Во второй части этого выпуска: «Женская доля: плачи, страдания, голошения». «Родной язык» с поэтессой Екатериной Горбовской (Лондон).

Начнем с передачи из цикла «Писатели и музыка». Автор цикла Владимир Абаринов.

​Пастернак и музыка – тема необъятная. Прежде всего потому, что он сам музыкант. Он учился композиции и собирался поступать в Московскую консерваторию. Музыкальной любовью всей его жизни был Шопен. У него есть стихотворение «Баллада», написанное по совершенно конкретному поводу: летом 1930 года в Киеве он был на концерте своего друга, пианиста Генриха Нейгауза (жена Нейгауза Зинаида тогда еще не стала женой Пастернака, но, судя по всему, именно тогда начался их роман).

Удар, другой, пассаж, — и сразу

В шаров молочный ореол

Шопена траурная фраза

Вплывает, как больной орел.

Считается, что Пастернак здесь имел в виду третью сонату Шопена си-минор.

Серебряный Век был коротким веком русского вагнерианства. «Сумерки богов» соединялись с «Закатом Европы», поэты дышали предчувствием глобальной катастрофы. Пастернак сохранил верность Вагнеру и позже, когда мода на Вагнера прошла, но не проходила катастрофа. В начале 30-х он собирался переводить либретто «Кольца нибелунга» и в конце концов реализовал свое вагнеровское мироощущение в партитуре «Доктора Живаго». В тексте романа множество вагнеровских аллюзий, вплоть до дракона, которого Юрий Живаго воображает вместо реально существующего волчьего логова. Отказ Юрия уехать, спастись – ведь это отказ героя «Валькирии» Зигмунда от рая для павших воинов, Валгаллы. Зигмунд остается, а его жену Зиглинду спасает, как Комаровский Лару, валькирия Брунгильда, потому что Зиглинда носит в чреве плод, зачатый от Зигмунда - опять-таки как Лара, беременная от Живаго.

Вот эта сцена из оперы «Валькирия». Зиглинда, очнувшись от обморока, просит Брунгильду убить ее, как только что по воле Вотана был убит Зигмунд. Тогда Брунгильда сообщает ей, что она зачала от Зигмунда.

Брунгильда

Жить ты должна
для любви бессмертной!
Вспомни залог, что он сам дал тебе.

И лицо Зиглинды, как сказано в ремарке, озаряется высокой радостью.

Зиглинда

Спрячь меня, дева!
Жизнь мне спаси!
Скройте, могучие, мать и дитя!

Надвигаются грозовые тучи – это скачет разгневанный Вотан, и испуганные сестры кричат Брунгильде:

Женщину дальше, дальше гони!
Валькирии ей не смеют помочь!

(Эквиритмический перевод Виктора Коломийцева)

Живым кумиром Пастернака был Скрябин. Вот его детское воспоминание:

Как-то раз,
Когда шум за стеной,
Как прибой, неослаблен,
Омут комнат недвижен
И улица газом жива, -
Раздается звонок,
Голоса приближаются:
Скрябин.
О, куда мне бежать
От шагов моего божества!

Юношей Пастернак несет божеству свои сочинения. Скрябин выслушал и сказал, что Пастернаку суждено сказать в музыке свое слово. Но именно после этой похвалы Пастернак, еще сам того не понимая, решил порвать с музыкой. Он остался музыкантом в своей поэзии, причем музыкантом остросовременным. В его стихах есть сознательная неправильность, атональность. Если читать их вслух, спотыкаешься на неточном размере, на большом количестве безударных слогов подряд.

При жизни Пастернака никто на его стихи музыку не писал. Первым это сделал Георгий Свиридов в 1965 году— через пять лет после смерти автора. В его коротком вокальном цикле— всего три стихотворения. Первое и третье были хорошо известны, а вот второе Свиридов недаром запрятал в середину: оно не публиковалось в Советском Союзе, Свиридов прочел его в нью-йоркской газете «Новое русское слово». Кантата была опубликована в журнале «Советская музыка» тогда же, в 1965. Свиридов к этому времени был уже лауреатом Сталинской и Ленинской премий, народным артистом РСФСР и цензурных препятствий не встретил.

Душа моя, печальница
О всех в кругу моём,
Ты стала усыпальницей
Замученных живьём.

Тела их бальзамируя,
Им посвящая стих,
Рыдающею лирою
Оплакивая их,

Ты в наше время шкурное
За совесть и за страх
Стоишь могильной урною,
Покоящей их прах...

Альфред Шнитке положил на музыку стихотворение «Магдалина». Оно входит в цикл «Из стихов Юрия Живаго» и в то время тоже еще не было опубликовано на родине автора. Шнитке сделал наброски еще к трем стихотворениям, но цикл так и не закончил. А в 1993 году Юрий Любимов поставил спектакль «Живаго (доктор)». Композитором спектакля был Шнитке, и там его наброски ожили.

Трейлер спектакля «Живаго (доктор)».

В лесу казенной землемершею
Стояла смерть среди погоста,
Смотря в лицо мое умершее,
Чтоб вырыть яму мне по росту...

(«Август», 1953)

Закончим первую передачу о Пастернаке и музыке еще одной частью кантаты Свиридова – «Снег идет».

Сонату Бориса Пастернака мы слушали в исполнении Валерии Ауэрбах. В отрывке из спектакля «Валькирия», показанного на Байройтском вагнеровском фестивале в 1992 году, пели Энн Эванс и Надин Секунде, дирижер Даниэль Баренбойм. «Божественную поэму» Скрябина исполнял Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио, дирижер Николай Голованов, запись 1946 года. Вокальный цикл Георгия Свиридова звучал в исполнении Государственной академической республиканской русской хоровой капеллы Александра Юрлова и камерного состава Большого симфонического оркестра Всесоюзного радио, дирижер Геннадий Рождественский. «Магдалину» Альфреда Шнитке пела Лиора Гродникайте, фортепиано - Дрососталица Мораити, Лондонский королевский театр Ковент-Гарден, 2009 год.

Далее в программе:

«Женская доля: плачи, страдания, голошения».Передача Екатерины Лушниковой (Вятка).

Участницы – доярка, бухгалтер, директор сельского клуба, учительница математики. Эти сельские женщины поют не для публики, а просто для самих себя, поют дома, когда готовят обед, доят коров, нянчат детей или тоскуют по своим возлюбленным. ​

«Родной язык» с поэтессой Екатериной Горбовской (Лондон).

— Из России мы уехали в 1991 году. Уехав, вся наша семья полностью окунулась в англоязычный мир. Круг русских знакомых у нас тогда был очень узок, интернета не было, русского телевидения у нас тоже никогда не было. Все, что происходило в Англии, где мы жили, было важно и значимо, а Россия, все, что с ней связано, остались где-то далеко в прошлой жизни. И русский язык стал постепенно уходить в пассив. Да, конечно, мы дома разговаривали по-русски, но уже мышление строилось на тех понятиях, которые вошли в нашу жизнь, на английском. Уже разговоры строились вокруг тех реалий, которые происходили в новой жизни, им соответствовали определенные конструкции, определенные обороты, определенные слова, которые обозначали именно то, что ты хочешь сказать на английском. Все русские альтернативы были ходульными, были искусственными и противоестественными. Поэтому очень часто предложение, начинавшееся по-русски, заканчивалось по-английски. Или возникали абсурдные конструкции, которые сам говорящий даже не замечал. Помню Саша, мой муж, — мы сидели в гостиной,— у меня спросил: «Слушай, этот камин мы сами устанавливали или он пришел вместе с домом?».

Если честно, меня эта утрата русского языка в то время даже не очень волновала. Я помнила, что когда-то русский язык был моим кислородом, но именно от этой ипостаси я в свое время и убежала. Не было ни малейшего желания возвращаться и вступать в одну и ту же реку дважды, теперь была другая новая жизнь, с русским языком никак не связанная. Поэтому был еще какой-то элемент отторжения, идущий от желания закрыть ту дверь и никогда не возвращаться, потому что казалось, что эта дверь закрыта навсегда. В этих обстоятельствах русский язык становился рудиментарен и отмирал за казавшейся тогда ненадобностью. У меня не было потребности в русском языке, потому что стихов я тогда не писала, письменно я ни с кем не общалась, поэтому ощущения потери и какой-то ущербности в этой области не было. Но в какой-то момент по мере развития интернета до меня вдруг дошло, что, наверное, интернет существует не только на английском, но и на русском. Я нашла Рунет, я начала с «Рамблера» и стала шарить по поисковикам в поисках людей из прошлой жизни. Мне стало интересно смотреть, кто они, какие они теперь. Через какое-то время я вдруг решила найти еще одну особу из своей прошлой жизни — Екатерину Горбовскую. Я совершенно не ожидала, что поисковик мне что-то покажет, потому что я исчезла с радаров задолго до появления интернета, меня уже давно нет и быть не может. И вот тут произошло то, чего я никак не могла ожидать: вышло довольно много страниц с упоминанием меня, этой особы —Екатерины Горбовской, — которая в русской транскрипции в моем сознании уже не существовала, какие-то даже сайты, где обсуждали, где она, что она. Она умерла? Да, умерла. И даже рассказывали, от чего она умерла. Таким образом я стала постепенно входить в русскую блогосферу, налаживать какие-то связи с людьми и вступать с ними в переписку. И вот завязалась переписка с людьми, и тут я обнаружила, что я не могу составлять письменные фразы на русском языке. Мне было трудно подбирать слова, ставить их в словосочетания, потому что я не была уверенной, используется такое словосочетание или нет, это правильно или нет. Я эти письма, которые писала первое время, я их не писала — я их составляла из блоков и каждый блок проверяла в «Яндексе». Я смотрела: есть такие словосочетания, употребляются они или нет. Я тогда писала эти письма, как Мересьев танцевал на протезах. В итоге получалось очень залихватски, но чего мне это стоило, знаю только я одна. Это был довольно короткий период, потому что язык быстро прощает измену и возвращается по первому зову. В итоге я все правильно писала, «Яндекс» мне говорил: умница, молодец, все правильно…Ты понимаешь, что за эти годы разговорный язык изменился, уже обновилась лексика, обновился строй речи. Понятие нормы, конечно, существует, но это не та норма, где шаг влево, шаг вправо — уже позор.