Елена Фанайлова: Роман Сергеевич, разные люди довольно часто задают мне вопрос или пытаются обсудить со мной оппозицию – художник и политика. Дескать, художник – существенно возвышенное, витающее в облаках, обязанное нам, то есть публике, предоставлять красивый продукт, а политика не его дело. В этом смысле художник оглупляется людьми, которые так говорят, мол, ты человек не от мира сего и в политику не лезь. Мы разговариваем на общественно-политическом фоне, когда арестованы люди, которые пошли независимыми кандидатами в Московскую городскую Думу, проходят протесты, противостояние в Москве довольно жесткое. Политическая активистка Елена Григорьева убита в вашем родном Питере, она защищала не только ЛГБТ, но и имела очень отчетливую антивоенную позицию по Украине, поддерживала происходящие там преобразования. Может ли вменяемый человек быть вне этого всего? Может ли художник не реагировать на такие события? И как это у вас устроено в голове, в сердце и в творчестве?

Роман Осминкин: Действительно, "реал политик" сгущается вокруг нас сейчас, и художнику даже не нужно на нее реагировать. Могут постучаться в любой момент к политику, к муниципальному депутату, к любому кандидату, активисту. "Почему ты еще не в тюрьме" – пела группа, запрещенная сейчас, "Ансамбль Христа Спасителя". "Если ты не занимаешься войной, война займется тобой" – строчки группы "Аркадий Коц" тоже остаются уместным афоризмом. Но я не являюсь, конечно же, политиком или политическим активистом в прямом, традиционном смысле. Политический активист – это прежде всего профессиональный, отказавшийся от всего человек, классическая фигура Рахметова в романе "Что делать?" Бадью тоже приводит фигуру политического активиста, отказавшегося от всего и блюдущего аскезу, нужную ему, чтобы формировать сознание, воспитывать себя и вместе с тем пролетариат.

Елена Фанайлова: Или воспитывать тех людей, которые продолжают бороться за свободу. Это может называться и другим словом, не пролетариат уже, это может называться и средний класс, и прекариат, есть еще такой новый термин для обозначения офисных работников, осознающих себя как новый класс и борющихся за свои права.

Роман Осминкин: В России очень важно вырабатывать такое тактическое, повседневное или микросоциальное гражданское сознание, когда уже не один политический деятель, революционер или большевистская партия ведет за собой, а когда само низовое движение самоорганизуется и собирает тактические протесты. Протесты в Шиесе – это пример самоорганизации людей на севере России против строительства так называемых экотехнопарков, за которыми скрывается вывоз огромного количества мусора. Это волна гражданского самосознания, когда люди не хотят радикализироваться, чтобы их называли экстремистами, и они не считают себя таковыми, а хотят участвовать в выборах.

Елена Фанайлова: И это нормальное конституционное желание людей.

Роман Осминкин: Они идут на выборы, регистрируются, собирают подписи единомышленников и простых людей, а их радикализируют сверху и превращают в нарушителей закона. Художник или поэт здесь такой же гражданин, как остальные, как было у Некрасова, как и активисты, журналисты, медийные персоны, то есть он мультизадачная фигура, субъект. И он должен ставить свои привилегии, навыки на пользу прежде всего своему ближайшему кругу и в широком политическом контексте. Сейчас в арт-среде обсуждается повторный кейс с насилием Трушевского, это современный художник, на него московская журналистка Рита Бондарь или подала заявление, или обещала это сделать. Этот кейс был в 2011 году, прошло восемь лет, тогда среда его пожурила, он отсидел, но это никак не исправилось.

Елена Фанайлова: Но тогда не было морального адекватного отклика. Последние два года активно обсуждается проблематика гендера, абьюза, насилия в узком и в широком смысле, такие случаи вскрываются один за другим, и это становится предметом очень болезненного, но очень важного гигиенического процесса в сообществе. Это новый виток процесса предъявления гендерного насилия. Вы, как художник, любите работать в паре, у вас есть женские партнеры. В поэзии ваша партнерша – рэп-певица Марина Шамова. И сам проект нарушает гендерные стереотипы вокруг рэпа, который является традиционно мужским занятием.

Роман Осминкин: Ядро российской политики сохраняет в себе патриархальный, иерархический, сугубо сексистский, маскулинный тренд. В поле низового гражданского протеста поддержка сестер Хачатурян – это пример солидарности, но, к сожалению, пока в основном это девушки, правозащитницы, поэтессы… Нет подвижек, может быть, они невозможны, чтобы это перешло в юридическую область, как в Америке с движением MeToo, которое поддерживали истеблишмент и звезды, и оно перешло в юридическую плоскость, в суды.

Елена Фанайлова: Но к этому шло давно. Без понимания юридического аспекта и российское движение мало куда продвинется. Мы видим на примере с Еленой Григорьевой, насколько сами активистки и активисты не защищены.

Роман Осминкин: Абсолютная уязвимость активистов сегодня вгоняет в депрессию.

Елена Фанайлова: Я вижу это как проблему, которую нужно будет решать.

Роман Осминкин: В науке развиваются гендерные теории, есть различные движения, СМИ об этом пишут, а в политике и в праве не достучаться, в российском законодательстве нет слова "гендер". Большинство песен, текстов моей напарницы манифестарным образом говорят от первого лица. Потому что она и активистка, и носительница нетрадиционных ориентаций. Она говорит, что политика идентичности в России еще недостаточно радикальна. Политика идентичности, победившая в Америке и в Европе, не работает, как мы видим на примере с 27 геями, пропавшими в Чечне, и таких примеров масса.

Елена Фанайлова: Не говоря уже о статистике домашнего насилия, которая открыта, и достаточно посмотреть ее, чтобы ужаснуться и понять, что это реальная проблема. Гендерная проблема сегодня –политическая, это проблема отношений с властью. Власть, разумеется, позиционирует себя как власть мужская. У вас есть немало иронических замечаний по этому поводу, выраженных в художественной форме. Роман Сергеевич, вы чувствуете себя феминистом?

Роман Осминкин: Быть феминистом до конца мужчине сегодня невозможно. Можно быть профеминистом, когда ты солидаризируешься с женским движением, помогаешь.

Елена Фанайлова: Да, потому что ты не можешь до конца почувствовать на себе машину буквально ежедневных репрессий.

Роман Осминкин: Я полностью поддерживаю любые феминистические начинания, и в Петербурге, в том числе, есть прогрессивные группы, пока, к сожалению, малочисленные. И склоки, разделение этих групп, подчас не выходящих на широкую политическую повестку из-за того, что остаются локальными,– это еще одна проблема.

Елена Фанайлова: У вас с Настей Вепревой есть замечательный проект "Коммуналки", который вы представляли в Москве. Петербург интригует меня тем, что он сохраняет реальную ежедневную политическую жилу, напряжение. При этом это могут быть люди, которые мне не близки по своим взглядам. Например, довольно большое число питерских нацболов уехали воевать на стороне России в зону военных действий на востоке Украины. И одновременно в Питере практически каждый день проходят одиночные пикеты в защиту прав крымских татар, подвергающихся репрессиям. В Москве антивоенное движение схлопнулось после разгрома серьезного митинга 2014 года, когда людей задерживали довольно жестко. В вашем городе я вижу традиции активизма, ты должен определяться каждый день, кто ты, где ты. В своей композиции "Коммунизм не идеал" вы говорите, что ты можешь исповедовать коммунизм, свои политические взгляды в самых простых вещах, в том, что ты ешь, с кем ты спишь, как ты живешь. Итак, Питер и художественная активность в нем.

Роман Осминкин: Да, Питер – город трех революций, с непростой судьбой, вечно фрондерский к центру, к Москве, ко всему, взрастивший первое поколение интеллигенции, которая тогда так не называлась, декабристов, порвавших с властью. Сейчас происходит политизация микроповседневных практик, на уровне социально воображаемого, если мы говорим о художественной, богемной, среде, которой присуща внутренняя нонконформность, их повседневному образу жизни и творчеству присущ эскапизм. Но политика, чтобы изменить законы, все больше запретительные, все равно будет разрешаться только из Москвы. Питер все равно остается региональной площадкой. На митинг за регистрацию независимых кандидатов в муниципальные органы вышли, по данным независимых институтов, до шести тысяч человек. В Петербурге за несколько последних лет столько не собиралось, но это все же не так много. Но в Москве тоже выходят 22 тысячи за выборы в Мосгордуму, это тоже немного для такого города.

Елена Фанайлова: После протестов 2012 года эти – самые крупные. И власти реагируют на них очень жестко. Люди склонны к мирному протесту, а власти их радикализуют, люди становятся очень злыми. В вашем рэпе вы воспеваете город и Петроградскую сторону со всеми революционными коннотациями.

Роман Осминкин: Я поэт, и воспеть что-либо – вросло в мои повседневные хождения по городу. Я быстро перемещаюсь пешком, и поэтому рэп – это идеально подходящая ритмическая вещь. Русской поэзии присущ мелос, фольклорная, базовая составляющая строилась на ритме и мелосе, там всегда имелся рефрен. И для меня сегодня рэп – это постфольклор. Его язык может быть разным, но ритмичная, заражающая форма подачи, с хорошей точки зрения аффектирующая манера является сегодня для меня способом высказывания.

Елена Фанайлова: Вы долго жили на Петроградской стороне, и вы с Настей Вепревой создали художественное произведение по мотивам жизни в коммуналке, воспели ее. Поговорим про этот проект, в том числе про чтения в Центре Вознесенского, где вы показывали фрагменты этой будущей книги. По сути, это дневник, который вы вели в "Живом журнале". Или где?

Роман Осминкин: Мы вели, как и положено сегодня, в социальных сетях. Блог быстро стал популярен, там больше тысячи подписчиков. И мы встрепенулись только задним числом, что не меняли имена людей, которых мы описываем.

Елена Фанайлова: У вас в коммуналке восемь комнат.

Роман Осминкин: Сейчас одну комнату отделили, замуровали вход и сделали студию. Перенос масштабов меня завораживает, когда я жил там, видел слияние разных социолектов, людей, что они другие, может быть, чужие нам, с которыми мы не имеем ничего общего. В советскую коммуналку люди заселялись случайным образом. Мы там жили больше трех лет, и глядя на этих людей, я постепенно понимал, что они не глупее меня, их язык –дикий коктейль, сочетание всех современных нерасчлененных дискурсов, конфликтных точек, наборов массмедийных клише, штампов, переваренное ими внутри, на уровне интуиции, их смекалки. И они соображают подчас быстрее тебя, и в жизни они более практичные. В этом смысле поэт, художник ни в чем не привилегирован, кроме как в способах оформить это в художественном произведении. Если при Пушкине было два процента грамотных, а остальные были немой массой, то сегодня люди могут говорить за себя сами, ведут блоги. И это меня больше всего подвигло начать вести эти заметки из коммуналки.

Елена Фанайлова: В одной из новелл, вызывающих большую радость публики, вы описываете, как ваши соседи характеризуют вас как ботана, интеллектуального очкарика. Оказалось, что не только вы в состоянии их описывать, объективировать, но они заняты тем же–простым человеческим делом, как обсудить ближнего, вынести ему социальный приговор и поставить на полочку в своих отношениях с действительностью. Это пьеса в духе восточноевропейского абсурдизма.

Роман Осминкин: Я отказываюсь называть это абсурдизмом, как говорил Хармс, это общество реального искусства. Нам не нужен абсурд, потому что наша жизнь более реальна здесь, и нам не нужно ничего выдумывать. Факты рождаются из реальной жизни, но дать им такое сюжетное завершение – это уже моя дурацкая в чем-то писательская субъективность говорила, что нужно дописать реплику, закончить фразу, чтобы бытовой факт стал литературным.

Елена Фанайлова: Как сказала Настя, это литература факта. Вся современная литература только этим и занята, и современная поэзия вполне себе пересказывает рассказы других. Бадью в "Оправдании философии" и особенно в "Веке поэтов" говорит, что это конфликт новый и новейшего времени, что век поэтов начинается с Рембо и Верлена, и поэзия, взяв на себя часть функций философии, пытается выяснить отношения между субъектом и объектом, кто кому субъект и объект. Там есть прекрасная женщина – медсестра, руководящая всем этим колхозом, этой коммуналкой.

Роман Осминкин: Да, фаллическая мать.

Елена Фанайлова: У вас там еще важная история про гендерное исследование. Эта фаллическая мать, описания отношений мужчин и женщин, семейных пар, наблюдаемых вами, и Настины отношения с разными женщинами тоже, как и ваши отношения с разными мужчинами в этой коммунальной истории. Меня увлекла пара – переселенцы из Луганска, уехавшие в Питер на заработки еще до конфликта, как они воспринимают политическую реальность через трансляцию митинга, и младший сын присылает им информацию…

Роман Осминкин: Да, сын делится репортажами с митингов по соцсетям, на YouTube.

Елена Фанайлова: Да, как задерживают молодых, Навальный, митинги в Петербурге, жестокие задержания. Эти добрые люди сидят и испытывают, конечно, настоящее изумление и сочувствие к этим молодым, оказавшимся в такой ситуации.

Роман Осминкин: Меня поразил такой процесс становления через сочувствие, как трагедийный, драматургический механизм. Но от сочувствия к солидарности тоже еще большой путь. И донбасские реалии они, скорее, вытесняют для себя, говоря: "Что же там делить? Зачем это все затеяли? Ужас какой творится". И по поводу представления о других важно – как мы их представляем. Можно репрезентировать их просто эстетически, и это не ново, подслушивать голоса других, угнетенных, и показывать их в своих произведениях, давать им слово. А другое дело – их политически представлять. Тех, кто не может взять это слово сам, кто не наделен языком или правом речи, или тех, кто слишком занят. И если интеллектуал, интеллигент, поэт, вырабатывающий в себе этическую позицию, берется говорить за других, то это всегда неотъемлемая двойственность. С одной стороны, его упрекают, что он наживает себе эстетический и символический капитал, беря голоса других в свои произведения и как бы их присваивает, описывая их страдания. А с другой стороны – мы всегда, так или иначе, объективируем или вбираем в себя голоса других. Сегодня, например, художница Катрин Ненашева работает с психоневрологическими диспансерами, и ее часто упрекают, что она этих людей буквально выволакивает наружу, показывая их неприглядные стороны, тем самым приобретает себе некий художественный, социальный капитал. Это позиция во многом лицемерная, потому что иначе невозможно заниматься никаким современным искусством, в том числе социально активной практикой. Потому что мы всегда говорим не то, что за другого, а вместе с другим.

Елена Фанайлова: Можно упрекать и Себастьяна Салгаду, что он эксплуатирует нищету и бедность латиноамериканцев, показывая тела людей, которые урабатываются на рудниках или где-нибудь еще. Так можно упрекать любого художника, обращающегося к социальной проблематике. А не показывая этих людей, невозможно говорить об этом… Ромочка Осминкин широко известен в узких кругах, он – член Союза писателей, рэп-чтец, может представать перед нами в роли и очкарика-ботаника, и бухарика-маргинала, и бодибилдера, способного показывать свое прекрасное тело перед камерой, и вполне себе академического докладчика, о чем тоже имеются следы вYouTube. Многообразная личность. Как складываются отношения с вашим авторским "я", лирическим героем? История про автора актуальная до сих пор, или он умер уже совсем, как нам Барт рассказывал?

Роман Осминкин: Да, я из плоти и крови, это биосоциальное тело, Роман Сергеевич Осминкин. И это самое лирическое "я", уже затертое, от которого много раз отказывались, смерть которого была констатирована французскими постструктуралистами. Многие, может быть, приняли это как окончательный вердикт: все, автор умер. Но даже у Фуко автор умер, но только для того, чтобы понять, где субъект автора скрывается после смерти, в каких зазорах, складках письма, в других вещах. Даже у Дмитрия Александровича Пригова…

Елена Фанайлова: Я мечтала, чтобы вы назвали, наконец, эту грандиозную фигуру, потому что я, конечно, вижу много параллелей в самопозиционировании автора по имени Дмитрий Александрович Пригов, и Роман Сергеевич Осминкин, разумеется, отсылает нас к этой практике.

Роман Осминкин: Я получаюсь симулякром симулякра, потому что сам Дмитрий Александрович Пригов уже изъял из себя все внутреннее, нарциссическое и назвал себя работником культуры, а не поэтом, примерял все возможные маски. Но даже у него это авторское "я" сохранялось в некоем авторском фантоме, просто это другое "я". Он же изобрел новую искренность. Всякий раз новое "я". Каждый раз, приступая к письму, к перформансу, к поэтическому, художественному высказыванию, ты переосмысляешь себя как субъекта этого действия, то есть ситуативно определяешь себя в месте и времени. Это очень важно именно для перформативного высказывания.

Елена Фанайлова: Вы же еще и перформер, вы еще и работаете на поле современного искусства. Вы не только изображаете человека, живущего в коммуналке, но вы им и являетесь, это важная штука.

Роман Осминкин: Да, это двойственность – с одной стороны, актер, а с другой –перформер, актор. Он все время что-то разыгрывает, испытывает постоянную трансформацию, находится в переходе этой социальной игры и перформанса. Дмитрий Александрович Пригов разыгрывал эти разные авторские фантомы, смерть субъекта здесь, смерть автора была нужна только как отправная точка для того, чтобы стало много маленьких смертей и новых пересборок. И я беру это за отправную точку у Дмитрия Александровича и стараюсь не то что продолжить его практику, а перенести ее в сегодняшнее время, когда мы все уже заложники изначально не цельного, разорванного кучей разных социальных сетей, высказываний, рекламных, маркетинговых технологий, блогов. Мы фрагментированы изначально, и нужно себя пересобирать в нового субъекта, он не будет уже сохраняющим нарциссическое эго, а он будет ситуативным. Медиапоэзия может показать, как устроен сам язык, но эта перформативная или прагматическая поэзия может его определить материально в конкретном месте и времени. Почему мне и важно выступать на площади или на митинге, или, бывает, выступаем в поддержку в полицейских участках.

Елена Фанайлова: Расскажите подробнее, как это бывает? Вы приходите к окнам полицейского участка или вас пускают внутрь?

Роман Осминкин: Нет, внутри активисты и адвокаты пытаются высвободить тех, кого задержали, а мы, например, у дверей делаем концерт солидарности под минус-музыку. Для этого поэтического высказывания очень важно место и время. Можно прочитать, в том числе, листовку, призывающую на митинг, на обычном политическом вечере, меняя весь прагматический контекст. Паша Арсеньев, мой давнишний соратник…

Елена Фанайлова: Автор лозунга, который знают все, "Вы нас даже не представляете".

Роман Осминкин: Да, автор в новом понимании, и в этом высказывании были собраны сотни тысяч разных голосов людей, участвовавших в протестах 2011 года. Прагматическая, перформативная поэзия мне, конечно, близка. Это не перформанс в смысле искусства, а больше именно социальный.

Елена Фанайлова: Традиция восточноевропейского перформанса – почтенная, этим занимались, начиная с 70-х годов, это была очень популярная вещь и в странах бывшей Югославии, славился и польский, и венгерский перформанс. Это уличная работа, причем иногда это могут быть формы, привлекающие публику, а иногда незаметная инвазия и фотофиксакция человека, который выстраивает свои отношения с городом и с социумом и каким-то образом рискует своим телом. А не бывает страшно в городском пространстве? Там же не всегда дружелюбная публика, особенно в полицейском участке.

Роман Осминкин: Невозможно не испытывать страхов. Но ты всегда думаешь о тех людях, кто действительно занимается активизмом каждый день. Это люди, погибающие от рук неизвестных экстремистов, на которых не заводят дела. Ты понимаешь, что то, чем ты занимаешься, с одной стороны, несерьезные бирюльки, а с другой стороны, именно этот ежедневный страх и нужно преодолевать, иначе невозможно совершить ни одно художественное высказывание. Это не просто некая формалистская игра, собирание художественной композиции, а именно необходимость. Из невербального события, если вспоминать Бадью, есть необходимость собирания здесь и сейчас высказывания, но не редуцирование своего языка, в том числе не попытки популизма в плохом смысле. Сейчас очень популярен популизм новых политиков.

Елена Фанайлова: Да, и приходится разбираться с тем, как они переделывают нам пространство смыслов, демонстрируя новую власть.

Роман Осминкин: С этим популизмом, конечно, абсолютно бесполезно бороться средствами современного искусства или поэзии, потому что на его поле будешь всегда побит и переигран. В Восточной Европе много общего с постсоветским пространством, потому в таких автократиях и развивался протестный, в том числе поэтический, перформанс, что художники и поэты были вынуждены применять эзопов язык, некую недосказанность, исхитряться прорываться этими языковыми разрывами властного дискурса. Сейчас, к сожалению, это снова становится востребованным, и Лев Рубинштейн – нестареющий пример, он имеет опыт и застойных 70-х, и сегодня.

Елена Фанайлова: Назову еще работы группы "Война" и Петра Павленского, это городское партизанство.

Роман Осминкин: Да, я даже был связан биографически с акционизмом группы "Война". Тот же Олег Воротников, который эмигрировал, гостил у нас на Литературной коммуне, еще на Кузнечном, в Петербурге. И в эту ночь, когда они готовили свою известную акцию "Член в плену у ФСБ", он звал нас участвовать, и они забыли дневник с рисунками фаллоса. В одиночку сегодня невозможно произвести такие акционистские политические высказывания.

Елена Фанайлова: Да, понятно, что эту акцию они готовили очень давно и хорошо.

Роман Осминкин: И в этом уже связь художника с политикой, что ему нужно всегда вдохновить коллектив собратьев, распределить отношения власти и авторства. В этом смысле у Петра Павленского, в акциях которого я тоже как-то участвовал, обратная стратегия – взять на себя, на свое тело главное внимание. И в произведении остается только его аполлонический красивый образ, а проблема, о которой производится это высказывание, люди, которые должны в это вовлекаться, становятся неким фоном вокруг.

Елена Фанайлова: Еще важен медийный шум потом, как и в истории с "Войной".

Роман Осминкин: Вообще акционизм рассчитан на медиа, поэтому многие эстетические институции не признают это. Я пытался защищать свою диссертацию про перформанс, и в академическом мире такие группы, как "Война", Павленский, "Фемен", PussyRiot – это все чуть ли ни ругательства, по ним защищаться пока в России нельзя. На Западе уже пишут о них давно большие работы.

Елена Фанайлова: Роман Сергеевич, у меня недавно был разговор с одним активистом из правых, и он сказал, что ему кажется странным, что левая среда порождает мощную художественную инициативу, а правая почти нет. Я, кроме Энтео, не могу вспомнить никого, да и тот переходит на сторону Марии Алехиной. Правые ведь тоже довольно сильная зона в смысле идеологии, энергии, которая за ними стоит. Почему люди из этой среды не порождают мощных художественных артефактов?

Роман Осминкин: После 1968 года многие европейские институты выработали практику поддержки левых, социально-демократических, эмансипаторных начинаний, появились системы грантов, премий, резиденций, и базовые вещи там были – толерантность, антиисламофобия, антирасизм, феминизм, права человека. Большая масса художников с конца 60-х всегда были больше левой направленности, в том числе в Европе. В России знаю давнишнюю историю с Беляевым-Гинтовтом, которому дали "Инновацию", и наши левые художники противостояли ему, он рисовал совсем китчевые образы. Он был членом национал-большевистского движения. В Петербурге очень консервативная художественная среда, Новая академия Тимура Новикова, эстетика петербургского экзистенциального протеста, когда ты сидишь в мастерской и производишь живопись. В Москве в 70-е был концептуализм, например, а у нас все сидели по каморкам и рисовали живопись, чуть ли ни религиозного толка. В Петербурге и писательская среда – есть петербургские фундаменталисты, они не то что бы правые, но левыми их назвать никак нельзя. Молодых левых художников не так много. Сейчас мы развиваем проект "ДК Розы", дома культуры нового, независимого образца, и форма мне нравится кружковая, построенная на взаимодействии разных социальных агентов, то есть на коллаборации художников с активистами, с феминистскими активистками, с людьми из рабочей среды. Я больше верю не в постиндустриальные множества, а в маленькие движения, в коллаборации разных работников. Россия рентная страна, а не постиндустриальная, у нас рентная экономика, что тоже признак неолиберализма.

Елена Фанайлова: В вашем произведении под названием "Биография", которое отсылает нас в ироническом тоне к песнопениям группы "Кровосток", вы буквально цитируете Тараса Григорьевича Шевченко с его автобиографией. Хотелось бы узнать ваше мнение по украинскому вопросу. Вы ездите в Украину, встречаетесь там с людьми из активистской среды, у вас там были выступления. И сейчас есть проект сборника и взаимных переводов.

Роман Осминкин: Мы планировали сделать взаимные переводы, на базе нашей поэтической серии "Крафт", на крафтовой бумаге, при "Транслите". Мы выпускаем переводы разных современных поэтов, прогрессивных или просто подпадающих под наши социально-политические вещи. Я не верю в эстетическое объединение, и люди могут писать в совершенно разных стилях, художественных манерах, но сегодня солидарность формируется именно социальным образом. В Украине после Майдана левый активизм, к сожалению, в основном пошел на спад, был маргинализован, особенно анархическое движение. Я еще до 2013 года участвовал в анархических лагерях в Крыму, и там были активисты из разных сред, украинские, российские, белорусские, и было некое ощущение международного контакта, продуктивной коммуникации. А после 2014 года все было деконструировано. Молодое поколение украинских поэтов, поэтесс очень разрозненно, и многих вообще не интересует, что происходит сейчас на востоке, война. Это новые люди, им чуть за 20, и они взрослели и становились сознательными гражданами, когда этот конфликт уже произошел, и для них не было другой реальности. Особенно в Западной Украине, во Львове, куда Галина Рымбу сейчас переехала, там они с Янисом Синайко активно делают переводы, пытаются налаживать русско-украинские контакты по поэтической линии. Там молодое поколение настроено доброжелательно, и мы общаемся, они читают по-украински, я по-русски, мои стихи перевели на украинский, но есть незыблемое негласное условие: мы и они – это совершенно не одно и то же, не братья и сестры, у нас разные языки. На востоке Украины, в Днепре много русскоязычных поэтов, и там другая ситуация. Молодое поколение, конечно, против войны, но из известных, может быть, только Сергей Жадан, он пишет про это.

Елена Фанайлова: Есть и еще несколько фигур, выступающих по политическим мотивам и даже пишущих колонки, будучи крупными поэтами и прозаиками, но это, возможно, ипостась уже более взрослых людей. Можно ли говорить, что вы левый художник, или вы социально ответственный художник?

Роман Осминкин: Любое определение все упрощает и пришпиливает тебя к этому, и больше ты от этого стереотипа уже не отделаешься. Я не открещиваюсь ни в коем случае, и те, кто хотят, будут считать и называть меня левым поэтом. Существует куча разных коннотаций, кто-то может воспринимать это в негативном ключе, а можно понимать левое как стратегию. Единственный минус, когда говорят: Роман Сергеевич, вы слишком сложный для широкого народа, поэтому до сих пор в узких кругах. Но я не готов жертвовать языком и экспериментом, может быть, поэтому остается тот зазор. Я не готов быть популистом в вульгарном смысле этого слова, но я левый, я вырос из простой среды, и слово "народ" нужно отнимать у правого почвеннического дискурса. О чем философ Оксана Тимофеева не так давно очень хорошо писала. Народ по сути своей справедлив, если не мешать и правильно организовать пространство, оздоровить наши политические институты, хотя бы наполнить другими людьми. Но этих людей, к сожалению, не пускают сегодня очень активно.

Елена Фанайлова: Адекватное современное искусство – социально активное. Ждать от современного молодого художника, что он будет удовлетворять принципу "сделайте нам красиво", старомодно и не очень умно. То, чем занят Роман Сергеевич Осминкин, имеет почтенную скоморошескую культурную традицию, подержанную Дмитрием Александровичем Приговым, и называется социально адекватным и социально ответственным искусством.