но потом произошло радикальное и существенное развитие стиля, в результате которого он, как и его ближайший друг Оболдуев, вышли за пределы того, что принимала советская литература. Тогда эти пределы не были четко обозначены, но теперь уже понятно, почему одни вписались, а другие не вписались. Оболдуев и Пулькин пытались издать свои книги в конце 20-х годов, но это им не удалось. На книгу, которую подготовил к печати Пулькин, была положительная рецензия Багрицкого, но комсомольский поэт Казин ее зарубил. Потом судимость, после этого уже клеймо, стигматизация, не до книг. Хорошо, что хотя бы две публикации ему после освобождения удалось сделать.

– С кем еще, кроме Оболдуева, он дружил, какие стихи любил, кого из поэтов считал своими учителями?

​– Начитанность у него была выдающаяся, много стихов знал наизусть. Русский фольклор, пушкинская эпоха, Серебряный век, Хлебников и Маяковский, Сельвинский и Луговской. Он родился в Яропольце Волоколамской волости, перебрался в Москву, посещал лекции в Брюсовском институте, и его первая жена Надежда Медведкова была студенткой этого института. Не знаю точно, когда он познакомился с Оболдуевым, но это было самое существенное знакомство. У них сложился неофициальный круг, они даже придумали для кружка название СПР – Союз Приблизительно Равных или по-другому ЭСПЕРО. Кроме Пулькина, в него входили Оболдуев, Иван Аксенов, Кирилл Андреев, Яков Фрид и Варвара Монина. Фрид стал известным советским кинодеятелем, сценаристом и режиссером. Особое значение для Пулькина имели отношения с Оболдуевым, это было серьезное творческое взаимовлияние. Но этот круг был просто уничтожен усилиями доблестных органов. Примерно одновременно были арестованы Пулькин, Оболдуев и Бобров. Хотя они все получили достаточно мягкие приговоры, но существование этого круга было пересечено, самым негативным образом сказалось на творческом развитии. В 30-х годах у Пулькина возник еще один круг, более молодые люди, это были братья Гладковы – Александр и Лев, уже упомянутый Валентин Португалов, Игорь Зубковский и Григорий Меклер. Одного из участников, Григория Меклера, в апреле 1934, уже после осуждения Пулькина, расстреляли, потому что он был харбинец. Все они писали стихи.

– Понятно, что тогда даже поэтический кружок из пяти человек было создавать опасно, потому что его могли объявить антисоветской организацией. Был ли арест связан с этим?

​– Читаю фрагмент из заявления о снятии судимости, которое Пулькин написал, по-видимому, в конце 1937 года, уже после освобождения. Он писал так: "2 февраля 1934 года я был арестован, а 3 марта того же года осужден Коллегией ОГПУ по статье 16/151 УК к заключению в исправительно-трудовом лагере на три года". Я не понял, что такое 16/151, но 151 – это совращение малолетних. Дальше Пулькин сам пишет об этом так: "Особое совещание, осуждая меня, исходило из единственного показания гражданина Брыкина Н. В., которое сводилось к тому, что он якобы находился в противоестественной связи со мной с 1924 года по 1926 год. Мои опровержения в свое время не были приняты во внимание". Он писал, что у него была с 1925 года жена, в общем, что это был поклеп. Хочу еще раз сказать, что три близко связанных между собой писателя были арестованы одновременно: Оболдуев – в декабре 1933 года, Бобров и Пулькин – в начале 1934-го. Это похоже на скоординированное уничтожение этого неофициального круга.

– ОГПУ уже в 1933 году начало облавы и аресты гомосексуалов. В 1934 году в Уголовный кодекс была введена статья "Мужеложество", появилась знаменитая статья Горького "Пролетарский гуманизм", так что Пулькин мог попасть под эту кампанию по клеветническому доносу. В его стихах, во всяком случае, гомоэротизма я не заметил.

​– В стихах много эротики, но традиционной. В письмах Пулькина есть такой аргумент: "Как же меня, такого женолюбивого, обвиняют в этом?!" Оболдуеву инкриминировали чтение стихов Марины Цветаевой в компании. Пулькин тоже любил читать стихи в компании, в том числе стихи Цветаевой. Не знаю, что инкриминировали Боброву. Бобров был в ссылке в Кокчетаве, Оболдуев был концертмейстером лагерного театра в Медвежьей горе на Беломорканале, а Пулькин работал в лагерной газете в Мариинске, в Сиблаге. Это, конечно, были не настоящие лагеря, но все равно насильственное пресечение естественного развития жизни и творчества.

– Он провел в Мариинске не полный срок, не три года?

– Да, он был ударник, у него были зачеты и его освободили немного раньше.

– И какой был ответ на прошение о снятии судимости в 1937 году?

– По-видимому, не сняли. Во всяком случае, в архиве документов о снятии судимости я не нашел, только это заявление.

– Как он жил после освобождения? В предисловии к книге сказано, что это был самый счастливый период в его жизни.

– Может быть, только в смысле семейных отношений. Вторая его жена Ильза Максимилиановна Вульфиус, замечательная женщина, она была преподавателем русского языка для иностранцев, работала в заведении, которое называлось Коммунистический университет трудящихся Востока. Пулькин обрел с ней личное счастье. Но в смысле статуса было очень тяжело. В том же обращении он пишет: "Вернувшись из заключения весной 1936 года, я до сих пор в течение полутора лет не могу получить никакой работы, а также не получаю разрешение на прописку". Эта ситуация подтверждается и стихами, написанными в тот период, там есть отчаянные стихи, выражающие неприкаянность человека.

– Вообще арест очень сказался на его манере. Стихи, написанные в ссылке, отличаются от того, что он писал до ареста.

– Да, совершенно верно. Предпосылки этого изменения стиля были уже до ареста, но там в Мариинске появляются совсем другие нотки, жестокий романс, жалобы на судьбу. В лирических стихах много этого и сам стиль упрощается, даже почерк меняется. Образ автора несколько сместился, лирический герой стал другим.

– И вот 1941 год, начинается война...

– Он уже прописался в Москве, работал он библиотекарем в ИФЛИ. Тут началась война. Когда он дежурил по крыше в доме, где они жили с Ильзой Максимилиановной, в центре Москвы, он немецкую зажигательную бомбу пытался скинуть, а она разорвалась, он получил ранение глаза. После выздоровления вскоре осенью он попадает в армию. Октябрь 1941 года – самое страшное время, последний раз он встречается с семьей и навсегда уходит из видимости близких.

– Известны обстоятельства его гибели?

– Нет, обстоятельства неизвестны. Официальная справка "Пропал без вести в декабре 1941 года", которую получила вдова. Он числился в стрелковом полку, но никакой военной подготовки эти люди не успевали получить, судьба их была ужасна – это известно из разных источников.

– А что случилось с его архивом и как вы его обнаружили?

​– Архив сохранила вдова – Ильза Максимилиановна Вульфиус-Пулькина. С этим архивом работал Португалов. Я впервые прочитал имя Пулькина в стихах Яна Сатуновского, сначала даже и не знал, реальный ли это персонаж. "Ваня Пулькин, еснуй посмертно". Но потом я узнал, что действительно был такой поэт. Об ЭСПЕРО мне рассказывал Андрей Яковлевич Сергеев. Потом я занимался публикациями Сатуновского и Оболдуева, стихи Пулькина мне тогда не попадались, но потом нашлись. Это был уже конец 2000-х годов. В течение 10 лет я занимался Пулькиным, наряду с другими проектами, и наконец удалось эту книгу выпустить, чему я очень рад.

– Это не полное собрание его стихотворений?

– Это избранные стихи. Письма тоже есть, их, конечно, тоже было бы интересно опубликовать. Я только несколько стихотворений комсомольского периода взял в книгу наиболее ярких и лихо написанных, но и остальные части тоже немножко подсократил, чтобы сделать книгу компактной и обозримой. В принципе можно было и двухтомник выпустить, если взять туда письма и переводы. Он перевел "Слово о полку Игореве", а, сидя в Мариинске, переводил арабских поэтов доисламской эпохи.

– Вы 10 лет занимались этой книгой. Почему вас привлекает Пулькин и почему его нужно сегодня читать?

– Для меня это завершение цикла работ. Эти три автора – Пулькин, Оболдуев и Сатуновский, – существенно связаны между собой. Мне кажется, что это были очень сильные поэты. Про Сатуновского и Оболдуева – это уже признано, хотя и не так уж широко. Пулькин ничуть им не уступал. Этот период тесного общения Пулькина и Оболдуева, их вообще нужно рассматривать вместе, несколько лет в конце 20-х годов было взаимовлияние, примерно как у Холина и Сапгира, скажем. Они вместе с Оболдуевым выработали общий стиль, которым они некоторое время пользовались. Но потом Пулькин от этого отказался, Оболдуев фактически тоже. Пулькин вообще был человек очень одаренный и очень разнообразный поэт – это такая новогодняя елка, на которой висят и шарики, и кубики, и другие игрушки.

СТИХОТВОРЕНИЯ ИВАНА ПУЛЬКИНА ИЗ КНИГИ "ЛИРИКА И ЭПОС"

* * *

Какое вздрагивающее дыханье!
Глубже, успокоенней, тише...
Успокаиваешься, отдыхая,
Дышишь,
Любишь, глядишь,
Не видишь притискивающегося к тебе вплоть
Ощущая на моей груди
Свое оглушительное тепло.
Льется оно, пенится, бродит,
Затягивая тебя в круг
Еще не просохших от пылающей полноты бедер
Моих любящих, оголтелых рук.
Даже за ресницы твои не скроюсь!
Плавно опускаются небеса
На торжественную нескромность,
Цветущую в твоих глазах!

1932, Москва

из цикла "Чин погребения"

Памяти Г.М<еклера>

Гроб гвоздочками забили,
И сказали: Дорогой,
Привыкай лежать в могиле
Непрозрачной и сырой,
Привыкай дышать под гнетом
Безразличной глухоты,
Отвыкая от работы,
От любви и от мечты!

Гроб надежней койки шаткой,
Мягче места не найдешь,
Обнесли кругом решеткой –
Не проедешь, не пройдешь!
Ничего, что дрожь по коже.
В гроб – и амба, под расчет,
Сердце пусть слегка погложет
Полусонный червячок!

Сверху камень навалили,
Над могилой речи льют...
Сердце, привыкай к могиле,
К неуютному жилью!

Ноябрь 1935, Мариинск

* * *

А ты не пой, а ты не плачь,
Что пользы от того!
Ты лучше сердце раскулачь
Соседа своего!

Сосед любим. – Его жена
Нежна и хороша.
А у тебя лишь тишина,
Да нищая душа!

Соседа сердце велико,
Любовь в нем и цветы.
Ты отбери у старика
И нежность и мечты...

Ты по миру его пусти,
Пусть клянчит под окном, –
Ведь все равно цветам цвести,
Таков весны закон.

12/I 1936 (тоже еще в Сибири)

* * *

Крылатый бог барахтается в луже
(Не радуйся чужой беде, юнец!), –
Каррарский мрамор от российской стужи
Синеет; парк, ощипанный вконец,
Уже не в силах защитить Эрота, –
Четыре ветра, встав вполоборота,
Остервеневши свищут, – бог озяб...
Бог думает: как холодно, однако, –
Собачья жизнь! Так больше жить нельзя!..
И умирает просто, как собака...

Ноябрь 1937, Москва

МЕЖДУ ПРОЧИМ

Однажды заходит ко мне Алексей Степаныч
Молчалин и говорит:
– Нужно, голубчик, погодить…

М. Салтыков-Щедрин

Забавно, что не стал обузой,
А тянется немало лет,
Моя седеющая муза,
Безрадостный наш tête à tête!

Не стоит вспоминать, что было, –
Судьба не баловала нас!
Наш слава адресок забыла,
Забыла и не кажет глаз!..

Лениво маятник качая,
Осенним медленным дождем
Стучат минуты… Мы скучаем…
Сидим, молчим, скучаем, ждем…

Сидим и ждем… Одна утеха:
Позлить сутяг, дельцов и док.
Мы говорим: а нам не к спеху,
Мы можем погодить годок…

Мы можем погодить, покуда
Не истечет весь счет годам,
Авось склероз или простуда
Бессмертие приблизят к нам.

Март 1939, Москва